ым соблаговолить заняться разбором этого дела и вынести свой справедливый приговор!
Наконец и судью Барнета, и присяжных начало удивлять угрюмое молчание защитника, так что они даже прекратили свои занятия.
— Мистер Нойстонг, не находите ли вы нужным сделать какое-нибудь возражение или замечание, прежде чем присяжные удалятся для совещания? — спросил председатель.
— Я уже имел честь заявить суду, — отвечал адвокат, — что решительно ничего не понимаю в этом маленьком трагическом романе, возникшем в воображении моего высокочтимого коллеги; и если он разрешит мне обратиться к нему с несколькими незначительными вопросами, то поймет, с какой непростительной необдуманностью он позволил себе обеспокоить стольких порядочных людей, начиная с вас, судья Барнет, и оторвать их от их полезных занятий!
— Я готов вам отвечать! — воскликнул Суитмаус вызывающим тоном.
— Что вы так смотрите на меня, мистер Суитмаус, точно я один из убитых вашим воображением китайцев?!
— Как, вы осмеливаетесь утверждать…
— Я ничего не утверждаю, мистер Суитмаус. Вы являетесь обвинителем, вы должны и доказать, что ваше обвинение не голословно, представить суду доказательства либо в лице свидетелей, либо в виде подлинных документов, а ваш доклад, смею сказать, не что иное, как вымысел, не имеющий никакого юридического значения!
— Но эти факты известны всем; все газеты опубликовали отчет капитана Джонатана Спайерса своим арматорам, и всеобщее негодование населения Калифорнии было столь велико, что вашего клиента иначе и не называют, как Красный Капитан или, иначе, Кровавый Капитан.
— А у вас имеется этот самый отчет за собственноручной подписью моего клиента и признанный им?
— Нет! Но тождественность этого отчета не подлежит никакому сомнению и не может быть отрицаема.
— В самом деле? А с каких же это пор газетная статья стала считаться неопровержимым документом, на который можно ссылаться в суде?
— Таким образом, ваш клиент отрицает факт, что автором этого отчета является он и никто другой!
— Вы не вправе требовать от капитана Джонатана Спайерса, чтобы он отрицал или признавал то или другое; и если вы вздумаете допрашивать его, то он не станет вам отвечать. Вы обвиняете его в целом ряде преступлений; представьте доказательства своих слов, и мы посмотрим, что нам тогда делать! А пока вызовите ваших свидетелей!
— Но вам лучше меня известно, адвокат Нойстонг, что мы не могли разыскать ни одного из людей экипажа «Калифорнии», и я готов поручиться, мой уважаемый собрат, что вы лучше всякого другого могли бы объяснить нам загадочное исчезновение всех этих людей и сказать нам, во сколько оно вам обошлось с человека!
— Вы весьма ошибаетесь, высокочтимый Суитмаус: матросы с «Калифорнии», свободные от всяких обязательств по окончании плавания, поступили на другие суда, готовившиеся к отплытию, и ушли с ними, а мы не давали себе труда покупать их молчание, не имея в том никакой надобности.
— Не станете же вы отрицать и вот эти официальные документы, снабженные подписями и печатью кантонских властей и доказывающие, что двадцать четвертого июля текущего года семьсот пятьдесят человек китайцев было принято в качестве пассажиров на пароход «Калифорния»?
— На это я прежде всего скажу, что если бы даже эти документы могли быть признаны на суде, то они доказали бы только, что семьсот пятьдесят китайцев были посажены на пароход «Калифорния». Но вам оставалось бы еще доказать, что они были высажены в море, которое не было их местом назначения. Вы забываете, что Кантонские власти — китайцы и что, согласно нашим законам, ни один китаец не допускается ни в качестве обвинителя, ни в качестве свидетеля на суде на всем протяжении калифорнийской территории, из чего следует, что все эти ваши документы пригодны только для завертывания ваших съестных припасов, высокочтимый мистер Суитмаус!
— Нойстонг! — воскликнул возмущенный до глубины души сан-франциский адвокат. — Те средства, к которым вы прибегаете, недостойны порядочного человека!
Нью-йорский сенатор был сангвиник и не мог снести обиды; он весь побагровел и воскликнул:
— Возьмите обратно ваши слова, не то я заставлю вас проглотить ваши зубы!
Однако калифорнийский адвокат выхватил свой револьвер и, наведя его на своего противника, повторил еще раз:
— Я повторяю, что выражения и приемы, примененные вами, недостойны порядочного и честного человека и что вы не лучше тех негодяев, которых защищаете!
Нойстонг, вне себя от бешенства, также выхватил револьвер, и дело угрожало окончиться трагической развязкой, когда Дарлинг, по знаку председателя, кинулся между ними и во имя закона потребовал, чтобы они вручили ему свое оружие.
«Закон» — единственное, что признают и свято чтут все американцы, и слов «именем закона» достаточно, чтобы заставить беспрекословно повиноваться как отдельных лиц, так и целую толпу.
Кроме того, судья Барнет приговорил обоих адвокатов к десяти долларам штрафа за неуважение к суду, после чего слушание дела продолжалось своим порядком.
Совещание присяжных продолжалось недолго; спустя десять минут после ухода их в совещательную комнату они вернулись и вынесли Красному Капитану и его помощникам оправдательный приговор за недостатком доказательств их виновности. Приговор этот был встречен толпой, с одной стороны, громким «ура», с другой, — не менее оглушительным свистом. Газеты в течение двух недель обсуждали со всех сторон это решение, и некоторые из них дошли при этом до того, что заявляли, будто китайцы вовсе не люди, а род усовершенствованных автоматов, а «Вечерняя Хроника» утверждала даже, что так как китайцы были отправлены по обычному товарному тарифу, применяемому к грузам и быкам, то Красный Капитан был вправе смотреть на них, как на лишний груз, и выкинуть их за борт наравне с тюками хлопка или любого другого товара, от которого он в случае необходимости волен был избавиться.
Когда судья Барнет объявил заседание закрытым, то многочисленные сторонники капитана Джонатана Спайерса поспешили окружить его и собрались уже вынести его на руках из зала суда и пронести в триумфальном шествии по всем главным улица города. Как это всегда бывает в подобных случаях, тотчас же организовалась контрманифестация, собравшаяся также сопровождать капитана свистом, барабанным боем и хрюканьем. В редких случаях это не доходит до кровавой распри. Но Красный Капитан был не таков; не дожидаясь никаких оваций, он решительным шагом, гордо подняв голову, вышел из здания суда и, войдя в ожидавший его экипаж, обратился к своим друзьям и сторонникам, благодаря их за содействие и сочувствие. «А что касается остальных, — добавил он, — то я готов дать удовлетворение каждому желающему на револьверах, ружьях, шпагах, эспадронах или в боксерском поединке, по желанию». Эта удаль заставила замолчать даже самых недовольных оправданием капитана: никто не захотел помериться силами с отчаянным капитаном. Мистеры же Нойстонг и Суитмаус, выйдя из зала суда, пожали друг другу руки, как и подобает двум выдающимся адвокатам.
Предоставив прославленному Нойстонгу мчаться на всех парах из Сан-Франциско в Нью-Йорк, а не менее прославленному Суитмаусу украшать собой калифорнийский суд, мы займемся исключительно Красным Капитаном, с которым познакомили наших читателей при оригинальных обстоятельствах, составивших ему имя и известность.
II
ПО СВОЕМУ ПРОИСХОЖДЕНИЮ ДЖОНАТАН Спайерс был уроженцем Нью-Йорка, отец его принадлежал к корпорации тех почтенных отравителей, которых в Америке называют барменами, а в Европе трактирщиками, шинкарями или винными торговцами. Питейное заведение Спайерса помещалось в торговой части города и всегда бывало переполнено матросами, являющимися сюда обменивать свои доллары и здравый рассудок на стаканчик виски, бренди, джина и тому подобных зелий. Здесь юный Джонатан с ранних лет вошел во вкус профессии моряка, и так как он от природы обладал умом беспокойным, пытливым и любознательным, то уже в двенадцать лет, поступив в ученье на один из крупнейших судостроительных заводов в Нью-Йорке, удивлял всех своими необычайными способностями и смышленостью. А шестнадцатилетним мальчиком он был уже старшим рабочим в сборном цехе и изобрел машину для подшивки судов, которая в сутки выполняла работу артели в сто человек. Но это его изобретение украл старший инженер цеха, которому он имел неосторожность показать свои чертежи и планы. Протесты его остались без последствий, так как никто не хотел верить, чтобы простой рабочий без специального образования, шестнадцатилетний мальчуган, мог изобрести столь сложный механизм, а инженер утверждал, что Спайерс по его заказу исполнял для него чертежи, так как был превосходным рисовальщиком и чертежником, удостоившись первых наград за свои рисунки и чертежи на вечерних курсах, которые он посещал с величайшим усердием. Эта первая неудача в жизни вселила в душу юного Джонатана Спайерса глубокую ненависть к людям и желание отомстить им за себя.
Его справедливые требования и протесты привели к тому, что его уволили с завода, а почтенный родитель также указал ему на дверь, считая претензии молодого человека неслыханными. Выпроваживая его из своего дома, он, однако, наградил его своим благословением, а так как родительское благословение — багаж не громоздкий и не подлежащий таможенному тарифу и, согласно поговорке, если не приносит большой пользы, то, во всяком случае, и не вредит, то молодой человек, захватил его с собой, отправился на Дальний Запад, это убежище всех прогоревших банкиров, неудачников и непризнанных гениев. Вот почему вы встретите в Сан-Франциско столько великих людей, которые, за неимением другого применения своих способностей, занимаются на улицах чисткой сапог прохожим (ради развлечения)!
По пути в Калифорнию молодой человек не брезговал никаким трудом, чтобы снискать себе пропитание: он пас свиней и мыл посуду, дробил камни на дорогах и чинил домашнюю утварь. Но прибыв в Сан-Франциско, он вскоре поступил в одну из мастерских судостроительного завода и год спустя, невзирая на свой юный возраст, был удостоен звания старшего инженера-механика и переведен на соответствующий оклад на заводе Вест-Индской компании. Но успех не изменил его характера: он по-прежнему оставался сумрачным, угрюмым и до крайности необщительным. Пережитые им несправедливости, неудачи и трудности оставили в его душе неизгладимый след и до такой степени озлобили его, что он испытывал страшную ненависть ко всему человеческому обществу, что обратилось у него в своего рода манию. Он неустанно мечтал только о безграничной власти над людьми и об удовлетворении с помощью этой власти своей ненасытной жажды мщения. Эти чувства граничили в нем с безумием. В его квартире был особый рабочий кабинет, куда никогда не проникал ничей посторонний взгляд и где он проводил все свои свободные часы, работая, вероятно, над каким-нибудь новым изобретением, так как в течение це