38
Бархатов
Кирилл устало посмотрел на часы — половина третьего. Обвел взглядом кабинет, задерживаясь то на дорогих панелях из мореного дуба, то на серебристых полках из легированной стали, то на мебели из натурального дерева и кожи. Дорогой антураж стал не только подспорьем во время ковки образа успешного руководителя и богатого человека, но и грел душу, вселял силы и желание идти дальше. Звенящая тишина, идеальный порядок, — почти стерильность. Каждое утро, когда Бархатов заходил сюда, его охватывала гордость — он смог, справился, оставил позади нищую беспросветность, заработал собственным трудом и мозгами возможность жить и поступать так, как считал нужным. Власть уже не пьянила, но согревала и ласкала сознание, словно рука матери. Кирилл не знал, так ли это на самом деле — его мать была лишена теплоты. Но ощущения ведь не обманешь — желание власти и победы выковало из него того, кем он стал. И все эти вещи, которые стоили баснословных денег, награды и связи, возможности, недоступные большинству, все было заслуженно.
Но как же внезапно он утратил радость от обладания всем этим…
Кирилл опустил глаза — прямо перед ним на столе стоял прозрачный пакет, покрытый изнутри мелкой влажной моросью. Следователь без проблем выдал ему вещдок, быстро пробормотав что-то вроде слов сожаления. Но Бархатов их не слышал, как и не видел ничего вокруг. Ему что-то говорили о неисправности машины, подсовывали какие-то бумаги — Бархатов смотрел в них, но в голове отчетливо звучало: врут. Не может быть, чтобы автомобиль Стаси был неисправен. Глеб бы этого не допустил.
Судорожно вздохнув, Бархатов чуть смял верхушку в попытке разъединить края. Пальцы слушались плохо, и внутри медленно нарастало бешенство. Наконец ему удалось раскрыть пакет, но он еще какое-то время не мог заглянуть внутрь — скрипел зубами, сдерживая рвущийся стон.
Господи, за что ему все это?
Он сам купил ей эти удобные ботинки — мягкие, теплые, на низком ходу, с молниями по щиколотке. Но даже их ей приходилось снимать и надевать с трудом — левая нога почти не гнулась в стопе, причиняя неудобство. Но Стася не жаловалась… А ведь ее дивные сильные ноги были ее гордостью, и его, Бархатова, страстью. Все ее тело, начиная с пальчиков и заканчивая кончиками волос; ее хрипловатый, словно простуженный, голос; глаза, полные невыразимой печали, — все это принадлежало ему без остатка.
И что он теперь имеет в итоге? Бархатов горько усмехнулся, просовывая пальцы вглубь скукоженного, еще влажного ботинка, от которого сладковато пахло замшей сырым мехом. Он не чувствовал брезгливости, лишь удивление — ладонь с трудом поместилась внутри, пальцы уперлись в носок — какая же маленькая у нее была ножка…
Нестерпимо захотелось курить. Бархатов давно бросил эту привычку, впрочем, как и многое другое, что могло бы отравлять его организм. Стакан виски ведь не в счет? Ну хорошо, пара стаканов… Да, Стасе это не нравилось, но ведь и ему тоже. Просто иногда это требуется по работе — возможно даже чаще, чем ему хотелось бы. Русский народ вообще склонен все важные вопросы решать с помощью спиртного. Вот и в бизнесе подобное не редкость. Что поделать, если даже мэр встречает его за накрытым столом — человек старой формации — не пьешь, значит, больной. А с больным какие дела? И не важно, что весь мир перестроился на здоровый образ жизни. Пусть он, то есть мир, подождет…
Однако то, что совсем недавно казалось естественным, вдруг стало чем-то другим — он понял это не сразу, Стася стала другой. Она не жаловалась, лишь как-то странно стала смотреть на него по утрам. В ее глазах не было испуга, лишь сожаление. Стася знала, что он ее любит — Бархатов каждый день доказывал это. Его страсть к ней была безграничной, всепоглощающей. Но эти синяки, которые стали появляться на ее теле, даже его ставили в тупик. Как-то дико было осознавать их делом своих рук. Он видел только ее, растворялся в ней без остатка. Так, что с утра еще продолжало мутить и качать, словно в невесомости. Чем-то это напоминало полет в аэротрубе, вот только память о пережитых моментах молчала, напоминая чистый лист бумаги. Но руки-то помнили гладкость Стасиной кожи…
Бархатов вытащил ладонь и посмотрел на прилипшие темные волоски шерсти. Как она тогда сказала: лучше убей меня… Нежная, сильная, свободная… Почему он был так категоричен? Почему не согласился, ведь он ничего не терял — она бы все равно осталась с ним. А Бархатов все продолжал охотиться за ней, выслеживать, боясь, что Стася ускользнет.
Охота… В тот день все с самого начала пошло не так. Стася не хотела ехать, он не хотел оставлять ее одну. Зачем надо было настаивать, тащить ее в компанию мужиков, которые пожирали ее глазами и буквально раздевали несмотря на то, что она была одета так же, как и все, в защитный костюм. По пути в лесное хозяйство Стася уже не дулась, шутила на грани, хохотала, но он видел, в каком она напряжении. На месте их уже ждали — там были все: Матушкин, главный юрист Голышев и начальник экономического отдела Демин. Все, кто разделял его увлечение.
Бархатов с самого начала, ничего не скрывая, рассказывал Стасе о том, что ему нравилось. Охота была одним из этих удовольствий. Наверное, вторым, после нее — Стася заняла пьедестал буквально с их первой встречи, постепенно отвоевывая все его свободное время. Бизнес стал идти гораздо лучше, ведь он знал, для чего и кого он зарабатывал деньги. Эта девушка вдохновляла его на действия, которые раньше он предпринимал лишь ради своего имиджа, но с ней он хотел стать лучше. А получается, лишь причинял боль, физическую и душевную… Иначе почему она так резко изменилась тогда — в тот день, на охоте? Не из-за подстреленной же утки, в конце концов?
Если бы он только мог знать, что буквально через минуту она упадет перед ним как та дикая утка — бледная, с простреленной ногой и горящими, словно угли, глазами… И он будет сжимать в своих руках ружье, и лицо его будет пылать от ее пощечины.
Псих… чертов конченый псих…
…- Кирилл Андреевич, это я, — Матушкин просочился в дверь кабинета — беззвучно, заставив вздрогнуть от неожиданности. Просто удивительно, как при его плотной комплекции можно ступать так бесшумно. Олег прищурился, заметив пакет.
— Ну как оно?… — тихо спросил, садясь напротив. — Что-нибудь стало известно? Бархатов болезненно скривился, но пакет с ботинком убрал в нижний ящик.
Попробовал его закрыть, дернул пару раз, но затем оставил как есть, вдруг почему-то подумав о том, что причиняет боль… Чему? Ботинку?
— А с машиной что? Зачем тебе эта рухлядь? — как сквозь вату донеслось до Бархатова.
— Иди к черту… — прошипел он.
Матушкин откинулся на спинку стула. Вперил в него внимательный взгляд, словно изучая мерзкое на вид насекомое.
— Не стоит так явно выпячивать свои эмоции, — медленно произнес Олег Иванович. — Я не по личному делу сюда пришел. Ты в курсе, что акции фирмы упали на три процента? И это, заметь, всего за пару дней. Мне кажется, что ты…
— Вы, Олег Иванович. Вы? — Бархатов поднял на него покрасневшие глаза.
— Разумеется, — на губах Матушкина заиграла почти торжествующая улыбка. — Вы, — он демонстративно склонил голову, — должны понимать, что я, как держатель двадцати процентов, могу санкционировать внеочередное заседание совета акционеров.
Бархатов приподнял бровь.
— И остальные поддержат меня, — безапелляционно продолжил Матушкин. — На кону будущее фирмы, а вы…
— Это моя фирма! Я сам решаю, как поступать! И сам могу разобраться с…
Матушкин поднялся и задвинул стул — аккуратно, поглаживая обитую кожей спинку.
— Ты и с собой-то не в состоянии разобраться, Бархатов.
39
Влада
Совершенно внезапно повалил снег. Густые хлопья стремительно падали на землю под тяжестью собственного веса. Как всегда с опозданием, МЧС передало сообщения об изменении погоды в тот момент, когда в городе уже начались пробки. Впрочем, все к этому давно привыкли, да и отступать перед силами природы в городе никто даже не думал.
Автомобиль стоял в череде других машин, и дворники работали на пределе, стараясь справиться с пеленой налипшей белой массы на стекле.
— Возможно, если бы ты не спал, то мог остановить ее… — Влада вздохнула, бросив взгляд на бегущих по тротуару людей.
Глеб чуть сменил положение в кресле и покрутил головой, разминая шею.
— А камеры? Бархатов ведь видел, как она уходила? Потом, на следующий день, когда узнал? — продолжала она размышлять вслух.
Глеб посмотрел на нее долгим изучающим взглядом.
— Зачем тебе все это? Чего ты хочешь добиться?
Влада втянула голову в плечи, насупилась раздумывая. Затем подняла подбородок и сказала, глядя перед собой:
— Человеку нужен человек… Она была совершенно одна. Никому не нужна. Даже собственной матери…
Глеб шумно сглотнул и отпустил сцепление, едва не пропустив движение машины перед ними.
— Это было ее решение… Уйти от Бархатова, — нерешительно произнес он.
Влада усмехнулась:
— Иногда это стоит сделать гораздо раньше, да? — повторила его недавние слова.
— Ты загоняешь меня в тупик.
— Мы уже там, Глеб… — Влада приподняла руки, чтобы затянуть по привычке хвост, но руки поймали лишь воздух. Она провела ладонью по гладким волосам на затылке и покачала головой. — Ты даже не представляешь, что я сейчас чувствую…
— Как и ты, — ответил Глеб и сжал зубы.
— Но я бы хотела, — Влада посмотрела на него, отмечая каждую родинку на лице, маленький шрам на подбородке и чуть заметную вену на виске, — понять, что же произошло на самом деле. Поверь, это не простое любопытство. Я сейчас тебе скажу одну вещь… Ты можешь мне не поверить — это твое право. Просто выслушай меня, хорошо?
Глеб молча кивнул, сосредоточенно глядя на дорогу.
— И не перебивай по возможности, — Влада перевела дыхание. — Я… я не привыкла делиться своим личным. И возможно, это сейчас совершенно лишнее. Да и касается даже не столько меня, сколько Стаси. Стаси Иволгиной, которую я знала когда-то… — Влада облизала губы, ощутив на них соль. Даже не заметила, как из глаз полились слезы.