— А я последнее время только за один длинный хвост ухватился… Нельсон.
— Ты все с этой сказкой… Давно уже проверили — нет никакого Нельсона. Так, слухи, сплетни, кто-то не так услышал, кто-то не так понял — достаточно для рождения легенды о неуловимом колдуне. Нет никакого Нельсона, Соколенок.
— Есть. Кто, по-твоему, Куриную войну устроил?
— Ты уж готов своего Нельсона во всем обвинить — и в Куриной войне и в неурожае мака и в том, что поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем.
— Нет, не во всем. Только там, где его след четко виден…
Чеглок коротко пересказал историю с курицами-мутантами. От того, что некто по фамилии, что характерно, Нельсон, интересовался исследованиями Нектарова по повышению привесов у кур, и до того, что один из агентов МУРа видел его в лицо.
— Ну, после наведенных иллюзий немудрено не то, что Нельсона — Богородицу Ченстоховскую увидать.
— Не веришь?
— Ну, такому доке, как ты, не верить — дело неблагодарное… Тем более, когда речь о жертвоприношениях идет. Сам знаешь, человеческие жертвы ради добрых целей не приносят. Говоришь, после этого Нельсон твой на тебя донос и написал?
— Да в том-то и дело, что не после этого. А после того, как я своим сотрудникам в отделе рассказал о том, кого мы ищем. Кто-то из них на Нельсона работает, к бабке не ходи.
— Завербовали?
— Может, и завербовали, а может… Может, специально впихнули.
— Да как твой уголовник может решать, кого куда в МУРе направить? Зарапортовался ты, Соколенок, зарапортовался…
Зазвонил телефон, хозяин кабинета коротко поговорил, решая какой-то вопрос.
— … пусть Макаренко коммуну под Харьковом организовывает… Та была Горького, а та… Этой тоже какое-нибудь имя придумаем. Выполняйте.
Он положил трубку и посмотрел на Чеглока. Тот чуть прищурился:
— А что, если я скажу тебе, Переплетчик, что Нельсон не только в МУРе, но и в ОГПУ решает?
— Курва… Ты давай ври, да не завирайся. Уж куда-куда, а в ОГПУ колдунам хода нет. Сам лично за этим слежу, чтоб заговоры и амулеты обновлялись регулярно.
— Ты сам подумай — стали бы меня так долго проверять, если б работали без интересу? Два-три дня — и вопрос закрыт. А меня неделю мурыжили, я им слово — а оно как мимо ушей пролетает. Один из следователей даже как-то в разговоре рукой махнул, мол, не понимает, чего это начальство требует, чтоб тебя проверяли, видно же, что белыми нитками шито.
— Что там за начальство? — прищурился хозяин кабинета, поглаживая узкую бородку.
— Ну, во-первых, мне оно не представилось, во-вторых же — следователь и соврать мог. Сам барашка в бумажке получил, а на начальство сваливает.
Хозяин кабинета вздохнул:
— Вот где, где людей брать, Соколенок? Возьмешь одного, другого — проверенные товарищи, не попутчики, в подполье работали, охранку, революцию, войну прошли… А как власть получил — как подменили его. Один деньги начинает хапать, гребет под себя, как курица, другой наполеоном себя возомнит, мол, я тут император, а вы все пыль под моими ногами, третий в мещанстве тонет, как в дерь… в болоте… А ты говоришь — девясил не пить…
Чеглок еще раз посмотрел на стакан, протянул руку, поднес отвар к носу и понюхал:
— Вылей ты его лучше, пахнет он… чем-то… А еще лучше — профессора Вангера знаешь?
— Что-то слышал… Биолог, вроде бы, с какими-то завиральными идеями… А что?
— Он лекарство от сна разработал. Как там его… нейтрализующее гипнотоксины, вот. Он, правда, в Ялту собирался, да и не на всех его лекарство действует, но свяжись с ним, пусть пришлет тебе на пробу. Сам знаешь — с волшебными травами вязаться дело такое…
Хозяин кабинета побарабанил пальцами по столу. Посмотрел на стакан:
— Ладно. Уговорил. А то и впрямь от этого отвара уже дурно. Ты мне лучше скажи — как ты свою версию с Нельсоном проверять думаешь?
— А что там думать? Взять крысу за хвост, да и спросить, где и как она с хозяином встречается.
— Уже знаешь — кто? А, хотя, кого я спрашиваю — ты наверняка уже вычислил.
— Вычислить-то вычислил, но для верности я у одного своего сотрудника спрошу. Есть у меня такой Степа Кречетов…
— А он у тебя что: ясновидящий, яснослышащий и яснонюхающий?
— Он, Переплетчик, под счастливой звездой родился. Везет парню, когда нужно варианты перебрать или на след встать. Играл бы в карты — богачом был бы.
— Ишь ты. А он-то знает об этом?
— Нет, конечно. Везение счастливчика действует, когда он о нем не знает. Так что он не в курсе, а я потихоньку этим пользуюсь.
— Как думаешь, Степа, — прищурился Чеглок, глядя на меня, — кто у нас в отделе может на Нельсона работать?
— Ну… — задумался я.
— А ты не думай. Сразу говори. Кто?
— Не могу я на товарищей сгоряча поклеп наводить!
— Степа. Кто?
— Пресвитер. Шленов, — выпалил я и тут же оговорился, — только это потому, что он мне не нравится. А так — думать надо.
— Шленов… А почему он тебе не нравится?
Я задумался. А правда — почему? Как пресвитер он был хорошим, ворчливый — так у кого дурных привычек нет? И все равно — вот не нравится он мне, какое-то гадливое ощущение вечно от общения с ним остается…
— Проще надо быть, Степа, проще! — хлопнул меня по плечу начальник и аккуратно потушил папиросу в пепельнице, — Пойдем в отдел, посмотрим, вернулся он или ходит где-то еще.
В отделе пресвитера еще не было. Был незнакомый человек, который, сидя у стола Хороненко, быстро писал что-то на листе бумаги. Видимо, потерпевший, от колдовства, ведьмы либо еще от чего.
Хотя, насчет «незнакомый» я погорячился. Человек этот, нестарый, примерно возраста Чеглока, невысокий, плечистый, с золотистыми кудрями волос, отчего-то казался страшно знакомым. Бывает такое, когда привык видеть человека только в одном окружении и, увидев его в другом — теряешься и не узнаешь его.
Кто это?
И почему все остальные так на него смотрят? Нет, правда — все, кто наличествовал в отделе, такое впечатление, окружили гражданина полукругом и пристально смотрят на него. Все, кроме нашего кота Трефа. Тот, как и любой кот, знал, что самый прекрасный в помещении — это он и, не видя причин обращать внимания на каких-то посторонних, спокойно лежал на подоконнике, свесив длинный пушистый хвост.
Может, это не потерпевший, а кто-то из уголовной братии явку с повинной пишет? В пользу этой версии говорило то, что гражданин выглядел несколько помятым. Пиджак на вид дорогой, а потертый, как будто в нем спали, золотистые кудри спутались и слиплись, лицо опухшее, как будто его владелец уже третий день без продыха, без просыха и без закуси. Хотя, надо признать, хмельком от него не пахло.
— Так, — произнес Чеглок, увидев, что на него не обращают внимания, — и что тут у нас с гражданином Есениным случилось?
Я чуть не закашлялся. Точно! Это же Есенин, тот самый, знаменитый поэт. В точности как на портретах, которые пачками скупают экзаль… экзаль… восторженные девицы, его поклонницы. Вот он почему мне знаком!
Есенин бросил короткий взгляд через плечо. Мимо меня этот взгляд сразу просквозил, видимо, моя трость и старая гимнастерка поэта не впечатлили, а вот на Чеглоке взгляд остановился:
— Вы начальник ОБН? — спросил Есенин звучным, хотя и несколько хрипловатым голосом.
— Он самый. Чеглок моя фамилия. Ну, вашу я знаю. Что приключилось?
— Прошу мне помочь, товарищ Чеглок, — Есенин странно взмахнул руками, как будто хотел одновременно прижать их к груди и схватить моего начальника за кисти, — Я уже и заявление написал… Помогите мне! Меня преследуют!
— Кто?
— Черный человек!
— Черный человек? — с некоторым сомнением спросил Чеглок, — Негр, что ли?
— Нет, — вздохнул Есенин и потер лоб, — Если б меня негр начал преследовать, я б все же не в отдел по борьбе с нечистью, а в отдел по борьбе с неграми пошел.
Все на секунду замерли, видимо, пытаясь представить такой отдел. Я даже успел подумать, что аб… аб… аббревиатуры у нашего и этого отдела совпадали бы. А помимо этого я отметил, что гражданин поэт не выглядит, как ненормальный, которому мерещатся черные люди. Сталкивался я с такими, тем только попробуй поперек скажи — мигом взовьются, как пчелой ужаленные. Правда, это ни о чем не говорит. Встречались мне и ненормальные, которых за ненормальных и не примешь — говорят спокойно, рассудительно, вроде бы что-то и правильное, а так прислушаешься, так лютый бред.
— Я же говорю — Черный Человек.
— А розовые слоны вместе с ним не приходят? — все так же, с деланным сомнением, переспросил начальник.
— Я не пью.
— Кхм.
— Ну… — Есенин несколько замялся, — Сейчас не пью.
Да уж, важное уточнение. Вся Москва слышала о пьяных загулах поэта по всем кабакам. Совсем недавно, после пьяного дебоша, он оправдывался тем, что по ошибке вошел не в ту дверь.
— Это то и плохо, гражданин Есенин, — покачал головой Чеглок, — белая горячка, также именуемая делириум тременс, как раз к тем, кто резко бросил пить, и приходит.
— Да нет, — отмахнулся поэт и поерзал на стуле, — что я, по-вашему, белую горячку не опознаю…
Он осекся, осознав, что невольно проболтался о том, что сталкивался с этой неприятной гражданкой.
— Это не галлюцинации, товарищ…
— Чеглок.
— Товарищ Чеглок. Это — не галлюцинация. Это — что-то… или кто-то, явно связанный с нечистью. И то, что он меня преследует — меня настораживает. Внимание нечисти к человеку ничем хорошим не оканчивается.
— Согласен, — Чеглок серьезно кивнул и присел за стол, — Давайте мы сначала выясним подробности, а потом уже определимся, к вам нам или к профессору Стравинскому. Этот Черный человек — он как выглядит, помимо того, что черный?
Есенин замялся.
— Понимаете… Он — не выглядит. Я его не вижу. Чувствую, что он есть, где-то рядом, за спиной, оборачиваюсь — ан нет его. Как будто он в других людях прячется…