– Козел, – вздохнул Генка.
Владик тихонько засмеялся.
И, наверное, чтобы совсем загладить размолвку, вмешался Шурик:
– Я и не знал, что у Яшки брат есть.
– Санька? – откликнулся Генка. – Это двоюродный брат его. Яшкина тетка с мужем развелась, а Санька ни ей, ни мужу не нужен.
Мне Яшка зимой говорил. Вот они и взяли.
Дальше шли молча. К Илькиному дому. Был уже настоящий вечер. Ушло солнце, и в воздухе стоял запах реки и теплого асфальта.
Шурик вдруг спросил:
– Что с этой бумагой делать? – Он вертел в пальцах мятый листок. – Забыл в сумку положить. Смотрите-ка, сочинение.
– Прочитай, – потребовал Илька.
– А можно? Не наше…
– Да читай ты, – досадливо сказал Генка.
Они остановились посреди тротуара. Илька встал на цыпочки, чтобы заглянуть в бумагу, которую Шурик держал у близоруких глаз.
– Сочинение, – прочитал Шурик. – На тему: «Какую погоду я люблю».
– Ну, – нетерпеливо дернулся Генка.
– Начинается ветер, – сказал Шурик, – и большие деревья шумно встряхивают плечами…
– Какой ветер? – разозлился опять Генка. – Его читать просят, а он…
– Он читает, – сказал Владик.
– Я читаю… «Начинается ветер, и большие деревья шумно встряхивают плечами, прогоняют последний сон… А простыни на веревках громко хлопают и полощут, кажется им, что они паруса…»
– Это сочинение? – с веселым удивлением спросил Илька.
– Это стихи, – сказал Владик.
– Что за стихи, – не поверил Генка. – Никакого складу.
– Бывают стихи без рифмы, – объяснил
Шурик. – Но здесь написано, что это – сочинение. Подождите, тут еще… «Я подумал, что хорошо бы сделать парус из этих простынь и поставить его на лодку. Только мне не дадут. Взрослые думают, что без паруса жить можно, а без простынь нельзя никак…» Это, наверно, все-таки стихи, ребята.
– А отметка есть? – спросил Илька.
– Нет отметки. Это, наверно, черновик.
Странное было сочинение. Не похоже, что Яшкино. Однако почерк его… Хотя почему не похоже? В ветрах-то Яшка разбирался.
– Прочитай еще раз, – попросил Генка. – У тебя как-то интересно это выходит.
Шурик прочитал снова, размеренно подчеркивая ударения и отбивая строчки.
Да, это были все-таки стихи. Но едва ли сам Яшка знал об этом, когда писал…
– Какой из него поэт, – с сомнением произнес Генка.
Шурик аккуратно складывал листок. Он с Генкой не согласился.
– А что такого? Фантазия у него работала. Помнишь про поезд?
Генка вспомнил. Смешная история. Яшка пришел расстроенный и рассказал, что на вокзале стоит поезд с желтыми и оранжевыми вагонами, на которых нарисованы черные верблюды и зеленые попугаи. В переднем вагоне играет оркестр, а на платформе веселый дядька с усами продает билеты всем, кто хочет отправиться на экскурсию в жаркие страны. Взрослый билет стоит рубль сорок шесть копеек, а детский – семьдесят три копейки. У Яшки денег хватает, но мать спрятала свидетельство о рождении, а без документов за границу, конечно, не пускают.
Над Яшкой тогда посмеялись, а он так и ушел грустный. А потом все забыли про желто-оранжевый поезд со зверями на стенах вагонов…
– Это он из-за марок выдумал, – сказал Генка.
– Он тогда еще не собирал марки, – возразил Илька. Но спорить ему больше не хотелось, и он скорее заговорил о другом: – Гулять еще будем или домой?
– Давайте домой, – попросил Владик. – Я своего дома еще и не видел.
И только сейчас все вспомнили, что он приехал лишь сегодня и дома у себя еще не был.
Глава шестая
Владик просыпался рано. После шести уже не поспишь. Как ни задергивай штору, солнце все равно просачивается в какую-нибудь щелку.
Июньское солнце высокое и веселое. В самом крошечном луче столько тепла, что любой сон испаряется, как лужица на асфальте.
Владик прищуривает глаз. На кончиках ресниц загораются радужные шары. Разноцветные капли, звезды и кольца кружатся в этих шарах. Вот какое чудо случается, если близко-близко рассматривать солнечные искры.
Владик распахивает ресницы. В комнате такой свет, будто сейчас не утро, а яркий полдень. Это потому, что стены покрашены в цвет слоновой кости.
Слоновую кость и самих слонов никогда Владик не видел.
Только на картинках. Но картинки были даже не цветные. А посмотреть бы их живых – громадных, серых, добродушных. И тонких жирафов, и желтых львов… И верблюдов…
Владик перестает улыбаться. В беззаботные мысли его вползает воспоминание и начинает мешать им, как тревожный тонкий звон. Верблюды, и львы, и попугаи… На желтых и оранжевых вагонах. Это придумал человек, который погиб. А если человек умер, самая веселая история покажется грустной.
Владик медленно тянет с себя простыню и спускает ноги. Отец, конечно, еще спит. Ему хорошо на диване, за книжным шкафом. Солнце царапает лучами по стеклянным дверцам, а до дивана добраться не может. Владик видит только папин затылок. Жесткие короткие волосы. Среди них есть несколько белых. На полу у дивана пепельница с раздавленными окурками. Один, два… пять. До которого же часа он не спал? Ну и ну…
На столе – краски и дольки ватманского листа. С вечера остались. Убрать было лень, до того спать захотелось, что чуть хватило сил раздеться.
Осторожно подходит Владик к столу и разглядывает рисунок. Чепуха! Мазня какая-то. Краски непослушны, карандаш – тоже. Очень хотелось нарисовать громадные лесные цветы и маленького волшебника среди них. А получились наляпанные пятна. Краска растеклась и смешалась. Волшебник похож на лягушку в красных штанах.
Надо, чтобы рисунок был яркий, краски веселые и ясные. А они сливаются и мажутся. Попробовать еще? А что рисовать? Трудно придумать: что-то крутится в голове – то ли забытый сон, то ли дивная сказка. Что-то синее, вечернее и немножко таинственное. Но это никак не нарисуешь.
С недавних пор временами приходит к Владику непонятное беспокойство. Совсем недавно все казалось простым и праздничным: смотри и радуйся. А теперь он не может просто смотреть. Увидит мелкий цветок в гуще травы, птицу какую-нибудь или облако, и хочется нарисовать что-то такое же или лучше. Или что-нибудь еще сделать: хотя бы стихи сочинить. Да ничего не получается. Только один раз стихи немного получились. В поезде.
Солнце большое и расплющенное, уползало за лесную полосу. Навстречу вагону летели мелкие деревца, и верхушки их были растрепаны ветром. И вдруг из-за бугра с локатором выполз и развернулся плоский аэродром с узкими темными самолетами. И было такое чувство, словно сейчас случится какое-то приключение… Владик досидел до темноты в коридоре вагона. И в это время колеса выстукали ему такие строчки:
В чистом поле, за бугром
Видел я аэродром…
Но все там было незнакомо:
И направления ветров,
И солнце, красное, как кровь,
За полосой аэродрома.
И только теплый запах трав
Такой же был, как дома…
Этот запах влетал в открытые окна и носился по вагону вместе с ветром и пухом тополей…
Стихи понравились Владику. Сначала. А потом – нет. Они хорошо читались под стук колес, а после показались глупыми и неуклюжими.
Еще позавчера Владик хотел сочинить другие стихи. Про старого отважного петуха, который не боится даже овчарок: «Красный гребень солнцем просвечен, крылья рыжие, как огонь…» Дальше Владик не придумал и придумывать не будет. Потому что Шурик показал ему Яшкино сочинение, которое переписал, разбив на строчки.
Начинается ветер,
И большие деревья
Шумно встряхивают плечами,
Прогоняют последний сон.
А простыни на веревках
Громко хлопают и полощут.
Им кажется, что они – паруса.
Я подумал, что хорошо бы
Сделать парус из этих простынь
И поставить его на лодку.
Только мне не дадут.
Взрослые думают,
Что без паруса жить можно,
А без простынь нельзя никак…
– В конце, конечно, все сбито, – сказал Шурик виновато, будто он сам это сочинил. – Но теперь уж не исправить.
Ну и что же, что сбито! Зато сразу чувствуешь, как с размаху налетает настоящий ветер, и качает старые заборы, и устраивает кутерьму в вершинах тополей. Такая сила! И всякие петухи после этого кажутся сплошной глупостью.
Владик не помнит Яшку. Встречался с ним всего раза три и теперь даже голос его забыл. Говорят, что временами Воробей был довольно вреден. А кто не бывает вреден? Временами. И вот Яшки нет, а остались только строчки о ветре.
А может быть, нарисовать веселый Яшкин поезд? Желтое и оранжевое с черным – это будет ярко и красиво. Стремительный поезд, летящий сквозь африканские ветры…
Жаль, краски неважные, неровно ложатся.
Владик потянул к себе коробку. Она скользнула на пол, и разноцветные кирпичики красок с треском рассыпались на половицах. Владик кинулся их собирать.
И проснулся отец.
Он повернулся на спину, несколько секунд молча смотрел на Владика, потом заметил:
– Все хорошие люди спят хотя бы до семи часов утра и не мешают другим.
– И не курят по ночам, – добавил Владик.
– Гхм… – обеспокоенно произнес отец и покосился на пепельницу.
– По пять папирос, по крайней мере, не курят, – уничтожающе добавил Владик.
– Это клевета. Четыре я выкурил в кухне. Только одну в кровати.
– И все окурки принес в комнату?
– Это совершенно случайно. По забывчивости.
– А на работу ты окурки не носишь? По забывчивости!
– Я больше не буду, – жалобно сказал папа.
Владик вздохнул:
– Будешь. Ты уже сто раз обещал.
– Скверный у тебя отец…
– Недисциплинированный…
– Я перевоспитаюсь.
– Посмотрим.
– А почему ты не спишь?
– Солнце…
Такие разговоры с шутливыми перепалками случались каждое утро. После этого отец отворачивался и засыпал до семи. А Владик включал чайник и садился листать учебники.