– Подумать надо… Ой, есть! Мы недавно выезжали на труп – мужик внезапно умер, а теперь выяснилось, его отравили. Так вот, соседка, из понятых, сдает половину загородного дома. У меня ее номер есть, позвонить?
– Конечно.
– Это загородный поселок, – говорила Лариса, выбирая номер на мобильнике. – Место райское, есть ручей, в нем можно купаться… летом, разумеется… Алло!..
– Шикарно! Сногсшибательно! Какая спинка…
Люба трещала бы до вечера, не жалея приятных слов, но, взглянув на Аллу, осеклась. Абрикосовые кружева, обтягивающие достойные формы, тонкий шелк, струящийся по бедрам, и мрачная физиономия… это полный косяк. Улучив момент, Люба украдкой шепнула на ухо подруге:
– Изобрази счастье, а то стоишь, будто проглотила дохлую крысу.
Алла лишь скосила на нее знойные глаза, пылающие протестным огнем, и Люба поняла, что имелось в виду: заткнись. Заткнулась. Но ее бесила постная физия подруги. Никто не тратит бешеных денег на старых баб, тут есть чем гордиться и хвастать, а она… дура!
– Тебе не нравится? – спросил жених, став рядом с зеркалом.
Алла увидела одновременно себя и его, в результате сделала открытие, которое не назовешь приятным. Вот Заваров, он в отличной форме, не то что некоторые: с пивными животами, обрюзгшими рожами, импотенцией в придачу и замашками боксеров (чуть что не так – в глаз кулаком норовят заехать). С другой стороны – черная ведьма в зеркале, нахмуренная, из глаз во все стороны летят электрические заряды (отрицательные), руки сцепила внизу живота замком, плечи подняты… Кто вызывает симпатии? Ответ очевиден, стоит взглянуть на лица продавца и ассистенток, все трое (плюс Любочка) просто полны сочувствия к Заварову.
И все же, всматриваясь в свое мрачноватое лицо, Алла на минуту забыла об этих людях, не подозревающих о причинах ее отношения к предстоящему бракосочетанию. Ничто и не могло ее отвлечь, потому что она видела в зеркале себя не этой Аллой, а метаморфозу: как она молодеет и молодеет на глазах, вот уже ей тридцать пять… тридцать… двадцать шесть. Видела, как сидит она в автобусе «Кубань», который мчится по дороге к границе, у нее жутко болит зуб…
Бросают не только надоевших старых жен, но и молодых, красивых, умных, верных. Муж Аллы решил, что жена и ребенок в переходное время чересчур тяжелый груз для плеч. Поскольку некачественными плечи оказались его, он и удрал, когда она ушла гулять с годовалым сыном. А вот руки у него выросли качественные: он захватил не только свои вещи, его ручки сгребли все деньги, какие были в доме, кассетный магнитофон (страшно модная в те времена штуковина), кое-какие мелочи, которые тоже можно было продать. В общем, удрал, как последний мерзавец, не оставив жене и сыну ни одного шанса на выживание. А записку оставил: «Прости, не ищи. Разлюбил».
Алла долго обливала горючими слезами записку, которая от слез истлела. Больно было. Так больно, что появилось желание прервать эту несправедливую, жалкую жизнь, а вместе с ней и пытку. Но материнский инстинкт оказался сильнее – как бы жил без нее маленький Федька? Сейчас Алла со стыдом вспоминала те минуты беспросветного отчаяния.
Любочка – пышка и тогда, несмотря на полуголодное существование, – посоветовала из съемной квартиры переехать к маме и заняться коммерцией. Звучало – коммерция – фантастично, советские люди этих буржуазных слов не знали, но освоили быстро на практике. Едешь в страну соцлагеря, везешь с собой водку и то, что там пользуется спросом, на рынке продаешь, на вырученные деньги набираешь дефицит и везешь обратно. Ну, что везли «туда» помимо родной и горькой? Мелочевку: увеличительные стекла (включая бинокли), золото в разумных, конечно, количествах, однако золотые побрякушки стоили дорого, потому выбирались товары попроще. Везли дрели, напильники, кипятильники, даже медную проволоку. Даже сигареты Bond, они пользовались спросом в Польше! У них «там», разумеется, имелось все, но стоило дороговато, на рынках – дешевле.
Наши коммерсанты выручали неплохие деньги и везли оттуда… все остальное. В стране ничего не было, из этого «всего» главный дефицит – продукты и одежда. На пустые полки тогдашние коммерсанты кинули необходимый товар от трусов до жвачек. Они же, коммерсанты, начали первыми вылезать из беспробудной нищеты, ездить на подержанных иномарках. Если кто-то думает, что манна небесная сыпалась на так называемых спекулянтов задарма, то глубоко ошибается. Дороги были не безопасны, романтики ножа и топора поджидали в засадах по обеим сторонам границы. А люди рисковали. И погибали на дорогах, разорялись, вновь возрождались, как птицы Феникс. На первых порах становления нового государства накормили и одели народ именно «презренные» торгаши.
Что было делать Алле, имея на руках малыша и больше ничего? Она переехала к маме, та тоже сидела без копейки – сбережения съела инфляция, работу она потеряла, а пенсию еще рано было получать. В общем, осталось обеим только утопиться или повеситься. Застрелиться, конечно, быстрей и без мучений, но пистолет стоил слишком дорого. А на Аллу безвыходность положения подействовала прямо противоположно: что там муж бросил – разве это катастрофа? Мама и Федька могут погибнуть – вот угроза.
Она продала весь золотой запас (к счастью, когда муж удирал, украшения были на ней), одолжила еще немного денег и влилась в новый класс бизнесменов. Первая же поездка принесла ощутимую прибыль, хотя это были небольшие деньги. Но когда ничего не звенит в кошельке, вырученная сумма показалась богатством. Вечером в день приезда Алла продала: губную помаду, банку растворимого кофе (кофе был роскошью и именно растворимый), трусики из набора «неделька», а позже – настоящие акварельные краски, кассетник, два нарядных платья. Не упиваясь удачей, она оставила на еду мизерную сумму и снова отправилась в поездку, потом еще, еще…
И вот однажды ранней весной маленький автобус «Кубань», которому легче было проскользнуть через границу, втискиваясь между «Икарусами» (во всяком случае, водителю это удавалось), скакал по кочкам родных просторов. Холод продирал пассажиров до мозга костей – печка не работала, а у Аллы к тому же раздуло щеку из-за флюса, один глаз превратился в узенькую щелочку, перекосило рот, в висок стреляла боль. Не следовало ехать с больным зубом, но она взяла кредит – какой тут отпуск по болезни? Это не производство, где благо поболеть с недельку предоставлял профсоюз, это твое дело, твоя заинтересованность, твоя ответственность. Кредит! – его нужно отдавать ежемесячно, а твои проблемы – кому они нужны? И Алла, не успев залечить зуб, поехала с компанией, которая сколотилась за множество поездок, став родной. Позже она не раз благодарила бога за больной зуб…
– А? – встрепенулась Алла, услышав, что к ней обращаются.
– Я третий раз спрашиваю, – теряя терпение, сказал Заваров, – тебе не нравится платье? Выбери другое. Мой выбор не должен ограничивать твой вкус, я хочу, чтоб ты чувствовала себя королевой.
– Да, Алюся, – подхватила подхалимка (как выяснилось) Любаша, – ты полчаса смотришься в зеркало, пора определиться. Лиф по тебе, силуэт твой, цвет освежает. Ну, перемерь все, чтоб уж быть уверенной.
Негодяйка. Так подумала Алла. Близкая подруга (слава богу, ей не все тайны известны) приняла сторону Заварова! Да как она смела?
– Мне нравится это, – сухо сказала Алла. – Но дорого.
– Ей нравится! – обрадовалась Любаша, будто платье покупалось для нее, и рассмеялась, заглядывая Заварову в глаза.
Она определенно надеялась на подачку, потому и напросилась на примерку, вопрос – что ей приспичило получить от него?
– Убедили, – сдалась Алла, лишь бы не перебирать кучу дорогого тряпья. – Но мне кажется, скромный костюм уместней.
– Не говори ерунды, – затарахтела Любочка. – Скромность для бедных, богатым она не по положению. Ха-ха-ха-ха…
А разочарование действительно бывает горьким. И предающие друзья делают разочарование особенно острым, потому что рвут наиболее чувствительную часть души. Одновременно это еще и прощание с тем, что приносило радость, хотя пока ничто не предвещало потерь, тем не менее потери уже ощущались. Просто их нужно до конца осознать и быть готовым их принять.
11
Эдгар замедлил шаг, подходя к двухэтажному строению с мансардой – многовато для одного, впрочем, и для двоих дом великоват. Низенькая старушка в драповом песочном пальто, успевшем выйти из моды и войти в нее снова, а также в щегольском берете, слегка побитом молью, шла впереди по протоптанной дорожке и бубнила без пауз:
– Здесь изумительный воздух, дивная природа в первозданном виде…
И это правда. Кругом лес, деревья старые, высокие, с широкими кронами, закрывающими небо. Обычно лес перед зимой затихает, готовясь к долгой спячке, но здесь тишину изредка разбавляли птичьи голоса. И Лариса, проследив за взглядом Эдгара, тоже запрокинула голову, глядя вверх, а там между оранжево-желтой листвой и стальными облаками прорывались ослепительно яркие солнечные лучи.
– Наверное, ночью здесь не видно звезд, – сказала она тихо.
– …но ухаживать за всем этим сокровищем некому, – трещала старушка. – Сын живет в Америке, дочь – на Дальнем Востоке, она просит не продавать дом…
– Ну, как тебе? – спросила Лариса, следуя за Эдгаром.
– …который строил еще мой папа и его брат, – продолжала старушка. – Когда-то наша усадьба стояла далеко от города, теперь это почти окраина. Как быстро все меняется, вы не находите? Здесь нужно кому-то жить, чтобы дом не умер, а прошу я очень немного. Мне бы оплатить содержание и все. Вы можете выбрать любую половину, вторую еще кому-нибудь сдам. Вы не пожалеете, молодой человек, это лучшее место для творческих людей.
– Почему решили, что я творческий человек? – усмехнулся он.
– По вашему лицу, – открывая дверной замок, ответила она. – У вас оно задумчиво-печальное, как у сочинителей. Прошу вас…