1
Мое полное имя и фамилия – Назаренко Мирослава Андреевна.
Отчество, конечно, не настоящее, это по дедушке со стороны матери. Но то, что мой родной отец звался Любомиром, я знала, мать как-то проговорилась. Теперь вот знала, что бабушку зовут Святослава. Красивое имя и неожиданное для девочки. Вернее, теперь уже для бабушки, ведь мать Любомира не могла быть молодой.
Где искать информацию, я понятия не имела. Думала зайти в ЗАГС, спросить, они там точно должны знать. Или в паспортный стол? Посмотрим.
Утро началось с того, что Богдан написал в «Вайбер». Его банальное «Привет, как дела? Проснулась? Накрасилась?» немного улучшило настроение.
Снежанка еще ворочалась в постели, а весеннее солнышко вовсю заливало нашу комнату, ложась на пол и на коврик яркими теплыми квадратами. Умыться, включить музыку в наушниках. Сделать макияж.
Утром, пока я сидела перед зеркалом, на меня всегда нападало вдохновение. Я тщательно выводила чернущие стрелки на глазах, подкрашивала брови и обводила темным карандашом губы.
Конечно, учителям такой имидж не нравился. Наш новый классный Григорий (мы его так называли даже в глаза, очень уж он был молодым), как только видел меня, сразу начинал причитать, что я порчу красивую внешность мрачным макияжем. Особо меня не гоняли, ведь я же была гордостью школы. Все олимпиады по химии – на мне, по польскому и английскому – тоже на мне. Но для почетной фотографии в вестибюле школы меня попросили не краситься, на что я твердо сказала, что в таком виде меня никто не узнает. Подумают, что это фото какой-то незнакомой девочки.
Мать собиралась на работу. Она работала в местном магазинчике. Получала неплохо, кстати, нас со Снежаной хорошо кормили и одевали. И каждый год вывозили на море. В то утро я вдруг подумала, что, возможно, благодаря деньгам пани Святославы.
Допив кофе, мать подскочила, убрала в карман телефон и наконец увидела мое лицо. Возможно, если бы я в этот момент стояла к ней спиной, набирая воду в чайник, утро прошло бы совершенно по-другому. Но, увидев мой макияж и сережку в носу – камешек так славно поблескивал этим ярким солнечным утром, – мать не выдержала.
Что это я придумала? Зачем уродую себя новой дыркой в теле? (Мать так и сказала, «в теле».) Тогда уж можно и деревянные бусы на шею, и пальмовую юбочку на талию, как в племени тумба-юмба. И если в школе на меня еще раз пожалуются, то она отведет меня к психологу, чтобы помогли справиться с лишней агрессией, потому что только агрессивные люди избивают своих одноклассников и красят лицо в черный цвет.
И вообще она видеть меня не может, с этим моим чудовищным лицом.
– И есть не дам, пока не будешь выглядеть, как человек! Вынь этот камень из носа!
Я в долгу не осталась и тоже завелась, как музыкальная шкатулка. Заявила, что она не имеет права вмешиваться в мою жизнь, что она – склочная мать, которая только и умеет, что орать, и мне плевать, нравится ли ей мой внешний вид.
Прооравшись, мать хлопнула дверью, я же выругалась ей вслед и сердито зашипела, плеснув кипятком на палец, когда делала себе кофе.
Все шло своим чередом.
– Наорались? – пробормотала Снежанка, осторожно выходя на кухню. – Стены в доме тряслись, наверное. Я вчера эту твою сережку и не заметила, темно было и поздно.
– Тебе и не надо было замечать.
– Так ты для нее это сделала?
– Для себя.
– Конечно, оно и видно. Чем ты завтракаешь? Там еще остались хлопья?
– Я не завтракаю, мать не желает меня кормить. Пью кофе и ухожу. Куплю себе круассан по дороге.
2
Каждый класс в любой школе делится на группировки. Умные – к умным, наглые – к наглым, красивые – к красивым. Дураки, соответственно, к дуракам.
В этом нет ничего удивительного, и это старо как мир. В моем классе же все было не по-человечески. Конечно, Шпаковская Христя всегда собирала вокруг себя тусовку длинноногих, с розовыми и красными ногтями и тщательно выпрямленными утюжком волосами. Но к ним постоянно жаждала присоединиться Ира Поверчук (Поверчучка, как мы ее называли).
Создавая Иру, природа погорячилась и наградила ее слишком крупными формами. Большая грудь и заметная попа – это неплохо. Но нос-картошка и круглые щеки делали Иру немного смешной и похожей на крепкую сельскую девчонку, которая по вечерам доит коров. И к тому же Поверчучка совершенно не умела одеваться. Она могла припереться в мятой длинной футболке и обтягивающих легинсах, которые я бы даже в руки не взяла, или напялить узкую и короткую юбку, трещащую по всем швам на ее объемистой фигуре.
Но Ира жаждала общества Христи и ее красоток, потому тщательно красила ногти красным, губы – тоже красным и каждый день распускала волосы.
Ну, пусть себе делает, что хочет, мне до Ирки и Христи не было никакого дела, собственно. Но некоторые люди умеют попадаться под руку. Ирка заявилась в школу в каком-то дурацком коротком свитшоте и потрепанных джинсах с низкой посадкой, отчего отлично можно было наблюдать не только ее талию, но и кое-что пониже. Конечно, на улице весна и теплые деньки, но это не повод глупо выглядеть.
Христя сидела на парте с телефоном и, увидев Ирку, тут же ее сфоткала.
– Где ты взяла эти штаны? – хохотнула она. – У младшего брата? Так они не налезают на тебя, разве не видишь?
– Зачем ты меня сфоткала? – пробормотала покрасневшая Ирка и возмущенно уставилась на подругу.
– Выложу в наш общий чат. Пусть посмотрят на современный лук. Новое веяние моды. Надень штаны младшего брата и будешь в тренде, – довольно пропела Христя.
Я прошла мимо нее к своей парте, слегка пихнула локтем – незаметно так, – и телефон отлетел в сторону, к моим ногам. Христя заверещала. Я подняла ее девайс, посмотрела на футляр, на защитное стекло. Цел, все ок. Быстро удалила дурацкую фотку. Христя уже верещала, вцепившись ногтями в мое плечо.
– Отдай сейчас же, Мирка! Руки свои черные убери от моего телефона!
Я медленно развернулась, и Христя тут же отступила.
– Что ты там сказала про мои руки? – Я положила злополучный девайс на парту, чтобы, не дай бог, не уронить еще раз, и сделала шаг к нашей школьной красавице. – Ну, повтори, повтори.
– Пошла ты вон, дура. Не смей трогать мой телефон.
Я сделала еще один маленький шаг к Христе, после резко заломила ей обе руки за спину. Нависла над этой дурехой и, глядя прямо в ее глупые голубые глаза, пообещала накостылять в следующий раз как следует, если скажет хоть что-то еще про мои руки.
– Ясно? И забирай свой телефон, эта блестящая штучка никому не нужна.
Я ж говорю, умные – к умным, красивые – к красивым, наглые – к наглым. А наглой в нашем классе была именно я. Христя меня за это терпеть не могла, но, самое удивительное, и Ирка – тоже. Она метнула на меня такой злой взгляд, будто я только что именно ее телефон уронила на пол.
– Чего ты всегда лезешь? – яростно прошипела она. – Какое тебе дело до чужих гаджетов?
«Вот и делай после этого добро людям», – подумала я и, отвернувшись, устроилась на последней парте. Я ведь была самой высокой девочкой в классе, потому сидела на камчатке.
Первым уроком у нас был польский.
Про нашего Григория Лушу я расскажу отдельно. Этот парень только в прошлом году окончил магистратуру и пришел работать к нам в школу. А поскольку с учителями в школах всегда напряженка, то ему дали сразу несколько классов, и наш в том числе. Сначала он только проводил уроки польского, и наши девчонки ни разу не пропустили ни одного занятия. Мало того, они все как одна рвались к доске и с удовольствием писали диктанты. Слушали его раскрыв рты, и вообще у меня создалось такое впечатление, что женская половина класса поглупела и влюбилась одновременно. А потом его назначили нашим классным руководителем.
Впрочем, не влюбиться в Григория Лушу было сложно. Мне и самой он нравился, несмотря на моего Богдана. Глаза у него были кошачьи, зеленые, слегка раскосые, а кожа – немного смуглая, матовая. Волосы коротко стрижены и слегка приподняты спереди. Конечно, он завел себе для солидности маленькую бородку, даже не бородку, а этакую небритость, но это только добавляло Григорию шарма.
Носил он клетчатые рубашки поверх футболок или прикольные свитшоты с капюшонами. И умел потрясающе шутить. Казалось, его ничем нельзя вывести из себя. Даже когда пацаны на последних партах принимались дружно рубиться в игры, он умел разрулить этакое безобразие. Парочка шуток, парочка смартфонов – на учительский стол, и всегда спокойный, веселый голос, как будто не хулиганов урезонивает, а разъясняет особенно сложное правило польского языка.
Мальчишки наши, конечно, немного ревновали к Григорию и могли подложить ему на стол липкого лизуна или насыпать шелухи от семечек, но такой ерундой нашего классного было не пронять. Он ловко смахивал в мусор все их сюрпризы и начинал урок, широко улыбаясь и обводя класс прищуренными зелеными глазами.
Вот к Луше я и обратилась за советом.
Польский у нас был последним уроком, и, когда прозвенел звонок, возвещающий конец учебы, я пересела на первую парту прямо перед учительским столом и спросила:
– Где можно найти информацию о родственниках, имеющих польские корни?
Если Святославу называют «пани» то вполне логично предположить, что ее предки были поляками.
– У тебя есть родственники – поляки? – удивился Григорий.
– Я думаю, что есть. Хотелось бы отыскать информацию о них.
Григорий убрал в свой рюкзак тетради и ручки, после глянул на меня, прищурился и уселся на стул.
– Знаешь старую церковь у леса? Которую построили лет четыреста назад.
– Кто же ее не знает?
– Там есть старая библиотека-фонд. Спроси у сотрудников, может, они подскажут.
– Что за библиотека-фонд? – не поняла я.
– Фонд со старыми церковными книгами, в которых велись записи о свадьбах и крестинах. Возможно, там ты найдешь то, что тебе нужно.
– Ладно, спасибо за совет.
Я вскочила и закинула рюкзак на плечо.
3
«У тебя уже закончились уроки?» – написал в «Вайбер» Богдан.
«Встречаемся у ворот школы», – последовал мой ответ.
«Сходим куда-нибудь?»
«Сегодня не могу, есть одно дело».
«Какое?»
Пальцы мои уже приготовились набирать текст, но тут мимо пробежал какой-то младшеклассник и толкнул меня под руку. Рука дрогнула, и драгоценный мой «самсунг» чуть не полетел на каменный пол.
– Зараза, – буркнула я вслед бегущему пацану. – Носятся, как ненормальные, и куда только учителя ваши смотрят.
Сбоку показалась целая ватага младшеклассников, похожая на стаю диких обезьян, и я поторопилась к выходу. В раздевалке накинула на себя ветровку и выскочила в свежий весенний полдень.
Солнце заползло за облака, ветви деревьев мелко дрожали от ветра, роняя вниз белые и розовые лепестки. Богдан ждал меня у больших черных ворот школы, укрывшись от окружающих школьных шумов неизменными белыми наушниками.
– Может, все-таки в кафешку? – предложил он и сощурился.
Глаза Богдана почему-то показались темно-серыми, то ли от тени березы, под которой он стоял, то ли от набежавших облаков. Я невольно улыбнулась и легонько чмокнула его в щеку.
– Нежности? – улыбнулся в ответ он.
– Хороший сегодня день.
– Значит, кафешка?
– Нет, надо сделать одно дело.
– Какое?
– Хочу сходить в церковь.
Богдан удивленно поднял брови, глянул пристально и переспросил:
– Ты пойдешь в церковь?
– Ну да.
– Тебя не пустят. Скажут, что ведьмам вход запрещен. Ты себя видела со стороны, Мирка? Ты же чернее черта.
– А что, черти не могут верить в Бога, что ли? Имеют право. И потом, мне надо в библиотеку.
– Так в церковь или в библиотеку?
– Наш Григорий говорит, что в старой церкви есть библиотека. Хочу доклад по истории подготовить, нужна информация о нашем городе.
– А, ну ясно. Уроки, значит. Тогда я не с тобой. Мне своих уроков хватает.
– Встретимся сегодня вечером. Я забегу к тебе, ладно?
– Да, давай.
И, поправив сумку, я бодро направилась вниз по дороге. Туда, где за шоссе начинался высокий лес, а в лесу стояла церковь.
4
Бывают такие люди, которых не замечаешь. Просто не обращаешь внимания, и все. Вроде бы есть рядом человек, но он серый, молчаливый, незаметный, как тень или мышка. Вот приходит на уроки, сидит со всем классом, но от него и словечка никто не услышит.
Матвей был как раз из таких людей. Иногда мне казалось, что его отправили в школу в пять лет, и он все никак не может дорасти до своих одноклассников. Конечно, мне, самой высокой девочке в классе, легко было рассуждать на тему роста. И конечно, мальчики вырастают позже девочек, это все знают.
Но Матвей был очень уж каким-то маленьким. Худой, с торчащими лопатками и оттопыренными ушами, он казался двенадцатилеткой, случайно затесавшимся в выпускной класс. Он никогда не выходил к доске, а если его спрашивали, мямлил таким слабым, дрожащим голосом, что никто ничего не мог понять, включая учителя.
Ни разу в жизни я не видела Матвея с друзьями. Говорили, что у него нет родителей, они вроде как разбились на машине в гололед. Что живет он со своим дедушкой – оно и было видно. Носил какие-то серые рубашки и серые кофты, голову втягивал в плечи, точно черепаха, и вообще походил временами не на мальчика, а на старичка. Вот этого Матвея (даже фамилия его никак не приходила на ум) я и встретила в библиотеке.
Библиотекарша в первую очередь спросила мое имя и фамилию, после ткнула пальцем в ряды стеллажей и велела поискать там. Я какое-то время послушно рылась в стопках богословской литературы, после погрузилась в огромное количество классиков. Гоголь вместе с Пушкиным, полно Достоевского и всяких других умных и нужных книг. Но в моей-то проблеме ни Гоголь, ни Достоевский помочь не могли.
– А есть какие-то старые списки жителей города? – уже в десятый раз спросила я.
– Нет, ничего такого нет. Надо обращаться в архив, – четким и ясным голосом, тоже в десятый раз, повторила терпеливая библиотекарша.
Безнадежно углубившись в ряды стеллажей, я вдруг услышала шаги. Выглянула из-за книжного ряда – и опа! – Матвей. Шаркает ногами, тянет за собой сумку. Вид такой, будто только что проснулся и страшно удивляется этому солнечному миру. А он что тут делает? Книжки церковные, что ли, читает?
Любопытство разобрало меня, и я решила понаблюдать за серым мышонком.
Матвей дошаркал до библиотекарши и шелестящим голосом сообщил, что его зовут Матвей Левандовский и ему нужна церковная библиотека. Вот так и сказал: «Мне нужна церковная библиотека».
И библиотекарша – пожилая дама с кудряшками и в круглых очках – и не подумала советовать ему поискать на стеллажах классики и богословия. Она вдруг поднялась и махнула рукой куда-то вбок, сказав: «Проходи, конечно».
Куда это он должен пройти?
Я сама превратилась в мышку-норушку и последовала за Матвеем так тихо, что даже шнурки на конверсах не шуршали. Ступала чуть ли не на носочках и не дышала. Ага, идет в противоположную сторону, куда-то вглубь. Я – за ним, все так же тихо. Он открыл толстую деревянную дверь – старые филенки с резным узором – и скрылся где-то в темноте. И что, мне туда тоже можно?
Я шагнула за Матвеем. Дверь не скрипнула, открывшись легко и мягко, в нос ударил затхлый запах склепа, плесени и ветхой бумаги, и глазам предстала совершенно другая библиотека.
Какие-то покосившиеся стеллажи, заставленные такими древними книгами, каких я сроду не видела. Здоровенный камин с прогоревшей золой, высокие серебряные подсвечники на столе с резными ножками. И голова дракона на старой-престарой картине.
– Что ты тут делаешь, Мира? – прозвучал над головой звучный низкий голос.
Я оглянулась и охнула. Передо мной стоял Матвей, но только совсем не похожий на себя самого. Что-то с ним случилось странное, с этим серым парнишкой. Что-то сильно изменило его.