сидят в библиотеках, перелистывают страницы, удобно!» Перемирия здесь быть не могло – само время лежало между соперниками неодолимым барьером, ведь историки пытались давать оценки прошедшему, а аналитики – грядущему (впрочем, результаты в обоих случаях казались шаткими и немного иллюзорными; известно, что история переписывается каждый день, – но так и анализ обновляется каждый день. Подслеповатая дама Наука.))
Иван Галиевич, будучи историком до мозга костей, всегда (и с большой охотой) подхватывал сетования о «наглой экспансии» и о «бесстыжих спекуляциях» аналитиков; вот и теперь он сразу же потеплел – и даже речь его стала менее сухой:
– Увы, Кирилл. Умеют эти ребята выбивать себе фонды.
– Но почему их кафедра настолько больше нашей?
– Видите ли, в чем дело, – пустился в объяснения Абзалов, – у историков много концепций, но мало результатов. Вот вы, например, будете три года собирать материалы, бегать по библиотекам, дышать архивной пылью – и в итоге напишете, я уверен, отличное исследование, закрывающее очередную лакуну в научном знании. Но каков окажется объем вашего исследования? Книжка, страниц двести-триста, вот и все. Может быть, она займет выдающееся место в культуре, но она точно не займет много места на полке. У аналитиков ровно наоборот – мало концепций и много результатов. Они расставили типовой дебют, сделали любой новый ход – и пошли смотреть все возможные варианты. А вариантов множество, и, чем дальше, тем больше, и каждый надо записать, сохранить, дать оценку получившейся позиции. Исследование на пятьсот страниц не слишком усердный аналитик подготовит за неделю; за год работы он произведет двадцать пять тысяч страниц. Где эти отчеты держать? Требуются огромные стеллажи, обширные помещения, гигантские пространства. А сколько в России таких аналитиков? Сотни, тысячи. Ведь позиций масса – и дебютных, и эндшпильных, и все требуют изучения, требуют человеко-часов. Конечно, под такую работу очень удобно просить вместительные здания и большие деньги.
Кирилл хотел что-то сказать, однако Иван Галиевич продолжил:
– Но вы должны понимать, Кирилл, что само по себе ремесло шахматного аналитика есть исторически обусловленный и преходящий феномен. Лет шестьдесят-семьдесят назад, незадолго до Кризиса, люди не занимались анализом так, как занимаются сейчас. Все делалось с помощью компьютеров. Знаменитая программа Stockfish, например, за доли секунды считала длиннейшие варианты, а уж что было с оценкой позиции! (Мы-то живем чуть ли не по заветам Эмануила Ласкера: конь эквивалентен трем с половиной пешкам, ферзь – восьми с половиной пешкам; ладьи и слоны на королевском фланге чуть дороже, чем на ферзевом, центральные пешки ценнее крайних, а в целом оценка довольно грубая, приблизительная. В большинстве случаев анализ заканчивается выводами типа «примерное равенство», «у белых небольшой перевес» и т. д. Что значит «небольшой»? Никто не знает. А Stockfish, тонко учитывая позиционные факторы (взаимное расположение фигур, открытые линии, слабые поля), оценивала позицию с точностью до одной сотой пешки («сантипешки»).) Но после Кризиса и Переучреждения нашей стране запретили иметь сколько-нибудь мощные компьютеры. Соответственно, и программы, подобные Stockfish, россиянам недоступны. Вот почему анализ приходится вести вручную, вот почему у нас так много аналитиков – и для всех есть работа: днями и ночами напролет, подобно монахам, корпят они над досками, считают, проверяют, изыскивают. Казалось бы, шестьдесят четыре поля, тридцать две фигуры – всего ничего, но на самом деле уже после первых шести полуходов древо возможных вариантов состоит из 120 миллионов (!) узлов. И если жизнь без компьютеров – это наше новое Средневековье, то шахматные аналитики – это наши новые схоласты, пытающиеся умозрительно исчислить неисчислимую реальность игры.
– Как точно, Иван Галиевич! – восхитился Кирилл, – А я-то думал: что мне все эти длинные коридоры со множеством одинаковых дверей напоминают? Монастырь же!
– Хм, нравы там, положим, не слишком монастырские.
Кирилл вспомнил бульканье, доносившееся из кабинета D87, целующуюся пару в кабинете D81 и внутренне согласился с Абзаловым («Celebrate, not celibate!»[34]). Хотелось спросить что-то еще, но тут пришло СМС-сообщение от Майи – «Ti gde? A5 v biblioteke sidish? Uvidimsia?» – и Кириллу самому вдруг ужасно захотелось to celebrate
(да,
пожалуй, пора сворачивать разговор про аналитиков, прощаться с научруком).
Над Петербургом краснел (в кои-то веки!) закат, кровь Кирилла волновалась все сильнее, а от университета до Петровской набережной было всего ничего: перейти через Биржевой мост.
Скорее же!
Ах, счастливая праздность…
Ах, молодая любовь…
Ах, ветер (летящий из мая в июнь)!
(Белые барашки – как белые пешки на Малой Неве.)
Если Кирилл и волновался немного перед своим докладом на заседании ученого совета, то совершенно зря. Обстановка была очень теплая, почти домашняя; председатель совета – доктор исторических наук Борис Сергеевич Зименко (выпустивший более тысячи научных статей, но прославившийся биографической книгой о Хикару Накамуре, которую читали не столько ради шахматных партий, сколько ради подробных – и казавшихся совершенно фантастическими – описаний интернета, ютьюба, твича и стримов), – мягко пригласил Кирилла выступить, добродушно похвалил предложенный план диссертации, удовлетворенно отметил, что кандидатские экзамены сданы аспирантом в срок, сердечно пожелал удачи в дальнейшей работе и, радостно посмотрев на часы, подытожил:
– Коллеги, всем спасибо, увидимся в сентябре.
Коллеги тут же стали расходиться, очень довольные; Кирилл тоже был доволен – все получилось по первой линии, – жаль только, Майя не смогла прийти (у нее с самого утра поднялась температура и болела голова; только бы не грипп!). Зато в дверях конференц-зала Кирилл внезапно встретил Шушу – которая почему-то страшно смутилась и принялась объяснять, что она просто шла мимо, и услыхала знакомые голоса, и решила немножко посмотреть, а доклад у Кирилла получился такой замечательный, что ей даже…
(Увы, что именно скрывалось за интригующей частицей «даже», узнать не удалось; Шуша вдруг замолчала, густо покраснела и, извинившись, выбежала в коридор.)
Иван Галиевич, как и положено научруку, был сдержан и немногословен в ходе заседания, но потом искренне поздравил Кирилла с отличным выступлением.
Абзалов направлялся теперь на Кафедру истории, где его ждала какая-то неотложная работа; Кирилл тоже хотел зайти туда – и они, беседуя, пошли вместе.
– Знаете, Иван Галиевич, я вчера весь вечер думал о вашем рассказе про Stockfish и про современные компьютеры. Запрет на их использование в России – такая потеря для отечественной науки! Ведь с компьютерами анализ производился бы в сотни раз быстрее, позиции изучались бы в сотни раз полнее и можно было бы исследовать гораздо больше вариантов. Сейчас какую-нибудь систему Брейера в Испанской партии изучают, наверное, несколько десятков человек с кафедры анализа открытых начал, и конца-края не видно их работе, а будь у них этот Stockfish – один аналитик управился бы за пару лет. И все мы, вероятно, глубже понимали бы шахматы, и культурная жизнь страны в целом стала бы более насыщенной. Теоретические новинки, открытия каждый день. И так жаль этих упущенных возможностей… Но зато я еще сильнее радуюсь, что когда-нибудь Карантин снимут и шахматные программы сделаются доступными. Оу, какое ждет нас счастье!
– Хм, неизвестно еще, что там за счастье, – сухо ответил Абзалов.
– Да какие тут могут быть сомнения, Иван Галиевич? Одни же сплошные выгоды.
– Ну, аналитики с вами уж точно не согласятся.
– То есть… как не согласятся?
– А вы подумайте сами: зачем нужны будут аналитические кафедры, если Stockfish запросто считает и оценивает любые варианты? – сказал Абзалов. – Историкам приход мощных компьютеров ничем не грозит (наоборот: появится возможность прояснить массу исторических загадок: была ли, например, математически проиграна позиция Карпова после 33…Ke7? в 24-й партии матча 1987 года с Каспаровым?), а тысячи наших коллег от анализа, скорее всего, останутся после снятия Карантина без работы.
В таком ракурсе Кирилл ситуацию не рассматривал.
– Ого! Так вот что вы имели в виду, когда говорили, что «ремесло шахматного аналитика есть исторически обусловленный и преходящий феномен»?
– Точно.
Остановившись перед дверью с массивной табличкой «Кафедра истории шахмат (новейший период)», Иван Галиевич принялся рыться по карманам залатанного пиджака («Уж не зевнул ли я где-нибудь ключ?»), а Кирилл все думал про Stockfish. Аналитиков было не жалко («Так им и надо!»), зато возможности компьютеров захватывали. И когда ключ нашелся, и дверь таки отворилась, и тусклая лампочка осветила знакомый (ставший уже почти родным) кафедральный коридор, и на стенах заблестели портреты великих шахматных историков (в шикарных усах Гарольд Мюррей, в огромных очках Рикардо Кальво, в бесформенной шляпе не по размеру Эдвард Винтер, в громах и молниях – Юрий Львович Авербах), и Абзалов поспешил в один кабинет (к любимым своим картотекам), и Кирилл поспешил в другой (просмотреть рекомендованную Иваном Галиевичем книгу Winning with the Slow (But Venomous!) Italian[35]), и в воздухе отчетливо запахло настоящей наукой (а может быть, просто пылью) – все равно мысли юного аспиранта крутились вокруг удивительных шахматных программ. (Чудесно, волшебно, потрясающе: расчет вариантов на немыслимую глубину! оценка позиции с точностью до сантипешки! возможность пересмотреть всю шахматную историю! И какая экономия времени!
Ах, Каисса, вот бы когда-нибудь попробовать