— Степан Иванович, — заглянула экономка, — к вам пришли эти… Вчерашние…
Она попыталась что-то изобразить своим сморщенным лицом, выглядело это так, как будто она сейчас гикнется.
— Прошу прощения, товарищи.
Профессор вышел, а мы с Григорьевым подошли рассмотреть собак. Особенно того, рыжего, замученного… а, нет. Судя по бельму на глазу и одному-единственному клыку в пасти, пёс просто старый как Мафусаил. А так — шерсть не тусклая и не вылезающая, глаз, который не с бельмом — блестящий… Нет, непохоже, что их тут мучают. И жертвоприношений профессор не проводит: собаки это чувствуют и не были бы такими бойкими.
Похоже и впрямь, ложная тревога — нет тут никакой магии, чистая наука. Просто настолько сложная, что ее от магии не отличить. Эх, сюда бы пресвитера для верности или хотя бы Чеглока. У того взгляд наметанный, он следы колдовства враз определяет.
— Кречетов, — тронул меня за плечо Григорьев, — там что-то нетихо.
И впрямь: за дверью определенно скандалили и, кажись, даже угрожали.
5
На спокойного, как валун, Вангера наскакивал типчик неприятной наружности: невысокий, с усиками под Макса Линдера, в клетчатом костюме и широкой кепке. У дверей маячили два громилы, одетые уже попроще и похожие на мясников.
— Да ты знаешь, профессор вшивый, какие деньги из-за тебя, люди потеряли⁈ — брызгал слюной клетчатый, — Если тебя вместе с твоей мамкой продать, таких денег не наберешь! В общем так — отрабо…
— Что здесь происходит? — лениво поинтересовался я.
Клетчатый мельком взглянул на нас, не впечатлился и махнул одному из громил:
— Гаврила, выкини их, — и снова повернулся к Вангеру, — Будешь колдовать лошадей…
Я достал наган.
— Жук, у хромого шпалер, — спокойно прогудел Гаврила-громила.
— Ну так отними! — клетчатый, не глядя на нас, протянул руку, явно пытаясь схватить профессора за бороду и тут же завизжал: тот перехватил руку у запястья и, не напрягаясь, сжал так, что захрустели кости. Силушкой бог профессора не обидел… Или опять научные штучки?
Гаврила, тем временем, тянул свою лапищу к моему револьверу. И тут или стрелять или…
— МУР, — я показал свой значок.
Вот это сработало: громилы сделали шаг назад, даже тот, что у дверей стоял, а клетчатый отчаянным рывком выдернул руку из стального захвата и заорал:
— Мусоров навел, падло⁈ Уходим!
Он прыгнул к двери и, по примеру всех дешевых сявок, желающих оставить за собой последнее слово, выкрикнул оттуда:
— Мы с тобой потом поговорим, борода!
— Зачем потом? — послышалось от входа в квартиру, — Давай сейчас поговорим
В дверях, с улыбкой на лице и наганом в руке, стоял Чеглок.
6
В общем, клетчатый сотоварищи оказался неинтересной шушерой с Центрального Московского ипподрома. А вот причина, по которой они заявились к профессору Вангеру, оказалась гораздо интереснее.
— Ну, а что мне собак, воровать с улицы, что ли! — развел руками профессор.
Денег от ЦЕКУБУ, Центральной комиссии по улучшению быта ученых, ему хватало. Для улучшения быта. А вот на опыты и эксперименты — уже нет. Вангер честно признался, что уже присматривался к уличным псам, но тут ему в голову пришла идея, как получить деньги, так сказать, по своему научному профилю.
Скачки на Центральном уже несколько лет как возобновили, а вот тотализатор еще не работал. Официально. А неофициально же деньги можно было поставить, на любой исход. И, например, если вдруг выиграет лошадь, всегда бывшая в отстающих, то можно на свою ставку получить раз в десять, а то и в двадцать больше чем поставил. Нашему же профессору, с его белохимией — подозрительное какое-то названьице — сделать это легче легкого: спрятать в ладони короткий шприц с небольшой иглой, подойти вечером к выбранной лошади, хлопнуть ее по крупу, быстро вколоть смесь лекарств, которые за ночь взбодрят конский организм — и вот на утренних скачках середнячок рванет вперед, как ракета, обгоняя признанных фаворотов, а тот, кто поставил на него деньги, уйдет с солидной суммой. Жульничество, конечно, но я уже понял, что мораль у профессора Вангера довольно гибкая.
Единственное: он недооценил подозрительность организаторов подпольного тотализатора. Он был далеко не первым из тех, кто пытался «взбодрить» дохленькую лошадку или травануть фаворита — не зря каждая лошадь выходит на скачки увешанная амулетами, как цыганка монисто — поэтому они быстро сопоставили того, кто вчера приближался к кобыле и того, кто сегодня огреб выигрыш. Сопоставили — и заявились клеить претензии. Но не удалось — здесь случились мы.
— Да я думаю, — хмыкнул я, когда за кружкой чаю профессор искренне благодарил нас троих за помощь, — вы и без нас могли справиться. Силушки у вас, дай бог каждому. Опять ваши препараты и химия?
— В каком-то смысле, — Вангер кивнул в угол, где стояли две пудовые гири.
— От выстрела в спину мышечная сила не помогает, — заметил Чеглок, — вам бы на время уехать из Москвы…
— Да я, уж понял… В Ялту поеду, там завершу исследования. К тому же у меня есть идеи, насчет морской фауны. Знаете ли вы, например, что рапаны…
Профессор осекся и посмотрел на наши поскучневшие лица.
— А хотите, — загорелся он, — я вас обследую и, если кто-то из вас попадет в группу А — подарю вам подавители сна? А? Вы ведь мне помогли.
— Это наша работа, — отмахнулся Чеглок, — а что за исследования?
— Буквально капля крови, а там всё зависит от реакции препарата…
— Меня не надо, — сразу отказался Чеглок, — не думаю, что в моей крови вы что-то интересное обнаружите…
Я бы подумал, что он не хочет оставлять свою кровь где попало — на нее и порчу можно навести и проклятье, да хоть вольт составить — но мой начальник уже осмотрел лабораторию профессора и заявил, что колдовством тут и не пахнет, чистая наука. Видимо, не смог перебороть привычку осторожно относиться к таким вещам. Мы же с Григорьевым попробовали. Он попал в группу Е, для которой Вангер еще не придумал противосонных пилюль, а мне повезло — у меня была та самая группа А, что и у профессора и мне подарили жестяную бонбоньерку дореволюционного товарищества Абрикосова, в которой перекатывались десяток неровных пилюль. По словам Вангера одна пилюля заменяла ночь полноценного сна.
В общем, сигнал оказался ложным. Оно и верно — не могут все сообщения о нечисти и колдовстве оказываться истинными, всегда есть паникеры, скандалисты, да просто дураки.
В МУРе я вышел из отдела отнести документы, а когда вернулся — мимо прошел Чеглок с двумя товарищами в кожаных куртках, похожими на агентов ОГПУ.
— А куда это начальник поехал? — спросил я ребят.
— В ОГПУ, — растерянно ответил Балаболкин, глядя на дверь.
— Зачем? — интересно, что там в ОГПУ такого случилось, что без Чеглока не разобраться?
— Да вот, сказали, что наш Чеглок — никакой не Чеглок вовсе…
Дело номер 37: Черный человек
1
Чеглок вернулся к нам через неделю.
Честно говоря, до его возвращения мы всем отделом не знали, что и думать. По имеющейся у нас информации, полученной как от огпушников, которые его увели, так и от агента Седьмых, узнавшего, что смог, для нас, по старой памяти, на нашего начальника поступил донос, в котором сообщалось, что начальник ОБН МУРа, Чеглок Иван Николаевич, 1900 года рождения — вовсе не Чеглок, и не Иван, и не Николаевич, и родился, возможно, вовсе не в том году. Мол, все это выдумка и вранье, а на самом деле он — белогвардейский шпион, заброшенный в Советскую Россию, чтобы, соответственно, шпионить, вредить и пакостить. Правда, зачем, в таком разе, этому самому неизвестному шпиону идти работать в МУР, где возможностей шпионить не сказать, чтобы много, а шансом сложить голову в стычке с очередной ведьмой или колдуном — наоборот не сказать, чтобы мало? Этого неизвестный аноним не сообщил, но упирал на то, что наш начальник — из дворян и юнкеров, а никакие Чеглоки там, где наш начальник родился, отродясь не жили.
И, казалось бы, дело не стоило выеденного яйца — мало ли таких писулек клепают те, кто хочет напакостить милиции, или просто сумасшедшие. Но в ОГПУ сигнал восприняли серьезно и, на всякий случай, Чеглока изолировали. До окончания проверки. Сама проверка не заняла бы много времени — телеграфировать молнией туда, где он бегал босиком в детские годы, да и пусть сообщать, жили ли там Чеглоки, да был ли у них сын Ванька, да как выглядел и куда делся впоследствии. Вот только все споткнулось о маленькое коротенькое словечко — «бы». Да еще о войну.
Родом наш начальник был из Виленской губернии, которая уже четыре года, как отошла к Польше, после не совсем удачного польского похода. И ответа на запрос от панов, естественно, не дождешься, даже если б кому и пришло в голову его написать — из чистой мелкой пакости не ответили бы, а то и наврали бы с три короба. Чеглок, после того, как фронт докатился до его родных краев, оттудова сдернул на восток, где и блыкался до победы революции и окончания гражданской. После чего появился в Москве и поступил на службу в МУР. Как он нам рассказывал: в родных краях делать ему было откровенно нечего — и под белополяков идти неохота, да и родни не осталось. Мать умерла при родах, отец, рабочий железнодорожных мастерских, тоже умер, еще до революции. В гражданскую он воевал в каком-то небольшом партизанском отряде, где-то под Красноярском, там тоже никаких архивов не вели, а бывших сослуживцев еще поди найди… В общем, если честно, после такого сигнала, я бы тоже заподозрил неладное. Если бы не знал Чеглока вот уже больше года и мог бы голову заложить, что, чтоб там у него в прошлом не было, а сейчас человека вернее советской власти я не знаю. Но — это я. А в ОГПУ клятвам не верят, там верят точным данным и информации. А их, как я уже сказал, не было. Вот вообще.
Мы в ОБН уже начали думать над тем, чтоб найти если не соратников по партизанскому отряду — имен начальник не называл, где их там найдешь, то хотя бы хоть каких-то земляков. Должен же найти в Москве хоть один из тех, кто жил в этом несчастном Ошмянском уезде? Думали, подумали, да не успели.