Нет желающих. Стоят вокруг, почти вплотную, но на площадку ни ногой. Почему-то им сюда нельзя. Будут, значит, ждать, пока мы не выйдем. Чёрта с два, я лучше тут от жажды сдохну. Или не от жажды.
Стоя с ножом в руке, оказался за пределами Аннушкиной тёмной ауры, и теперь меня накрывает лютым выматывающим холодом. Сел, положил девушку обратно на колени — отпустило. Но заметил, что она стала меньше. Не девушка, аура. Раньше закрывала меня всего, а сейчас уже приходится поджимать руки-ноги. Если распрямить конечность, то она оказывается снаружи. Сначала ничего, но через пару минут начинает мёрзнуть, а дальше стремительно леденеет так, как будто её в жидкий азот окунули. Когда Аннушка выдернула меня из подземного взрыва, было похожее ощущение. Там был туман, и она назвала то пространство «изнанкой», зазором между листами, на которых нарисовано Мироздание. Тогда здесь что? Корешок этой книжки с картинками? Что-то она тогда говорила про акк…
Я достал из кармана чёрный цилиндрик… стоп, уже не чёрный. Серый. А ведь это море энергии. Океан. Не знаю, какая тут связь, но есть мысль, что, когда он разрядится, нам конец. И произойдёт это, кажется, довольно скоро. Сколько мы тут сидим? И часа не прошло, а он уже почти.
Аура сжалась настолько, что мне приходится ёрзать, меняя ноги и изгибаться, опуская плечи. Ещё чуть, и уже никак не помещусь. Твари стоят плечом к плечу, и скоро я, наверное, оставлю Аннушку и брошусь на них с ножом, всё равно пропадать. Может быть, смерть от их когтей и зубов будет менее болезненной, чем от лютого холода. А девушка, может быть, замёрзнет, не приходя в себя, это тоже своего рода гуманность.
А, нет, не будет этого.
— Какого хрена, солдат? Что мы тут делаем?
— Помираем, я б сказал.
— И нафига мы это делаем?
— За отсутствием других годных идей. Но я открыт для предложений.
— Где мы… а, стоп, вопрос снимается. Ого, сколько их! Никогда столько не видела.
— О, ты их знаешь?
— Это твари Изнанки. Если сойти с Дороги и подождать, то они рано или поздно придут за тобой. Корректоров учат держать их на расстоянии, но это требует изрядно сил и хорошей выдержки. Ну, ещё их не должно быть так много.
— Ты, кстати, как себя чувствуешь?
— Как с похмелья. Забытое ощущение, давно не испытывала. А что?
— Вокруг тебя что-то типа ауры. Она вроде как защищает нас от холода, но сжимается, и я уже не помещаюсь. Прямо сейчас у меня коченеют ноги.
— Не вижу, но верю на слово. То-то ты жив ещё.
— Жив, но акк почти пустой, — я достал из кармана цилиндрик, он уже матово-белый.
— Иди сюда, сяду и обниму тебя со спины. Так лучше?
— Да, спасибо. Жаль, что я не могу поместиться внутрь тебя. По крайней мере весь.
— Пошляк. Чёрт, никогда не рассматривала тварей вот так, вблизи, при свете. Мерзкая участь.
— Не знаешь, почему они не кидаются? Вид такой, что готовы сожрать. Это твоё колдунство?
— Нет, не моё. Без понятия. Надо валить отсюда, солдат.
— Отличная мысль. Я как раз ждал, пока ты очухаешься, чтобы предложить то же самое. Надеюсь, ты сейчас скажешь, что это раз плюнуть для такой крутой девчонки, как ты.
— Боюсь тебя разочаровывать…
— Нет?
— Нет. Обычно я сваливаю через Изнанку. Но мы уже на ней, и я не знаю, что с этим делать.
— Хреново. У нас всего несколько минут, твоя аура всё ещё сжимается. Что это за место такое? Почему мы оказались здесь?
— Ответ тебе не понравится. Мне вот не нравится совсем.
— Изложи, вдруг меня осенит. Взгляд с другой точки, нестандартный подход, устами младенца, что-то такое.
— Фокус коллапса, если его не выдернуть из среза, а дать, так сказать, «дозреть», впитает в себя весь сенсус гибнущего мира и превратится в сверхсущество. «Вылупится из кокона и станет из гусеницы бабочкой», — так называл это наш сраный романтик Калеб. Все пустые безлюдные срезы — сброшенные коконы, миры с выпитым до донышка сенсусом. Возникает вопрос…
— Где все эти бабочки?
— Именно.
— И где же?
— А вот они, — Аннушка показала пальцем на плотный строй окруживших беседку тварей. — Основатели сделали ловушку для таких.
— Ну ладно, допустим. А тебя-то за что свинтили?
— Похоже, я получила слишком много сенсуса за раз. Достигла или почти достигла того предела, за которым становятся «бабочкой». Не в первый раз, но теперь всё по-другому.
— И как? Крылья режутся?
— Не-а. Только башка трещит. Это что-то типа мышеловки, срабатывающей на вес. Пока ты просто синеглазый, то бегаешь туда-сюда и всё нормально. Но стоит перебрать сенсуса, как крышка под тобой переворачивается, и ты летишь вниз, в банку с такими же. Так что крылья у меня не прорежутся, а вот такие зубки — очень даже запросто. Как только это место выжмет меня досуха, я начну перерождаться в тварь. Умирающую от голода, потому что утолить наш голод можно только сенсусом, которого тут нет. Но при этом вечную, потому что сенсус выжег из нас смерть.
— Не надо говорить «наш, нас», — запротестовал я. — Ты не такая. Ты не сожрала мир, чтобы стать богом.
— Ну да, я всего лишь сожрала того, кто это сделал…
— В смысле?
— А, неважно. Забей, солдат. У меня тут к тебе просьба образовалась, напоследок. Нет, не то, о чём ты подумал, озабоченный придурок!
— Нет? Жаль, — засмеялся я. — Могли бы успеть. У них всё равно глаз нет, чего стесняться…
— Знаешь, чем ты мне сразу понравился?
— Чем же?
— Что можешь вот так ржать, даже когда вокруг полная жопа. Остальное потом приложилось. Но просьба у меня простая, убей меня, пожалуйста. Застрелилась бы, но пистолет на Изнанке не выстрелит, и я не уверена, что не останусь тут бродить с дырой в башке. Но, если ты отрежешь мне голову… Мечом было бы удобнее, но в этот раз не захватила.
— Боюсь, ты переоценила моё чувство юмора. Вот сейчас совсем не смешно вышло.
— Я не шучу.
— Да я понял. Не надо объяснять. Глядя на них, понимаю, в чём смысл. Но идея мне не нравится.
— Да, хреновый будет опыт, — согласилась она, обнимая меня за плечи сзади и шепча в ухо. — Но моя смерть не будет сниться тебе в кошмарах, потому что ты умрёшь тоже. Тебе придётся поспешить, потому что изнанка выпьет тебя, как только акк разрядится. Сделаешь это для меня? Пожалуйста!
— Ага, ты меня и с Донкой так же развела! «Ой, трахни её, я не обижусь, это просто помощь другу…» И что? Дуешься с тех пор, как будто я тебе рога наставил! Вот и сейчас, уверен, стоит мне отчекрыжить тебе башку, как я каким-нибудь чудом выживу и ты будешь каждую ночь являться мне привидением с головой на коленях!
— Ну ты даёшь, солдат! — засмеялась Аннушка. — Ладно, прощаю за Донку, если тебе это так важно. Ещё идеи есть?
— Давай свалим отсюда.
— Как?
— Бегом, наверное. Не сбежим, так согреемся.
— Эти нас не выпустят.
— Смотри! — я достал из кармана акк, уже еле-еле молочного цвета, почти прозрачный, крохи остались.
Поводил поднятой рукой — зубастые безглазые морды качнулись вслед за ним, как будто принюхиваясь отсутствующими носами. Я размахнулся и метнул цилиндрик над их головами, как гранату — далеко и сильно. Твари метнулись за ним, как собака за мячиком, и я крикнул:
— Побежали!
— Кто такие эти Чёрные? — спросил я, отдышавшись.
— Не знаю.
— Откуда они там взялись?
— Не знаю.
— Почему нам помогли?
— Да не знаю, солдат! Я встречалась с ними раньше, но всегда драпала впереди своего визга.
— Да, жуткие ребята, но на фоне тех, с зубами, я был готов с чёртом обниматься.
— В Школе нам говорили держаться от них подальше, и я держалась. Они вроде как не живые существа, а некие функции. Появляются там, где грубо нарушается порядок вещей, установленный Основателями. Обычно до людей им дела нет, но, к примеру, за мощным артефактом могут явиться. Похоже, опять решили, что мне там не место, и выкинули прочь.
— Опять?
— Не спрашивай.
— Кстати, а куда?
— Без понятия. Я вообще не чувствую ни хрена, как отрезало.
— Не удивительно, от тебя так шарашило, пока мы бежали… Ты прям дымилась, реально.
— До последнего надеялась прорваться. Всё время казалось, что почти, вот-вот, но хрен там. Хорошую ловушку сделали Основатели.
— Да уж, та ещё вышла пробежечка…
Когда зубастики отвлеклись на отлетевший акк, мы кинулись бежать по единственной дороге. На рывок одолели метров триста, но потом я сдулся. Силы утекали так, как будто я ещё одного себя на плечах тащу, а вместо них наливался в тело холод. Ощущение было как бежать в ледяной воде, точнее, даже не воде, а суперантифризе, не замерзающем даже при минус миллион, или сколько там было. Но от Аннушки тащило такой силой, гневом и страстью, что я бежал сколько мог, а потом ещё столько же на одних голых нервах. А когда я уже был готов упасть на дорогу и разбиться об неё застывшей ледяной статуей, нас окружили невесть откуда взявшиеся фигуры в чёрных балахонах, и что-то случилось. В результате мы валяемся в грязном тёмном подвале, в дверном проёме между двумя кирпичными помещениями. Деревянная дверь, повисшая на одной петле, пыль, мусор, тишина, темнота.
Темнота не полная, через следующий дверной проём просачивается тусклый свет. По крайней мере мы не заперты, двери там нет.
— А ты как, солдат? — спросила бледная усталая Аннушка.
Выглядит она так себе — осунулась, щёки ввалились, как будто резко похудела килограммов на десять. Но всё равно красивая. Офигенно, что мы живы.
— Выживу, — ответил я кратко.
Сил встать и куда-то идти нет, но ничего, вроде бы, не болит. Руки двигаются, глаза смотрят, сердце бьётся. В такие моменты остро осознаёшь, как это много.
— Скажи спасибо Донкиной любвеобильности, — тихо хмыкнула она, — старушка успела неплохо поделиться с тобой вторичным ихором.
— Но-но! Ты меня простила! Сама сказала!
— Остынь, солдат, я шучу. Но факт, без этого ты бы вряд ли выжил.