«Реестръ сущностей и созданій, къ нечисти, нежити и прочему, къ человѣчеству враждебному, относящихся». Год издания — 1837, ого! Отпечатано для седьмого отделения собственной его императорского величества канцелярии, автор — А. С. Пушкин, однофамилец поэта.
— На букву «Р» глянь.
Ры, ры, ры…
Радуницы…
Рарог…
Ржаницы… Стоп. Назад.
«Ревенантъ — видъ ожившаго мертвеца, вернувшегося къ жизни по неизвѣстной наукѣ причинѣ. Какъ правило, оживаетъ для того, чтобы завершить нѣкое дѣйствіе, по страннымъ обстоятельствамъ малосвязанное съ его жизнь, равно какъ и съ обстоятельствами смерти… Обликомъ отъ живаго человѣка не отличается, на ощупь теплый, иные признаки, позволяющіе опознать въ нёмъ мертвеца заключаются въ слѣдующемъ… Къ мѣсту своего погребенія не привязанъ, однако половину сутокъ долженъ проводить въ непосредственной близости къ кладбищамъ, дабы набраться силъ…».
Продравшись сквозь уже непривычные еры и яти, я понял, о ком идет речь. Были случаи в истории, хоть и крайне редко, когда мертвец и впрямь возвращается из могилы как живой человек. Но обычной жизнью он не живет, выполняет какую-то задачу, после чего возвращается на тот свет. Самый известный пример — солдат, выручивший Петра Первого, когда тот попал в засаду. Но случаи такого возвращения, как я сказал, крайне редки, так что, понятное дело, про этих самых ревенантов я и не подумал. Да я и слова-то такого не знал!
— Живой мертвец, значит? — поднял я взгляд от книги на Чеглока.
— Он самый, Степа, все сходится. От этого нам, к сожалению, только хуже. Ревенант в могилу возвращаться не обязан, вполне себе может по ночам бродить по кладбищу, а то и рядом с ним, а днем снимать квартиру в каком-нибудь Княжекозловском переулке и свою задачу выполнять. А какая у него задача — поди пойми. У живых-то людей не всегда поймешь, что в голове творится, а тут — мертвец.
Я задумался. В историях о таких мертвецах, которые я слышал, они обычно встают, чтоб помочь или выручить. Что с нашим мертвецом, его переодеванием в попрыгунчика и убийством девушки не сочетается. Но с другой стороны — кто сказал, что эти, ревенанты, обязательно для добрых дел возвращаются? Может, про злых просто никто не рассказывает, ну либо принимает их за обычных упырей? Слышал я про морских дельфинов, которые, мол, людей спасают, потому что толкают их к берегу. Но, как заметил один умный человек, люди, которых дельфины толкали от берега, никому ничего не расскажут…
Примем за версию, что это ревенант, так как могильным хладом, если верить императорскому реестру, тот владеет не хуже призрака. Собственно, если подумать, то ревенант — это и есть разновидность призрака, а не живого мертвеца, потому как его поведение больше на повадки призрака похоже. Тем тоже на тот свет не дает вернуться какое-нибудь незаконченное дело, чаще всего…
Месть.
Елки-палки, ревенант мстит⁈ Стой, а кому? Зачем из мести переодеваться попрыгунчиком и убивать девчонку, которая, кроме того, что была невестой милиционера, никак с попрыгунчиками не связана?
Была невестой милиционера…
Милиционера…
Милиционера…
— Товарищ Чеглок, он мстит! Мстит нам, милиции!
Мой начальник идею поймал слету:
— Похоже, он считает милицию виноватой в смерти своей подружки, вот так и отомстил, мол, вы лишили невесты меня, я лишу вас невест, жен, любимых.
— Погодите, — я сел, — я что-то не подумал: может, он просто Григорьеву отомстил? Почему я подумал, что милиции вообще?
— Да нет, Степа, тут ты опять в цвет попал… — вздохнул Чеглок, — Пока ты с пресвитером могилы лопатил, я сводки поднял. У нас за две недели — три жертвы, считая Григорьеву Катю. Одна — жена нашего старого агента, ее в конце марта возле кладбища мертвой нашли, но списали на сердечный приступ, она тоже немолода была. Вторая — сестра постового с Пресни, там Балаболкин занимался, за действия злобного призрака приняли, но то, что она — родственница нашего сотрудника, внимания не обратили. Нам он мстит, нам. Милиции.
Мои извилины быстро зашевелились.
Как мертвец узнает, кто жена или там сестра милиционера, а кто — нэпмана или грузчика с рынка? Да очень просто — видит пару и выскакивает ей навстречу. Если в форме или крест на груди табельный, значит, милиционер. Только нападать при нем он опасается, серебряная пуля мертвеца все ж таки возьмет, он не призрак, вот он подмечает, кто с милиционером шла, и нападает на нее потом, когда она одиночкой попадется.
Так и с Григорьевой Катей было — сначала они попрыгунчика вдвоем встретили, а потом он ее одну подстерег.
Сначала вдвоем… А потом — одну…
Сначала вдвоем…
Точно так же, как нас с Марусей…
А потом…
Я сорвался с места.
6
Пока я добрался до места службы моей жены — каких только ужасов не напредставлял. Рабочий-то день давно закончился, вышла моя Марусенька, пошла по улице — а за ней прыжками мертвец-попрыгунчик. Правда, вроде бы он возле кладбищ промышлял, но кто ему мешает и на улицу выйти? Правильно, никто, нет у нас в СССР законов, запрещающих мертвецам по улицам бродить, не придумали еще…
Дальше — больше, в моих страхах Маруся и из бюро не успевала выйти, сидела за столом, как вдруг разлеталось со звоном стеклом и, под визг других девчонок, в него запрыгивал, размахивая белым саваном, мертвец. Дотрагивался до нее своей мертвой рукой и…
Я скрипел зубами и готов был выскочить из трамвая и бежать впереди него.
Надо ли говорить, что ни один мой страх не сбылся? И единственный, кто напугал Марусю — был я сам. Когда влетел к ней в помещение, где она сегодня чуть задержалась. И потом она боялась, глядя, как я, провожая ее по улице, озираюсь по сторонам и дергаюсь на каждый звук, похожий на топот прыжков, сжимая наган в кармане шинели. За меня боялась, золотая моя. Правда, когда я дома рассказал ей, в чем дело, она меня чуть не пристукнула сковородкой с картошкой: за то, что напугал, за то, что сразу не сказал и…
А потом Маруся села за стол, посмотрела на меня и сказала:
— А что, если меня приманкой для этого вашего мертвеца сделать?
7
Сам понимаете, меня это предложение совсем даже не обрадовало. Как Маруся не убеждала, что так будет проще — выманить мертвеца на живца, как судака, да и прикончить его. Все лучше, чем она будет бояться на улицу выходить. Ей, в конце концов, завтра на службу. А я должен свою работу выполнять, преступников и нечисть ловить, а не ее охранять. Тем более, что ее, как приманку, стеречь буду не один я, а весь наш отдел.
Нет, я был категорически против. Весь вечер был против. И часть ночи был против. А потом она меня все-таки убедила. И утром мы на Петровку отправились вдвоем.
— Всегда знал, товарищ Кречетов, — хлопнул меня по плечу Чеглок, — что жена твоя — чистое золото девятьсот восьмой пробы! За нее не бойся — я сам лично за ее безопасность ручаюсь!
Я знаете, вот эти вот его слова меня успокоили окончательно.
Ну как — успокоили. Все равно страшно! За Марусю!
8
— В собор ходил? — спросил меня шепотом Чеглок.
— Ходил, — не оборачиваясь ответил я, глядя на то, как моя Маруся, рискует собой и своей жизнью, прогуливаясь вдоль ограды Новодевичьего кладбища. Рядом с ней мы ходить не могли — мертвец мог почуять наши кресты, так что мы сидели неподалеку, на траве под деревьями парка, изображая троицу выпивох. Я, товарищ Чеглок и милиционер Твердохлебов, не из нашего отдела, взятый за исключительную меткость в стрельбе из кавалерийского карабина. Твердохлебов, уяснив задачу, поклялся, что снимет мертвеца навскидку одним выстрелом, пусть тот хоть откуда выскакивает. Тот самый карабин, снаряженный освященными серебряными пулями, лежал рядом с ним, завернутый в тряпье, изображавший вязанку дров. Пусть с отоплением в Москве было и получше, чем в восемнадцатом, но отдельные несознательные граждане по-прежнему тащили для отопления все, что могли найти.
В соборе НКВД я сегодня был, освящал патроны для моего нагана, получал благословение от нашего пресвитера. Все подготовлено, все готово, все будет хорошо… Ведь будет же, да?
Твердохлебов тем временем огляделся по сторонам и, достав из-за пазухи фляжку, быстро к ней приложился.
— Эй, ты чего? А стрелять ты как будешь?
— Не боись, пехота. Это не выпивка, это реквизит.
С этими словами он протянул фляжку мне. Я быстро нюхнул ее — никакого запаха. Вода. А, ну да — мы же рабочие с завода, решившие чуточку отдохнуть, пока жены не видят, да милиционеров поблизости нет.
На какую-то секунду я оторвался от наблюдения за Марусей, а когда снова обернулся… Нет, слава богу, ничего за эту секунду не произошло, она продолжала прогуливаться, прошла мимо входа, мимо продавщицы цветов… С другой стороны — что могло произойти-то? За ней, не отрываясь, смотрит Чеглок, да и Твердохлебов, хоть и размахивает рукой, изображая пьянчугу, который что-то рассказывает собутыльникам, а сам вторую руку держит рядом с карабином.
Что-то мне не нравилось. Что-то, кроме того, что Маруся рискует собой. Что-то, что-то, что-то…
Кто-то.
Торговка цветами. Бумажными, понятное дело, откуда в апреле живые цветы? Сутулая, лицо отекшее, но со следами былой красоты. Тележка, огромная, тяжелая, сверху на ней лежат пучки бумажных роз, тюльпанов, гвоздик… Почему она тяжелая? Будь это обычные цветы — понятно, они в ведрах с водой стоят, но эти-то бумажные. Они — легкие. А тележка — тяжелая. Что там в этой тележке, под цветами?
Кто там?
— Степа. Степан. Кречетов!
Я, не слыша приказов начальника, сорвался с места и побежал вперед, на ходу доставая наган.
Цветы взлетели вверх бумажным фонтаном, и из тележки цветочницы выскочил наружу высоким прыжком…
Попрыгунчик.
Выскочил и огромными, неестественно быстрыми прыжками, помчался за моей Марусей. Которая услышала топот и начала оглядываться. Только начала, медленно, очень медленно!
Где там Твердохлебов⁈
— Маруся!!! — закричал я и начал стрелять из ставшего вдруг неповоротливым нагана.