Комсомолец —
К ноге нога!
Плечо к плечу!
Марш!
Товарищ,
Тверже шагай!
Марш греми наш!
Это вам не «люли-люли, все уснули». И хотя и поэт, а рекламой не гнушается, не цедит через губу «Высокое искусство не для низменных вещей». Сам видел плакаты «Нам оставляются от старого мира только — папиросы "Ира». Или «Сказками не расскажешь, не опишешь пером травы от эфирников "Моссельпром».
На завтрашнее утро я договорился встретиться и погулять по городу с Марусей. Кажется, я ей понравился… Хотя что хорошего можно найти в хромом солдате, а нынче — агенте угрозыска, ловящем домовых и выслеживающем свиней-вурдалаков? Я втайне надеялся найти и прочитать ей какой-нибудь стих, но Маяковский для свидания — это явно не то, а эти слащавые стишки мне самому читать противно. Что же делать?…
Я опять поднял брошенный в раздражении номер «Красной нивы». Утащил его, чтобы не так скучно было на ночном дежурстве по отделу, а там, вместо ожидаемых новостей — дурацкие рассказы, вроде истории про трактирщика и яйцо, и стишки. Хотя на первой странице — про освобожденных из тюрьмы французских товарищей. Я полистал немного. Ну, фотографии есть. Товарищ Калинин на Кавказе, неделя воздушного флота в Петрограде, открытие трамвайной линии в Москве… Вроде и можно почитать…
От последней страницы кто-то оторвал кусок на самокрутку. Вот же дьяволы. И кто бы это мог быть? Тэ-эк, Чеглок всегда говорит: «Развивай наблюдательность, Степан!».
Итак, это не я. Не сам Чеглок, потому что он предпочитает отрезать бумагу ножницами, а если и оторвет — то так аккуратно, как будто теми же ножницами пользовался. Хозяйственный Хороненко унес бы страницу целиком, пресвитер Цюрупа после перенесенной чахотки не курит. Кто остается? Балаболкин. Вот я завтра этой балаболке руки и пообрываю. Чтобы не портил новые журналы!
Дверь в мой кабинет открылась. И закрылась. К моему столу подошли шаги. И никого не видно.
В невидимок я не верю. Товарищ Перельман в своей «Занимательной физике» убедительно доказал, что их не бывает. А призраки в ОБН не сунутся.
— Отдел по борьбе с нечистью? — произнес голосок.
Я опустил «Ниву» и наконец увидел ночного посетителя.
Маленький толстенький человечек, ростом мне по пояс, не выше. Круглое лицо, светлые волосы, светлые глаза, маленький аккуратный носик. Подпоясанная рубашка, расшитая бисером и желто-зелено-красно-синими треугольничками. Мягкие короткие сапожки.
Чакли.
Маленький народец, живущий под землей на севере Мурманской губернии. Маленький в обеих смыслах — и по росту и по численности. Под землей они жили не потому, что это им как-то нравилось — просто людьми они, как и прочие представители Дивного народа не являлись, отчего в Темные века были признаны слугами Дьявола и жестоко преследовались. Удивительно еще, что они не озлобились, как дивы или альвы. Где-то веке в восемнадцатом — или девятнадцатом, не помню — все-таки пришли к выводу, что нечеловеческие народы к Дьяволу имеют отношения не больше, чем черные коты и рыжие девушки, и записали их в инородцы, однако они уже привыкли не ждать от людей ничего хорошего и особо не показывались на глаза.
Впрочем, чакли народом были веселым, жизнерадостным, хотя и, на мой вкус, чересчур шкодным. Недавно мы искали их нору в парке — кому-то показалось, что там видели маленьких человечков и поднял панику, пророча глад, мор и падеж скота. Глад и мор — навряд ли, но что-нибудь вроде мелких краж они могли устроить.
Кстати, кто пустил его в МУР без присмотра?
— Отдел по борьбе с нечистью? — терпеливо повторил чакли.
— Да. ОБН, агент угрозыска Кречетов. Что случилось?
— Случилось что? Равк у вас в городе.
Исчерпывающее объяснение. Кто такой равк? Хотя… Что-то знакомое…
Тут прибежал дежурный, мимо которого просочился чакли — я ж говорю, шпана — и минут десять мы шумно выясняли, кто виноват и что делать. В конце концов выяснилось, что человечек пришел не просто так, а для подачи заявления о совершении преступления по направлению ОБН, а охранник на входе его упустил, потому что чакли неправильно принял широко раскрытые глаза и ошарашенное молчание за разрешение пройти.
Ну, в конце концов все успокоилось и мы с чакли вернулись к тому, с чего начали.
— Что, вы говорите, произошло?
— Произошло? Равк в городе.
— Равк?
— Равк? Да. Кровь сосет.
От неожиданности я выразился обозными словами. Упырь в городе — это серьезно. Очень, мать его, серьезно! В особенности, когда в Москве открывается сельскохозяйственная выставка. Только недавно мы приняли за след упыря убитого цыгана, но потом выяснилось, что виной всему сумасшедший профессор и его свинья-вурдалак и все успокоились. И вот в МУР приходит чакли и уверяет, что в Москве появился упырь!
Может, он так шутит?
Я посмотрел на лицо человечка, непривычно — для их народца — серьезное. Непохоже…
Пропало свидание.
— Почему вы так решили? На кого-то из ваших сородичей совершено нападение?
Чакли покачал головой:
— Нападение совершено? Нет. Мы нору делали. Нам разрешили, есть бумаги от Моссовета, что нам можно сделать себе нору в Замоскворечье. Чтобы в выставке участвовать. Когда копали — колодец нашли заброшенный. В нем — человек. Мертвый. Голый. На шее дырки. Крови нет. Равк, товарищ агент, точно равк. Сытый.
Упыри, когда голодные, одной кровью не ограничиваются, жрут и мясо. А если только кровь выпил — значит, действительно, сытый, отожравшийся. И тело догадался спрятать, значит, старый, умный кровосос.
Молодые, только что поднявшиеся упыри — они глупые, бестолковые. Ведут себя как пьяный человек, причем крепко так пьяный, когда ноги заплетаются, язык не ворочается, и не соображаешь ничего. Такой упырь тело прятать не станет, просто не догадается, хорошо, если кровь с морды вытрет. Потом, если сразу не поймают, где-то литров после трехсот выпитой кровушки, упырь умнеет до более-менее нормального человеческого соображения. Ну а дальше — больше.
Паршивые дела.
— Сейчас бумаги заполним и покажете тело.
Я достал бланк. Честно говоря, первый раз в жизни нечеловека вижу, не говоря уж о том, чтобы беседы с ним вести… А с другой стороны — такой же гражданин РСФСР, как и любой другой. Только маленький и под землей живет.
— Фамилия, имя?
— Имя, фамилия? Сиркэ Зайков.
— Год рождения?
— Рождения год? 1885.
— Происхождение?
— Происхождение? Из крестьян.
— Род занятий?
— Занятий род? В колхозе работаю. Зайцеводческий колхоз «Новая жизнь».
Тут я карандаш все-таки уронил.
Чакли открыли колхоз, ну надо же!
Тело на самом деле было голым. Мужчина, лет сорока-пятидесяти, руки и ноги связаны и притянуты к животу, голова замотана тряпкой, покрытой бурыми пятнами. На шее — две дырки от клыков упыря.
Как на картинке из учебника «Основные виды нечисти», издателя Сытина. Только там крови вокруг побольше и тело в одежде.
— Зачем он его раздел?
— Чтоб опознать не смогли, — качнулся с пятки на носок Чеглок, — Сколько покойнику на вид?
— Недели две лежал, — прикинул я.
— Ну, самое большее — неделю. Все-таки в земле лежал, вот и попахивает. Да даже если и две — не было у нас за последний месяц среди пропавших без вести такого гражданина. Такого возраста всего-то пятеро было, остальные много моложе или старше. Из тех пяти — две женщины, кассир Залогуев, который пропал без вести вместе с деньгами из сейфа, бывший поп Селиверстов, но тот ростом куда как больше, и услужающий из трактира Нечипорук, который по возрасту, росту и бороде как раз подходит, вот только ручки покойного говорят о том, что в трактире он не работал. Мозолистые руки. Крестьянин, судя по всему. Значит, в городе приезжий. Значит, или так уж сильно ему не повезло, что он сразу на упыря наткнулся, или же зверюга нам досталась старая, умная и специально приезжих выслеживавшая. Плюс — тело спрятано. Точно — старый упырюга. Который или в городе недавно, или же тела прячет ловко. Вроде бы… — Чеглок потер пальцем переносицу, — что-то было насчет пропавших крестьян… Гражданин!
Чакли Зайков повернулся к моему начальнику:
— Гражданин? Да, слушаю.
— Почему тело достали?
Труп лежал на небольшой вытоптанной площадке в углу сквера. Неподалеку лежали похожие на здоровенные кротовины кучки земли — следы чаклиных нор.
— Достали тело почему? Так чтобы показать. Колодец глубоко закопан, а нашими ходами вам не пройти.
— Зря. Мы бы уж расстарались, да сверху раскопали. По тому, как тело лежит, да что вместе с ним было сброшено, можно было бы многое узнать…
— Копайте, товарищ агент, — вздохнул чакли, — Там не одно тело лежало.
Из колодца достали четырнадцать мертвых тел. Доктор сказал: самый свежий труп — тот, что чакли достали, самый старый, поднятый уже со дна пересохшего колодца — почти полугодовой давности. То есть, убивали их где-то раз в неделю. Все мертвецы — как из-под штампа. Голые, связаны в кули, голова разбита, на шее — упыриный укус.
Чеглок загнал весь отдел в кабинет и, заложив руки за спину, принялся вышагивать туда-сюда. Мы следили за ним глазами.
— Так, — остановился он, — А чего это вы на меня глазеете⁈ Я один должен голову ломать⁇ Балаболкин!
— Я! — подпрыгнул Коля.
— Соображения!
— Ну… упырь, факт.
— Упырь, упырь… Понятно, что не девочка-курсистка. Какой у нас сейчас самый главный вопрос?
— Кто он? — поднял я руку.
— Хороший вопрос. Но не главный. Главное для нас сейчас — понять, по какому принципу он жертв подбирает…
Мне показалось, что Чеглок не столько советуется с нами, сколько рассуждает вслух.
— Жертвы — приезжие. Даже по виду — крестьяне, да и по другим приметам — тоже. Как он их выбирает? По улицам ходит?
— Может, на вокзале встречает? — предположил Хороненко.