Получалось, что… ничего не получалось. Где-то в Москве сидел человек, нашедший способ получать неограниченное количество неразменной монеты — а МУР ничего с этим сделать не мог.
Сами пятаки выйти на след тоже не помогали. Обычные монеты, точно такие же, какие во множестве проходят через руки каждого москвича. Разного чекана, разного года выпуска, разной сохранности… Общего у них было разве что то, что на каждом имелась небольшая щербинка. Как рассказал многознающий товарищ Чеглок, был способ, так сказать, закрепить за собой неразменную монету, если она случайно попалась тебе в руки — чуть-чуть повредить ее. Тогда, даже если тебе подсунули неразменный рубль, то к своему прежнему хозяину он уже не вернется — теперь это твой неразменный рубль. Правда, зачем Продавец их пометил заранее — непонятно. И почему все же пятаки, а не рубли — тоже непонятно. Я нутром чувствовал, что именно эти непонятности помогли бы выйти на след таинственного Продавца… но каким образом, так и не мог понять.
— Знаешь что, Степан, — рассуждал Волков, когда мы с ним вышли из здания МУРа, — я думаю, все дело в том, что Продавец этот — сам не местный. Не здесь он эти монеты делает, вот никто о нем в Москве и не знает. Приезжает он в Москву только для того, чтобы их продать, а потом уезжает обратно к себе в Вышний Волочек или там Великие Луки…
— Ага… — задумчиво произнес я, глядя на противоположную сторону Петровки.
— Степан, ты меня вообще слушаешь…?
Я не слушал. Все мое внимание было обращено на человека, неторопливо, по-стариковски, прогуливающегося по тротуару.
Это был шаман Гунзэн. Мой первый информатор, до сих пор иногда подкидывающий мне словцо-другое. Но — подкидывающий в том случае, если я сам прихожу к нему за советом. Здесь же ОН пришел ко мне… ну, пусть не ко мне, пусть на Петровку, но я был готов съесть собственную кепку, что он оказался здесь не случайно и выжидал именно моего появления.
— Степан…
— Погодь, Серега, я тут вспомнил… В общем — дело у меня срочное.
И я, перебежав улицу перед автомобилем, сердито рявкнувшим клаксоном, бодро зашагал по тротуару, нагоняя неспешно прогуливающегося шамана. Нагнал — и, не сбавляя скорости, прошел мимо. Нельзя, нельзя никому показывать, что мы знакомы. Прошел чуть дальше — и свернул в переулок. Где и остановился, ожидая. Недолго — послышался стук трости и в полутемную щель между домами свернул Гунзэн.
Он остановился и неторопливо полез в карман за портсигаром.
— Огоньку не найдется?
Я чиркнул спичкой.
Мы постояли молча.
— Я слышал, — негромко проговорил шаман, глядя куда-то вдаль, сквозь дома, сквозь саму реальность, как умеют только шаманы, — ты инклюзы ищешь.
В его голосе не было вопроса. Зато вопрос появился у меня.
— Что такое инклюзы⁈
Потому что я с этим словом первый раз сталкивался.
Гунзэн быстро взглянул на меня, моргнул своими жутковатыми татуированными веками и затянулся синей самокруткой:
— Инклюзы. Неразменные монеты.
— Ищу.
С одной стороны — я почувствовал облегчение. Шаман что-то знает, это — след, мы выйдем из тупика, в котором находимся. С другой же — шаман НИКОГДА не приходил ко мне первым. И если он решил вмешаться в происходящее — с этими пятаками что-то очень сильно НЕ ТАК.
Понять бы еще — что? Желательно — вовремя.
— Гимназия в Мерзляковской переулке, — шаман выпустил кольцо дыма, — там ищи.
Я в задумчивости смотрел на здание бывшей гимназии, острым углом напоминающее нос корабля, надвигающегося на меня. До революции здесь и впрямь была гимназия, сейчас же — единая трудовая школа имени знаменитого полярного путешественника Фритьофа Нансена. Не знаю, зачем ей присвоили его имя, он в этой школе никогда не был, да и полярных исследователей школа не готовила.
Почему шаман назвал эту школу?
Навряд ли он имел в виду, что неразменные пятаки клепают дети на уроках арифметики. Ну, чтоб задачки доходчивее были. Тем более что уже начались летние каникулы, и детей в школе все равно нет. Так что, скорее всего, шаман говорил не именно о школе, а использовал ее, как ориентир.
Где-то тут должна быть подсказка… Какая-то.
Я оглянулся, но с подсказками вокруг было небогато. Играло радио из открытого окна, дворник таскал толстую резиновую кишку, прибивая водой тротуарную пыль, цокали копытами лошади извозчиков, бежали мальчишки, провожая потрепанный грузовичок «Фиат» — по слухам, на АМО собирались начать выпуск, но пока что все ограничивалось слухами — прошел суровый пресвитер, видимо, здешний, участковый, торговал петушками вразнос лоточник…
Стой. Лоточник.
С пятаком за серьезной покупкой не пойдешь, горсть медяков не высыплешь. А вот купить петушка на палочке — очень даже можно. Особенно, для проверки, а точно ли пятак у тебя неразменный.
Я подошел к торговцу.
— Покупайте леденцы, гражданин прохожий! — расцвел тот в улыбке, — Сахарные, настоящие, как живые, того и гляди, закукарекают! Ваш ребенок будет счастлив до самых ушей!
— Так у меня нет ребенка.
— Себе купить, вспомните детство!
Детство мне воспоминать не хотелось, мне в нем таких петушков доставалось мало, поэтому я сразу перешел к делу, отвернув лацкан куртки и показав жетон:
— МУР.
Взгляд лоточника скользнул в сторону тем характерным образом, который яснее ясного показывал, что совесть у него нечиста. Может, сахар, их которого он леденцы варил, что называется, «ночной» — в том смысле, что его ночами добывают — а может, он супругу свою извел и закопал тело ночной порой в сквере под липой. Но мне выяснять его грехи сейчас недосуг, у меня другой вопрос.
— Скажите, гражданин…
— Пилипенко.
— Гражданин Пилипенко, а у вас были случаи недостачи в конце дня?
Торговец хохотнул:
— Откуда, товарищ милиционер? Я ж сам на себя работаю, кустарь без мотора, нешто сам себя обманывать бу…
И тут он осекся.
— Подождите… Товарищ милиционер, а это что-то важное?
— Возможно, это след преступления, — насторожился я. Он вспомнил, он явно что-то вспомнил!
— Знаете… — лоточник Пилипенко отвлекся на минуту, протягивая петушка подбежавшему мальчишке, — Был у меня случай, пару месяцев назад, такой… непонятный…
У лоточника начали пропадать деньги. Понемногу, копеек пятнадцать-двадцать, но почти каждый день. Он-то всегда точно мог подсчитать, сколько у него в мошне денег к концу дня будет — подсчитал утром петушков да на цену умножил — а тут — недостача. Поначалу подумал — обсчитался, бывает. На следующий день вроде бы внимательным был — опять нехватка. Погрешил бы на воров — да кто из карманников ради нескольких медяков мараться будет? Внимательно присматривался к покупателям — никто и не приближался к кошелю. А вечером — опять не хватает! Лоточник не знал уже, что и думать, подозревал, что его кто-то заколдовывает, но опять-таки, все идеи разбивались о незначительность суммы. А потом таинственные пропажи прекратились.
То, что было тайной для Пилипенко — не являлось тайной для меня. Все понятно — таинственный Продавец на нем проверял, действительно ли пятаки неразменные. А потом то ли нашел другой объект для проверки, то ли уверился в своих силах и перестал проверять вовсе. Нужно будет как следует опросить лоточника — основными-то покупателями леденцов были дети и мамы, то есть мужчину он должен запомнить, тем более — покупавшего несколько раз. А там уже и на след выйдем. Понятное дело, что вспомнить такие вещи лучше не посреди улицы, поэтому я пригласил Пилипенко в МУР. Осознав, что его ни в чем не обвиняют, а напротив — объяснят, что ж тогда происходило с деньгами, тот повеселел и с удовольствием согласился. А я намеренно не сказал ему, в чем было дело. Пусть будет для него лишний повод прийти в МУР.
Попрощавшись с лоточником, я побрел дальше по переулку, задумчиво оглядываясь, нет ли тут других зацепок…
— Товарищ Соколов! Товарищ Соколов!
Поначалу я не обратил внимания на девчоночий голос, кого-то зовущий, но потом сообразил, что голос приближается ко мне, а я тоже, в некотором роде, «Соколов». Обернулся — ну точно, ко мне бегут.
Девочка, лет четырнадцати, в легком летнем платье, с косичками и смутно знакомым лицом.
— Я не Соколов, я Кречетов, — улыбнулся я.
— Ой, — девочка покраснела и смущенно затеребила кончик кос, — Я… Я тогда плохо вашу фамилию запомнила…
— Таня Ершова, — вспомнил я ее. Дочка инженера, пострадавшая от оборотня-белогвардейца.
— Ой, вы меня помните, — Таня засмущалась еще больше и захлопала огромными ресницами.
— Конечно, — чуточку приврал я. Но она, кажется, восприняла мои слова в каком-то девчоночьем смысле, потому что, продолжая теребить косу, лукаво посмотрела на меня сквозь ресницы.
— А я тут гуляю! А это школа моя, я здесь учусь, а сейчас гуляю и тут вижу — вы идете…
И опять этот взгляд… Не будь ей четырнадцать — подумал бы, что она… кокетничает со мной? Да нет, не может быть — школьница, пионерка? Да нет… Будь повзрослее — я бы разобрался, но вот в девочках я совершенно не разбираюсь. Да и в детях вообще — для меня они какие-то странные и непонятные существа, с которыми не знаешь, как себя вести.
А Таня продолжала щебетать, рассказывая про самоуправление в своей школе, про то, как они выбирают предметы, про всеобщее увлечение химией… Ох уж эти дети… Думают, что…
Дети.
Дети.
А ведь, если подумать — какой человек в качестве неразменной монеты выберет пятак, а не рубль? Тот, у кого рубля нет. А у кого в кармане чаще всего только мелочь?
У детей.
Кто, получив неразменный пятак, первым делом побежит покупать сладости?
Дети.
И шаман… Он ведь прямо сказал «В школе ищи». Это я от себя додумал, что он выразился иносказательно, мол, рядом со школой тебя ждет подсказка. А что если речь шла именно о школе? А школа — это…
Дети.
Неразменные пятаки делает ребенок⁈