— Плохо, что мы упустили Монгола, — произнес Чеглок, отпивая глоток горячего чая из жестяной кружки и с хрустом откусывая от осколка сахарной головы. Нам на паек выдали колотого сахара, — Но есть и хорошее.
— Что уж тут хорошего…
— Не скажи. Есть у меня подозрение, что видели мы Монгола в последний раз. Его хозяин страсть как не любит, когда на его след выходят. Он такие следы рубит вместе с ногами. Что мы, когда Монгола все-таки поймаем, не смогли от него узнать, кому он служит.
— А если все ж таки оставит его в живых?
— А тогда еще лучше. Тогда мы будем точно знать хотя бы одного человека Нельсона.
— Кто такой Нельсон? — не понял я.
И Чеглок, чуть помявшись, произнес:
— Степа, ты же читал рассказы про Ван Тассела?
Дело номер 11: Незваный гость
Обнаружилось еще одно сходство между реальной жизнью и рассказами о Ван Тасселе. У того, помню, был этакий заклятый враг, доктор… не помню фамилию, что-то такое, паучье в ней было… в общем, этого доктора даже сам сыщик, при всем своем умище, не мог победить. Так, пару раз планы нарушил — и всё. А доктор тот злодейский не просто так доктор был — он под себя всю преступность Лондона и окрестностей подгреб. Навроде как у наших доморощенных жиганов есть иваны, самые, значит, опытные и уважаемые воры и грабители. Другими ворами и грабителями уважаемые, понятно, уж точно не честными людьми. Только у нас нет такого единственного ивана, чтобы над всеми стоял.
Ну, так я думал.
Рассказал мне товарищ Чеглок, что есть у него подозрение, временами перерастающее в уверенность, что за некоторыми, если не сказать — многими, преступлениями в Москве стоит некий человек. Вроде того доктора. Только, в отличие от того же доктора, этот человек за славой не гонится и скрывается куда как лучше. Настолько хорошо скрывается, что даже те, кто его планы выполняют, и не в курсе, что не только на себя работают, но и еще на кого-то. Ни один информатор моего начальника про такого человека не знает и не слыхивал. Разве что — на уровне каких-то смутных слухов, а то и того самого «ощущения». Только про чувства и ощущения хорошо девочкам на лавочке говорить, а к начальству с ними не пойдешь. Вот Чеглок и роет землю в поисках этого верховного преступника в одиночку.
Раньше он вдвоем его искал. Вместе с Карлом Иосифовичем. Был такой сотрудник в МУРе, еще до меня. Да что там до мен — еще до самого МУРа. Он еще в сыскной части до революции служил. Как товарищ Чеглок рассказывал — в семнадцатом году Карл Иосифович сам пришел в новосозданную советскую милицию и предложил свою посильную помощь. Честно сказал, что большевиков считает бунтовщиками, но видит их меньшим злом по сравнению с разгулом преступности, начавшимся после того, как из тюрем в феврале не только политических выпустили, что правильно, но и уголовников, что уже нет. Сейчас его, за такие слова, может, и вычистили бы из милиции, не глядя ни на какие заслуги, но тогда дореволюционные специалисты не больно-то рвались советской власти помогать. Так что взяли его и служил он не за страх, а за совесть. Только убили его бандиты, в двадцатом. Но до того успел он нынешнему начальнику ОБН рассказать о том, что еще до революции заподозрил Карл Иосифович, что кто-то преступниками Москвы играет, прямо как куклами-петрушками. Вон откуда еще эта зараза тянется, аж с царских времен. Рассказал, показал материалы, которые смог насобирать, даже прозвище сказал, которое он этому неуловимому кукловоду дал.
Двойной Нельсон.
Кто его знает, почему: двойной нельсон — это прием такой, из французской борьбы. Может, имел в виду, что тот, кто в лапы этого Нельсона попадет — уже не вырвется, прям как из борцовского нельсона? Кто знает…
Но вы не думайте, что я, о таком открытии узнав, прям бросил все дела и кинулся эту мерзопакость выискивать. Тут сам товарищ Чеглок его найти не может, а Степа Кречетов отыщет, ага. Не говоря уж о том, что и без всяких нельсонов работенки у МУРа хватало.
Сидим мы, значит, как-то в отделе… Ну, как «мы». Я да Цюрупа, пресвитер наш.
Товарищ Чеглок уже несколько дней как отправился самолично банду колдунов вскрывать. Внедриться к ним под видом, значит, коллеги, прибывшего из Запорожья. Правда, не помню, чтоб Запорожье какими-то колдунами славилось, но на том и упор был, что он, значит, в ремесле этом неопытен, вот и приехал умений и мастерства у старших товарищей понабраться. Честно говоря, мне эта затея сомнительно показалась: товарища Чеглока в Москве не то, что каждая собака, думаю, и половина кошек знает. Но товарищи меня успокоили, сказав, мол, не боись, Степа, наш начальник так замаскироваться может, что его родная мать не узнает, не то, что какие-то там колдуны-бандиты. Не первый раз, чай, у нас в МУРе этот прием, внедрение под видом кого-нибудь, вообще частенько использовался. Так-то оно так, но на сердце все равно неспокойно…
Коля Балаболкин в больнице лежал, рану свою боевую залечивал. Главное — при нем эту рану боевой не назвать, а то ж обидится смертельно. Ну сами посудите — в перестрелке участвовать, ни единой царапинки не получить, а потом, когда уже все закончилось — на доску с гвоздем наступить. Пробил ногу насквозь, хуже, чем любой пулей. Вроде и смешно, а вроде и подцепишь от ржавого гвоздя столбняк — и будешь корчиться, пока не закопают. Лекарства от этой заразы еще не придумали, одна надежда на врачебные заговоры, которые, знаете ли, тоже не каждый раз срабатывают. Один врач прошепчет «Заря-заряница, красная девица…» и все такое прочее — и как рукой снимет. А другой хоть изшепчись весь — никакого толку.
Хороненко в Лефортовский распределитель Петьку-Паука повез. Взяли мы его с Хороненко буквально сегодня утром, неделю охотились. Думали — какой-то особо хитрый уголовник, по ночам в квартиры влезает и все, что ни на есть ценного найдет — с собой уносит. Да так ловко, что и хозяева не просыпались. Оказывается — мальчишка, нашел где-то на улице воровской инструмент, перчатки-стенолазки, да с их помощью по стенам, как тот паук, и ползал. Даже не из голода или там нищеты, из глупого азарта. Ладно был бы беспризорником — тогда понятно. Ладно бы совсем ребенком — тогда тоже понятно, ума еще нет. Так ему ж, дураку, уже восемнадцать стукнуло! Я сам не поверил — с виду мальчишка мальчишкой. В войну такие уже ротами командовали, под пули и сабли шли, а он — игрался. Вот посидит полгодика, ума наберется…
Фелинолог наш, с котом Трефом, уехали жалобу какой-то бабки на нечисть, в доме у нее озорующую, проверять. Вот и остались мы с Цюрупой вдвоем. Он цепь от кадила ремонтирует, разорвавшееся звено запаивает, а я решил вот, пользуясь минуткой свободной, «Известия» почитать. Так-то я больше «Гудок» люблю, как там товарищ Г. П. Ухов лентяев и жуликов продирает — хорошо пишет, чертяка — но сегодня про новости хотел узнать. Там басмачи Хиву осадили, а я ж воевал в тех краях, вот и хочу узнать, дали им по усам или еще нет.
В дверь бодро постучали и, не дожидаясь ответа, к нам в отдел вошли штаны.
Понятное дело, не сами — хотя после шубы, бегавшей по Тверской, я бы не удивился — штаны вошли вместе с хозяином. Просто настолько это были замечательные штаны, что сразу же притягивали к себе все внимание.
Широченные галифе, пошитые из ярко-зеленого сукна, похоже, когда-то стянутого с бильярдного стола, бросались в глаза так, что и не сразу обращаешь внимания на того, кто в них пришел.
Невысокий, даже где-то щупловатый парнишка, моего, наверное, возраста. Помимо галифе вошедший носил старое, вытертое осеннее пальто, совершенно не подходящее по сезону, и лисью шапку, до крайности похожую на чучело лисы, когда-то виденное мною в охотничьем магазине — такая же клокастая, облезлая и даже, вроде бы, так же разит нафталином.
— ОБН? — весело спросил вошедший, нимало не смущаясь своего клоунского вида.
— Он самый, — встал я из-за стола, — А вы, товарищ, кто таков будете?
— Я — Вася, — протянул тот руку, — Вася Березкин. Я к вам из Рязани приехал.
— Степан Кречетов.
Пресвитер махнул было рукой с паяльником, но глухо закашлялся. Вот еще беда с человеком, чахотка его бьет, на фронте подцепленная. И, как и со столбняком — ни лекарств, ни заговоров, разве что травы, да еще собачий жир, говорят, помогает. Только где ты в зимней Москве жирных собак сыщешь?
— Какими судьбами к нам? Заявление о преступлении?
— Неа. Сейчас… Погоди…
Вася из Рязани достал из-за пазухи белую тряпочку, развернул ее и протянул мне помятые бумажки. Я взял их, уже чувствуя, что ничего хорошего в них не увижу.
И как в воду глядел.
Согласно этим бумажкам товарищ Березкин направлен к нам в МУР в командировку. От уголовного розыска города Рязань.
Рязанский товарищ как будто походя сломал запор на двери, через которую к нам в отдел хлынули ранее где-то прятавшиеся события.
Сначала товарищ Цюрупа допаял, наконец, свое кадило и решил его опробовать и заодно разогнать в помещении возможно накопившихся эфирников. Когда б им накопиться, если сам же пресвитер регулярно их отсюда гоняет? Но, как говорит товарищ Семашко — болезнь легче предупредить, чем лечить. Цюрупа взмахнул кадилом, с инвентарным номером, написанном на боку свинцовым суриком…
И тут же закашлялся рязанский Вася, не успев рассказать, чего он в Москву, собственно, командировался.
Мы напряглись.
Дым от освященного ладана — вещь ароматная и кому-то, конечно, может и не понравиться, но у нас в ОБН уже условный рефлекс — если рядом кто реагирует на ладан, проверь, уж не нечисть ли?
Вася, продолжая кашлять, замахал руками, размотал замызганный шарф и полез за ворот, доставая из-за него крест. Ну… будем считать, что ложная тревога…
— Не поверите, — развел Вася руками, — Слюной поперхнулся. Сутки не евши, а тут дымком пахнуло, прям так сразу мясца жареного захотелось…