— Пока она моя пациентка, нет. Но я не психиатр.
— Она более-менее вменяема. В целом. Чаще всего. Почти всегда.
— Звучит чертовски успокаивающе.
— Ну, извини, так вышло. Буду должна. Слушай, у меня есть ещё вопрос.
— Задавай, — кивнул Док, подбрасывая в камин полено.
— На том заседании Ареопага, где твоя дочь смешала с говном своего биологического папашу, Калеба… Не, я не в претензии, — отмахнулась она, — там как раз однородная масса и вышла. Я про другое. Вы туда прибыли с Лейхеротом и Мелехримом Теконисами, тесной такой компашкой. Не будь обстановка такой нервной, я бы удивилась: они же друг друга на дух не переносят! Не скажешь, как так вышло?
— Прости, мне было не до них, — пожал плечами врач, — думал только о дочери. Но мне показалось, что при несомненных идеологических разногласиях на практическом уровне они вполне между собой контачат. Не удивился бы, узнав, что у них есть общий бизнес.
— А как тебя вообще угораздило связаться с этой парочкой?
— Я работал на Лейхерота. Точнее, на него работал, да и сейчас работает, Слон, а я просто входил в команду.
— Так вот кто его «постоянный наниматель»! — всплеснула руками Аннушка. — Ничего себе, как всё закручивается! И как тебе Лейх?
— Он протащил меня через ад, чтобы получить красивый шарик.
— Это какая-то метафора?
— Это буквальное изложение событий. Им нужен был сенсус определённой структуры, меня использовали для его генерации. Видимо, иначе нужного накала событий не выходило. До недавнего времени я считал произошедшее чередой несчастных случайностей, но Слон как-то услышал лишнее и поделился. Всё было идеально срежиссировано, от первой и до последней смерти всех, кто был мне дорог. Если бы я знал это тогда, то убил бы всю их компанию.
— А теперь, значит, остыл?
— Они не думали, что я вспомню. Кроме того, Лейхерот потом спас мою дочь, наврав на Ареопаге. Сказал, что она больше не дисруптор, и ему поверили.
— Так она, выходит, не пережгла потенциал об Калеба? Всё интереснее и интереснее…
— Его нельзя «пережечь», это её суть. Но с тех пор до нас никому нет дела, и за это я Лейха… нет, не простил. Такое не прощается. Но я не буду искать его, чтобы убить. Что прошло, то прошло, я уже не граф Морикарский, и в итоге у меня на одну дочь больше.
— Вот тут не поняла…
— Неважно. Та линия стёрта, её не было, остался только слоистый шарик. Я его даже держал в руках, очень красиво. Кровь, слёзы, огонь, горе, счастье, боль, любовь, ярость, смерть, смерть, смерть, ничто. Заглядение… Думаю, они неплохо на нём заработали. На мой скромный процент мы почти достроили новый дом. А почему ты спросила про Лейхерота?
— Мы с ним сейчас решаем кое-какие задачи. Пытаюсь понять, не получу ли нож в спину, как Даша.
— Вряд ли в спину, — пожал плечами Док. — В спину бьют те, кому в лицо неловко. Ему неловко не бывает, у него всегда есть цель, которая оправдает любые средства.
— Жаль, что ты не с нами.
— Это не моя история, а твоя. Моя закончилась, в твоей мне делать нечего.
— Может, ты и прав, — упрямо ответила Аннушка. — Но у вас в срезе есть поговорка, одна моя подруга её очень любила. «Желающего идти судьба ведёт, не желающего — тащит».
Даша пришла в себя утром. Сначала очень напряглась, что лежит в незнакомом месте, но наше появление успокоило её раньше, чем она попыталась удрать.
— Мамка явилась живёхонька, — сообщила она нам. — Но злая как весь трындец, с одним глазом и почти без сил. Я не могла не рискнуть. В процессе разнесли её домашнюю тюрьму, так что, может быть, кто-то ещё сбежал, всё польза.
— У неё есть личная тюрьма? — спросила Аннушка. — А кто там сидел?
— В смысле, кроме меня, когда я «плохо себя веду»? Без понятия. Она со мной не делилась секретами. Это такое место, откуда не свалить даже через Изнанку, только через дверь. На стене пластинка, к ней надо руку прикладывать, но только мамкину, ничья другая не катит. В обычной-то тюрячке меня хрен запрёшь. В общем, мамку я в конце концов ушатала, подтащила за руку, открыла дверь, и тут-то она меня в спину… Жива, значит, оказалась. Если потом всё-таки сдохла, то я этого уже не видела, не до того стало. Спасибо, что не бросили, я так себе спутница, знаю.
— На здоровье, — фыркнула Аннушка. — Выздоравливай быстрее матери, иначе она доберётся до тебя первой.
— Долго мне тут валяться?
— Будь ты обычной девушкой, сказал бы «пару месяцев», — ответил ей Док. — Но, подозреваю, регенерация у тебя хорошая.
— Ну, так-то да, — подтвердила Даша. — Обычно заживает моментально. Но есть одна проблемка…
— Что ещё?
— У меня нет сенсуса.
— В смысле? — удивился врач.
— Погоди, — отмахнулась от него Аннушка, — тебе что, нужна доза?
— Ну, да, я сожгла в себе всё, что было, чтобы завалить мамку, но, блин, даже этого не хватило.
— И как скоро тебя начёт ломать?
— Да уже. Несколько дней продержусь, но таращить будет так, что всем станет некогда.
— Она ещё и наркоманка? — ухватил суть Док. — Очаровательно. О таком лечащего врача принято предупреждать.
— Сенсус-зависимая, — пояснила Аннушка. — Конечное звено той цепочки, которая начинается с Лейхерота Текониса. Хотя он, наверное, не на розничный рынок работает, у него товар эксклюзивный… Всё равно стоит спросить, как раз собиралась встретиться. Продержись пока так, ладно? При первой возможности раздобуду.
— Вариантов у меня не дофига, — вздохнула Даша. — До Мафсалы мне сейчас не добраться, да и заплатить ему нечем, а в кредит эта падла не даст. Тот ещё адочек будет в эти дни, но ничего, я привычная. А вот остальных лучше бы от меня убрать…
— Не стоит оставлять тебя без присмотра пока, — покачал головой Док.
— Я посижу с ней, пап, — неожиданно предложила Нагма.
— Уверена, колбаса?
— Агась. Эй, меня Нагма зовут, привет.
— Я Даша. А чего тебе надо-то, мелкая?
— Хочу тебя нарисовать, можно?
— Э… блин… не знаю, что и сказать. Неожиданный поворот, меня никто никогда не рисовал. Не голой, надеюсь? Я хреново выгляжу голой.
— Нет. Просто портрет. Лицо интересное.
— Ну… как бы с меня не убудет же, да?
— Нет, — рассмеялась белокурая девчонка, — наоборот.
— Один дисруптор рисует другого, — задумчиво прокомментировала ситуацию Аннушка, когда мы поднялись из оборудованного в подвале медцентра и вышли на улицу. — Теперь я видела всё. Одно дело меня нарисовать, но Даша… Тебе не кажется, Док, что это как урановыми кирпичами друг об дружку стучать?
— Я доверяю Нагме, — ответил медик. — У неё чутьё на правильные вещи. И если она захотела, то так тому и быть. «Аллах смотрит моими глазами», и кто мы такие, чтобы с ним спорить? Не бойся, она и не такие штуки проделывала.
— Я помню. Потому и боюсь. Но вам с дочкой, наверное, виднее, а нам пора. Только моих синих глаз тут не хватало, ваш срез и так бесперечь таращит.
Мы распрощались, получили от Анахиты пакет домашней еды в дорогу и отбыли. Сашка, воспользовавшись тем, что заднее сиденье снова безраздельно принадлежит ей, завалилась там с книжкой, а я спросил у Аннушки:
— Почему дети твоего приятеля Калеба растут у этого лепилы? Почему он связан с Лейхеротом? Как вышло, что он знаком с Костлявой? Почему тот, кого мы нанимали охранять Терминал, оказался его бывшим командиром? Разве бывают такие совпадения? Я что-то уже совсем ничего не понимаю.
— Это называется «принцип веретена», пап, — ответила мне внезапно Сашка. — В мелефитских книжках об этом написано.
— Мелефиты пряли шерсть? — удивился я.
— Нет, вроде бы.
— Тогда откуда у них веретёна?
— Это… как бы тебе объяснить… мелефитские книги так многомерны, что отчасти читают читателя. Каждый прочитает книгу по-своему. Там нет веретена в прямом смысле слова, мелефитские книги вообще нельзя перевести, даже приблизительно, только понять, пропустив сквозь себя. Это «принцип веретена», потому что ты знаешь, что такое веретено.
— А ты?
— Я тоже, но это не обязательно.
— И что там на самом деле вместо «веретена»?
— Нет, пап, ты не понял. Это вообще совсем не так устроено. Мелефитские книги — это фрактал из текста. Все книги вместе — один фрактал, но, как и положено фракталам, любая книга, являясь частью фрактала, одновременно содержит его в себе весь.
— Э… Как что-то может содержать в себе то, частью чего является? Это словно я сидел бы у себя в кармане!
— Да, пап, почти так! — рассмеялась Сашка. — Ну вот, представь, вот мы едем по дороге этого среза…
«Чёрт» как раз летит по пыльному шоссе между холмов. Вечереет, в свете фар мелькают столбы.
— Тут есть Луна, видишь?
— Вижу.
— А днём Солнце. Сейчас стемнеет, и будут звёзды, — то есть целая Вселенная, которая как бы бесконечная, да?
— В школе говорили что-то в этом духе, — подтвердил я.
— Потом мы выскочим на Дорогу, снова выйдем на зигзаг и окажемся в другом срезе, верно?
— Надеюсь, что так.
— И там тоже будет Луна, Солнце, звёзды — бесконечная Вселенная! Все они бесконечны, но как-то помещаются в одном Мультиверсуме.
— Никогда не понимал, как это работает, — признался я.
— Это фрактал, пап. Каждый мельчайший его кусочек содержит его в себе целиком. И каждый из них поэтому бесконечен. И мы живём во фрактале, но при этом же его и создаём, тем фактом, что живём в нём… Прости, знаю, что звучит странно, но дело в языке. На мелефитском это абсолютно непротиворечивое, простое и очевидное утверждение.
— Ладно, — сдался я, — ничего не понял, но пусть так. Так что там с веретеном, которое не веретено?
— Смотри, бывает так, что человек, что-то делая, зацепляет какую-то важную нить Мироздания. И, вращаясь, как веретено, — мы все как бы такие вращающиеся веретёнца, прядущие нити Фрактала, — наматывает её на себя. Она тянет за собой другие нити, и вот уже человек вместо