не нужно изучать все сорок три квинтиллиона возможных позиций. Достаточно знать некий алгоритм сборки. Знаменитый математик Джон Конвей назвал этот алгоритм «алгоритмом Бога». Поиски такого алгоритма начались почти сразу же после изобретения головоломки. Его нашли; и что же вы думаете, Кирилл, длинен ли тот алгоритм? Двадцать ходов! Всего двадцать ходов! Математически строго доказано в далеком 2010 году Томасом Рокики, Гербертом Коцембой, Морли Дэвидсоном и Джоном Детриджем. Из любой стартовой позиции кубик Рубика может быть «собран» за двадцать ходов! Вы представляете? Огромная, потрясающая вселенная вариантов, сорок три квинтиллиона возможных состояний – и жалкие двадцать ходов, безотказно приводящие эту вселенную в равновесие, в покой, в симметрию… в смерть. Улавливаете аналогию?
Кирилл неохотно кивнул, а Броткин продолжал:
– Есть одна старинная история, которую якобы рассказывал Александр Алехин. Он прибыл на какой-то шахматный турнир, остановился в гостинице, и вечером к нему в номер постучался незнакомый старичок. Старичок этот уверял, что нашел способ, как выиграть белыми любую партию за двенадцать ходов. Чтобы поскорее отделаться от сумасшедшего, Алехин согласился сыграть, взял черные фигуры – и получил мат на двенадцатом ходу. Он сыграл еще раз, и еще раз, и еще раз – и всякий раз получал от старичка мат на двенадцатом ходу. Тогда он позвал Капабланку, жившего в соседнем номере. Капабланка сел играть против старичка – и тоже на двенадцатом ходу получил мат. «Чем же все кончилось?» – спрашивали Алехина. – «Чем, чем, – отвечал Алехин. – Убили мы того старичка». Этот анекдот – о поисках «алгоритма Бога» в шахматах, хотя самого понятия «алгоритм Бога» тогда еще не существовало. Но существовал вопрос: можно ли «решить» шахматы? (Рихард Рети сказал однажды: «На шахматы следует смотреть как на грандиозный этюд». А ведь у всякого этюда есть решение, не правда ли?) О, Кирилл, на эту тему спорили много и долго, самые лучшие умы пытались доказать или опровергнуть идею о том, что существует некий идеальный порядок ходов, позволяющий гарантированно выигрывать любую партию (как мы можем сегодня гарантированно «собрать» кубик Рубика). Знаменитый Всеволод Раузер был уверен, что преимущества белых, заключающегося в том, что они ходят первыми, должно быть вполне достаточно для победы (и путь к победе начинается ходом 1.e4!). Михаил Ботвинник, наоборот, полагал, что никаких гарантий не существует: «Шахматы – это нестрогая задача», и общее решение отсутствует. Ботвинника поддерживал Сергей Макарычев, говоривший о необходимости «более точно оценить начальную позицию»: «Общеизвестно, что шансы белых в ней лучше, но господствует убеждение, что для выигрыша этого преимущества недостаточно. Стало быть, речь может идти не о решении научной задачи „белые начинают и выигрывают“, а лишь об искусстве поставить перед черными наиболее трудные практические проблемы». С Ботвинником и Макарычевым последовательно спорил Евгений Свешников, считавший, что задача как раз «научная» и «строгая», и тоже (как Раузер) уверенный, что дорога к ответу начинается с 1.e4. Все они ошибались, Кирилл, все зевнули главное. «Алгоритм Бога» для шахмат действительно существует – но итогом его выполнения является вовсе не победа белых, а непременная ничья. Вот что такое «ничейная смерть» – не исчерпание, но решение шахмат.
– Нет! Здесь, должно быть, какая-то неточность, – запротестовал Кирилл.
– В 1962 году Мартин Гарднер придумал мини-шахматы, играющиеся на доске 5×5, – неумолимо продолжал Броткин. – В 2013 году эти шахматы были решены Фредериком Простом и Мхаллой Мехди. Угадайте, каково решение? Гарантированная ничья. Конечно, доска 8×8 значительно больше, чем доска 5×5, но это вопрос времени. Может быть, уже лет через тридцать, к 2110 году, будут решены и классические шахматы. Главное, что принципиальное существование «алгоритма Бога» доказано, остальное – детали.
– Да кем оно доказано, Александр Сергеевич?
– Как это кем? Крамником же!
– Я вас не понимаю.
– Кирилл, это я вас не понимаю! Ведь вы прочли статью Крамника? Там описан его путь к «алгоритму Бога» – через Берлинскую стену, через табию тридцать два, через…
– Берлинскую стену? Александр Сергеевич, в статье ничего не было про Берлинскую стену. И что еще за табия тридцать два? Первый раз слышу о таком.
Лицо Броткина помрачнело.
– Странно… Статья, которую вы читали, написана Крамником?
– Да, Владимиром Крамником.
– И называется «Перепродумать шахматы»?
– Точно, «Перепродумать шахматы».
– И год публикации примерно 2041-й или 2042-й?
– Э-э, нет. Год 2024-й.
– Каисса милосердная, – Броткин даже руками всплеснул. – Кирилл, вы прочитали не ту работу! Нужная статья Крамника написана не ранее 2040-го… Как же так?!
Какой-то утомительный маятник,
нервная осцилляция, периодические полупанические колебания: Кирилл верил словам Александра Сергеевича, пока слушал его, но стоило остаться одному – и вера куда-то пропадала. В присутствии Броткина аргументы, посвященные «ничейной смерти» шахмат, представлялись убедительными, объяснения – логичными, доказательства – почти несомненными. А потом Кирилл выходил на улицу, встряхивал головой, будто бы отгоняя морок, и со всей ясностью понимал, что все услышанное было фантазией, бредом, не могло иметь никакого отношения к реальности. Но тем не менее идеи Броткина постепенно проникали в сознание молодого человека (как диагональные фигуры проникают на ослабленные черные или белые поля), и где-то в глубине души Кирилл уже чувствовал, что его поймали, что от услышанного не отмахнуться, что рано или поздно желание раскопать правду, внести окончательную ясность всецело овладеет им (и только Каиссе известно, к каким подтолкнет поступкам). И, чем более отчетливым делалось это глубинное чувство – тем страшнее становилось Кириллу; тем сильнее он сопротивлялся неизбежному, тем больше радовался любой возможности отвлечься от одолевавших его размышлений. (Особенно тяготила его мысль о возможности существования другой статьи Крамника. Уж не совершил ли Кирилл ошибки? Ведь в алфавитном каталоге в ЦДШ было две библиотечные карточки со статьей «Перепродумать шахматы». Но на обеих стояла одинаковая дата – 2024 год. Вот только зачем заводить две карточки на ту же самую статью? Бонклауд! Что, если на второй карточке значился именно 2042 год – и Кирилл недоглядел, зевнул эту неожиданную рокировку? (Не умея остановиться, Кирилл тысячи тысяч раз прокручивал в уме ситуацию поиска, пытался воспроизвести перед мысленным взором изображение второй карточки. 2042? Нет, все-таки 2024. Точно. Или не точно? Или 2042? Число расплывается перед глазами, четверка и двойка пляшут, ловко меняясь местами, оказываясь то слева, то справа друг от друга.
Каисса, как узнать? Как выяснить?
Как успокоить сердце и ум?
Как заснуть посреди ночи?))
Вот почему Кирилл с такой охотой и видимым энтузиазмом отправился на заседание исторического факультета, куда пригласил его по телефону Иван Галиевич. В самом деле, сплошные позиционные плюсы и никаких минусов: a) появлялась реальная возможность переключиться с вопросов «ничейной смерти» на что-то куда более конструктивное, b) интересно было посмотреть, как вообще проходят подобные мероприятия, c) должности ассистента преподавателя, обещанной Уляшовым и так заманчиво мерцавшей впереди, следовало соответствовать уже сейчас (не дожидаясь сентября). Только Майя почти обиделась, и сказала, что ей скучно дома одной и что она хотела пригласить Кирилла в гости, а он вместо этого предпочитает идти на какое-то заседание, и чья это вообще идея – созывать факультет в июне? (Кирилл должен был принести извинения и клятвы вечной любви, и все равно переживал, считая себя виноватым, пока не получил от подруги СМС-сообщение: «Ya e2 ne rasstroilas’, no ladno. Poydu guliat’ na Karpovku. Lublu tebia».)
Когда Кирилл пришел, конференц-зал был уже полон.
Народу человек пятьдесят; Иван Галиевич Абзалов сосредоточенно записывал что-то в блокнотик, Борис Сергеевич Зименко, смеясь и болтая с соседями, доедал бутерброд. А возле самых дверей на Кирилла наткнулся Д. А. У.: «Ага, дорогой Кирилл, здравствуйте! Ну, как движется работа? Много уже успели написать про нашу тишайшую Итальянскую партию?» (Как обычно, ответов Д. А. У. не дожидался; вместо этого он почти сразу попросил Кирилла о помощи. – Вы же бываете в доме Саслиных? – Да, бываю (здесь Кирилл слегка покраснел). – Отлично! Я тут собрал для Феди… то есть для Фридриха Ивановича… небольшую стопочку книг, он просил. Вы могли бы передать их, если вам не трудно? – Разумеется, Дмитрий Александрович!) Кириллу хотелось бы поговорить с Уляшовым подольше, но зазвенел колокольчик, и на кафедру поднялся Заур Рафикович Аминов – декан исторического факультета, член-корр. Академии наук (и тоже ученик Д. А. У.).
– Коллеги, – Аминов поправил клетчатый галстук, – я прошу прощения, что был вынужден побеспокоить вас в этих числах, и выражаю признательность всем, кто смог прийти; дело в том, что у нас на повестке дня образовались два срочных вопроса, один из которых внушает, скорее, радость, а второй, увы – тревогу. Начну со второго, так как речь идет, ни много ни мало, об эвентуальном нарушении постулатов Уляшова.
Кириллу показалось, что при словах о «нарушении постулатов Уляшова» публика в зале натурально ахнула. Сначала суть дела разъяснял Аминов, потом на кафедру вышел сам Дмитрий Александрович, принялся грохотать мощным басом. (Позиция из этих разъяснений вырисовывалась весьма любопытная. До сих пор «четыре постулата Уляшова» представлялись Кириллу почти святынями, покуситься на которые мог бы только безумец (и такая точка зрения разделялась всеми на историческом факультете СПбГУ). Однако в действительности систему «четырех постулатов» регулярно пытались разрушить; кто-то искренне считал, что она мешает развитию страны, кто-то слишком далеко заходил в научных исследованиях, а кому-то, по-видимому, не давали покоя слава и влияние Д. А. У. Сравнительно недавно, напоминал Аминов, Уляшову пришлось бороться с