«Та самая Аннушка», третий том, часть вторая: «Долгий привал»
Глава 19Разрушительница
— Как ты? — спросил я Дашу, когда машина нырнула в туман Дороги.
— Хреново, Лёха, — ответила девушка, устроившись на заднем сиденье. — Таращит, болит внутри, слабость чёртова. Ненавижу быть слабой! Мамка припёрлась, а я ни хрена не могу, даже удрать. А главное, ломает. Нет ничего хуже ломки. Колотит, как от голода, но не от голода… В конце концов, на всё готова, чтобы хоть кроху получить. Мамка меня так приучала коллапсы мутить, потому что в этом состоянии плевать на всё, что угодно сделаешь.
— У меня есть сенсус для тебя.
— Серьёзно? — воспряла она. — Охренеть. Лёха, ты мой кумир! Дорого обошёлся?
— Трофей.
— Тем лучше. Давай сюда скорее!
— С ума сошли? — резко сказала Аннушка. — Не на Дороге же!
— А, блин, точно, — согласилась Даша. — Забыла про эти приколы. Давайте тормознём где-то, а то терпежу нет.
Остановились в пустом срезе, пыльном и неприятном, просто на дороге, возле сломанной эстакады над замусоренным шоссе.
Даша выбралась из машины, села в траву на обочине, протянула руку:
— Дай!
Я вложил в неё шарик.
— Сама себя ненавижу в такие моменты, — сказала она, сжимая ладонь и зажмуриваясь. — Но я вообще к себе не очень.
Меня охватило странное ощущение, как будто я пробую на вкус чью-то боль, стыд, омерзение и отчаяние.
— Так, солдат, — сказала Аннушка, оттаскивая меня за локоть, — а ну-ка держись подальше. Поток такой, что даже меня цепляет. Хорошо, срез пустой, а то тут чёрт знает что могло бы случиться от выброса. Понимаешь теперь, почему на Дороге нельзя было?
— Что-то не очень.
— Был бы выплеск на пол-Мультиверсума, а нас выкинуло бы в какую-нибудь жопу мироздания.
— Жопее той, с зубастиками?
— Нет, — сказала Аннушка, подумав. — Жопее, наверное, не бывает. То жопа всех жоп. Если бы у жопы была своя жопа, то это было бы самое жопное её место.
— Слушай, а почему Даша туда не проваливается? Или, к примеру, Грета?
— Даша не корректор. Она не была фокусом, она не может вобрать в себя столько сенсуса в принципе, мне кажется. Поэтому от неё фонит так сейчас, через край выплёскивается. Грета… Я не знаю. Калеб говорил, Мелехрим проводил перворанговых через какой-то обряд, чтобы они стали почти как достигшие финала коллапса фокусы, но при этом оставались в нормальной метрике. Но Калеб дурачок и брехло, а сама Грета нам ничего не скажет.
— Зато скажет Конторе, — кивнул я. — Этим кто угодно и что угодно расскажет, я думаю. Как они её стреножили, а? Не пикнула даже.
— Знаешь, солдат, да насрать. Чтоб они провалились все — Контора, Коммуна, Конгрегация, альтери эти мутные… Не хочу, чтобы это было моим делом. Не хочу быть Искупителем.
— Да, может, ты и не он вовсе.
— Может. Но что-то со мной, солдат, определённо стало не так. Не как раньше. Что там эта жертва семейного насилия? Оклемалась?
Даша прилегла на траву, дышит ровно, глаза закрыты, выглядит нормально.
— Полегчало?
— Да. Конкретно прям. Хочется пойти и убить кого-нибудь. Жестоко, кроваво и изобретательно.
— Немного не тот эффект, которого я ждал.
— Не парься, Лёха, это просто сенсус. Меня всегда от него накрывает алым. Но вас я не грохну. Не в этот раз.
— А тебе точно надо именно такой? Я тут узнал, что они разные.
— Мамка всегда давала красный. Мафсала потом тоже давал красный, а я без понятия. Мамка просила Мафа подобрать под меня, так что, наверное, то, что надо. Он разбирается.
— Ага, — кивнула Анушка, — как никто. Но вот хочешь ли ты для себя того же, что для тебя хотела мать?
— Не задавай мне сложных вопросов сейчас, — отмахнулась Даша. — Дай просто на травке полежать. Я недолго. Мне не больно, это так редко случается. О том, кто я такая и как мне жить дальше, я подумаю как-нибудь в другой раз. Или не подумаю.
— Да лежи, сколько хочешь, мы никуда особо не спешим.
Девушка валялась на травке с полчаса, а мы успели перекусить, и я уже думал, что она уснула, но нет. Встала, осторожно подвигала плечами, покрутила торсом, наклонилась, распрямилась.
— Да, почти не больно уже. А ведь насквозь проткнула, аж кончик между сисек торчал. Хороший доктор. И дочка у него прикольная. Нарисовала моих портретов штук десять. Вышло лучше, чем на самом деле. Еле уговорила сжечь их потом.
— Зачем? — удивился я.
— Не хочу памяти о себе. Меня вообще быть не должно. И когда не станет, то пускай ничего не останется.
— Даша, — сказал я осторожно, — ты так-то взрословата для подростковых суицидных загонов.
— Чего? — рассмеялась она. — Не, Лёха, ты меня не так понял. Я от жизни не откажусь, хоть бы даже она состояла из одной боли вообще. Мне жить нравится. Травка, вот, солнышко. Людей нет. Хорошо! Люблю, когда людей нет. Вы не в счёт, вас я себе сама выбрала. Я мало что сама выбирала, всё больше мамка мне. Но когда жизнь закончится, то я не хочу, чтобы от меня что-то осталось, понимаешь?
— Не очень.
— Ну, как бы тебе объяснить… Вот, например, фоточки. Люди прям обожают фоточки. Чтобы и так, и сяк, и жопой об косяк. А потом кто-то их находит, смотрит и думает: «Вот дура какая-то была, а теперь нету, да и хрен с ней». Или сраные могилы. Ненавижу сраные могилы! Чёрт, где ни ткнись, везде эти мерзкие кладбища! В чём прикол? Зачем медитировать над трупом? Все эти даты, портреты, весь этот душный кринжовый вайб?
— Чтобы помнить? — предположил я. — Что был такой человек.
— Нахрена, Лёх? Его уже нет, место освободилось! Время кончилось, сенсус развеялся, информация стала частью Фрактала. Зачем люди цепляются за своих покойников, а не живут дальше?
— Потому что знают, что сами смертны, мне кажется. Память об ушедших помогает с этим как-то смириться.
— Да насрать. Если в следующий раз меня зарежут успешнее, не вздумайте хоронить.
— А что с тобой сделать? Съесть?
— Отравитесь, — заржала Даша. — Я дико токсичная. Просто выкиньте в канаву, или что там будет поблизости. Утилизуйте и забудьте. Вот! Это главное! Забудьте немедленно!
— Почему?
— Боюсь, что пока меня помнят, я каким-то образом всё равно буду тут, но от меня уже вообще ничего зависеть не будет. Меня дико достало, что от меня ничего не зависит!
— А с чего ты взяла, что это так?
— Ну, Лёха, ты даёшь! Это ты живёшь ни для чего и как хочешь. А меня мамка родила для конкретной цели, растила для неё, дрючила и мучила, и вот, сделала. Я стрела для одной мишени, ключ для одного замка…
— Слишком много болтаешь, — оборвала её Аннушка. — Причём всякую чушь. Поехали уже, сколько можно тут торчать?
— Ну, и пожалуйста! — надулась Даша. — Я с вами… А вы… Эх…
Полезла обратно в машину.
— Да пойми ты, — сказала Аннушка примирительно, — нет у тебя никаких целей, мишеней и обязательств. Вали куда хочешь, занимайся чем угодно. Или ничем не занимайся, найди пустой мир по вкусу и валяйся там на травке под солнышком, пока корни из жопы не пустишь. Нет никакой предопределённости.
— Ага, — буркнула девушка, устраиваясь на сиденье, — тебе хорошо говорить. Ты просто курьер, сама себе хозяйка.
— А ты, значит, нет?
— А я — Разрушитель! Тот самый!
— Э… — озадачился я, — а можно пояснительную бригаду сюда? Что ещё за «разрушитель» такой?
— Ну, блин, Лёха, ты как вчера родился! Ты чо, реально не в курсе? Ну, Искупитель, Разрушитель, спасти Мультиверсум, уничтожить Мультиверсум, вот это всё? Блин, да не мог ты не слышать, это каждый знает!
— Как-то прошло мимо, прости, — я сел на пассажирское место спереди, закрыл дверь, Аннушка завела мотор. — И что ты как Разрушитель должна сделать?
— Убить Искупителя, конечно.
Едем молча. Я осмысляю услышанное, Даша задремала, Аннушка сосредоточенно рулит. Так вышло, что я не религиозен, и концепция «Спасителя» (вариант — «Искупителя») кажется мне абсурдной. Если для спасения кто-то непременно должен сдохнуть, причём от рук спасаемых, то ну его в жопу такое спасение. То, что это может быть моя женщина, не нравится мне ещё больше. Поэтому все её загоны на эту тему я записал в категорию «мистика — три листика», числю внутри себя по линии суеверий и не принимаю во внимание. Если кто-то решит что-то ей «искупить», то я ему башку прострелю, и всё. История про то, как Аннушка отчекрыжила какому-то парню голову, пусть и по его настоятельной просьбе, вызывает много вопросов, а уж то, что она потом с этой головой сделала… Но я не осуждаю. В том месте у кого хочешь крыша протечёт. Может быть, ей это вообще всё померещилось. Тем не менее, Дашино заявление про Разрушителя меня нервирует. Если та жуткая баба, Грета, её настраивала в этом духе, то за этой мистикой стоит какая-то физика? Или это просто входило в программу промывки мозгов для дочери, из которой она тщательно растила отменную психопатку? Странно это всё.
На следующем привале, когда Даша ушла купаться (встали, как Аннушка любит, у моря), а мы расположились со стаканами в раскладных креслах на пляже, я спросил свою спутницу:
— Может, мы зря откачали девчонку?
— Почему?
— Если она Разрушитель, а ты Искупитель, то она однажды может попытаться тебя убить. В голове у неё тот ещё компот, судя по всему.
— Ты же не веришь в это, солдат?
— Я-то нет, но она-то да. Триггерит её с полтычка, заклинит башню — и вперёд. Придётся её тогда заново убивать, возиться. А так надо было всего-то рядышком постоять, подождать.
— И чего ж ты не постоял?
— Рефлексы.
— Ну, вон пистолет у тебя под рукой. Вон девчонка плещется. Пристрели, и дело с концом. Она, как мы недавно убедились, не бессмертная. Сможешь?
Я смотрю, как Даша в трусах и мокром топике идёт к нам от полосы прибоя. Выглядит как обычная девушка, ничего «разрушительного», но я помню, что за ней числится минимум парочка глобальных геноцидов.