историками-ревизионистами. Они называли себя последователями Сергея Воронкова, в начале XXI века разоблачавшего «культ Ботвинника»; но Воронков все-таки был мэтром исторической науки и высоким профессионалом, а его якобы наследники вместо серьезных работ смогли породить лишь серию злобных брошюрок: «Спасский без глянца», «Широв без глянца», «Карякин без глянца». Подобные действия нарушали сразу третий и четвертый постулаты Уляшова, и на срочно созванном заседании Совета по науке и культуре при Правительстве РФ историки-ревизионисты были разгромлены. Теперь же явилась другая опасность: некий профессор Алексей Федин из МГУ (аналитик по образованию, сначала занимавшийся легкофигурными эндшпилями, а затем поиском усиления Английской атаки против варианта Найдорфа в Сицилианской защите) написал работу в жанре контрфактической истории – то есть попытался реконструировать исторические события, которые никогда не происходили. Предшественником такого подхода Федин объявил самого Тита Ливия, в IX книге Ab urbe condĭta[53] подробно разбиравшего вопрос об исходе гипотетической войны между Древним Римом и Александром Македонским. Федина же интересовало, как мог бы развиваться матч между Фишером и Карповым в 1975 году, не откажись Фишер играть. Опираясь на глубокий анализ других партий Карпова и Фишера, учитывая стилистические особенности игры двух великих чемпионов, принимая во внимание дебютные новинки, позднее примененные Карповым, и используя сложный математический аппарат, Федин сгенерировал все партии возможного матча (по мнению профессора, победу одержал бы Карпов: + 10 – 8 = 36) и попытался продумать, как это событие повлияло бы на дальнейший ход шахматной истории и на творческую эволюцию следующего поколения игроков (включая Каспарова, который в контрфактическом прогнозе Федина становился чемпионом мира на целых пять лет позже). Книга Федина произвела фурор и крайне обеспокоила всех шахматных историков. Во-первых, это выглядело наглостью и откровенным нарушением демаркационных линий – в историческую науку лез аналитик! Во-вторых, Федин не думал останавливаться и обещал теперь реконструировать матч 1946 года Алехин – Ботвинник (не состоявшийся из-за смерти Алехина); куда мог завести подобный волюнтаризм? В-третьих, скандальная слава профессора грозила смутить множество молодых умов. Уляшов считал, что Федин открывает ящик Пандоры; Аминов считал, что Федин специально атакует постулаты Уляшова; все считали, что Федин разрушает стабильность российской шахматной культуры. Консенсус был налицо; оставалось решить, как быстрее справиться с поветрием контрфактической истории (у которой уже нашлась масса поклонников).)
После бурного обсуждения «зарвавшихся аналитиков» перешли к более приятному вопросу: 17 августа исполнялось сто семьдесят лет со дня рождения Ботвинника, в связи с чем организовывались масштабные празднования – и университету поручалось провести научную конференцию, посвященную идейному наследию классика. По словам Аминова, другие факультеты уже представили список докладов, и только коллеги с истфака до сих пор медлят. «Программа получается любопытная, мультидисциплинарная, – говорил Аминов, – заявлены сообщения о работе Ботвинника на Иовской ГЭС, где был установлен созданный им асинхронный генератор, о патенте на конструкцию „прыгающего танка“, полученном Ботвинником в 1940 году, о статье „Возможна ли социалистическая революция на Западе без Третьей мировой войны“, направленной в 1954 году в Политбюро (и как считается, повлиявшей в дальнейшем на идеи академика Сахарова), о книге „Шахматный метод решения переборных задач“, описывающей успешное применение компьютерного алгоритма поиска наилучших шахматных ходов (программа „Пионер“) для планирования ремонтов электростанций в СССР в середине восьмидесятых годов, и многое другое; и от вас, коллеги, я тоже жду предложений; только давайте обойдемся в этот раз без вечных рассказов о „марше пешки g“ и об использовании защиты Каро – Канн против Таля».
Собрав урожай заверений, что доклады будут представлены, удовлетворенный Аминов завершил заседание; профессора и доценты, доктора и кандидаты наук потянулись в стороны. Кирилл же отправился на кафедру новейшей истории шахмат, чтобы забрать книги, предназначенные для Фридриха Ивановича. «Небольшая стопочка», как выразился Д. А. У., оказалась многотомной колонной весом килограмм в пятнадцать, Кирилл даже ахнул. (Возможно, такому богатырю, как Дмитрий Александрович, она действительно представлялась «небольшой», но обычному человеку…) Как же ее транспортировать?
Обливаясь потом, Кирилл потащил книги к автобусной остановке. (Э-э, он-то думал захватить «небольшую стопочку» домой, а потом передать Майе при очередной встрече, да вот поди ж ты! Такую тяжесть не захватишь, не передашь. Надо сразу же ехать к Саслиным. Майя не отвечает на телефонные звонки (ушла гулять на Карповку?), но в квартире точно должны быть Левушка и, может быть, Ксения Александровна. Кто-нибудь откроет. (После юбилея Фридриха Ивановича Кирилл стал в семействе Саслиных своим человеком.)
Оу, а если и Майя все-таки дома (просто выключила звук на телефоне)?
Как она обрадуется Кириллу!
Скорее же, скорей – на Петровскую набережную!)
Увы, дверь открыл Левушка (Майя, значит, отсутствовала). Кирилл поставил стопку книг в коридоре, объяснил, что это посылка лично Фридриху Ивановичу от Уляшова, и собрался уже уходить, но зачем-то (сам не зная зачем) спросил вдруг у мальчика:
– Майя гулять ушла?
– Нет, сидит в комнате у себя.
– Ого! Чего же она не выходит? Спит, что ли? Пойду к ней.
И Кирилл поспешил, как говорится, «на крыльях любви», жалея только, что не купил по дороге бутылку вина или чего-нибудь еще, и надеясь удивить, обрадовать, обнять, – но вдруг услышал голос, доносивийся из Майиной комнаты; какой-то знакомый голос, мужской голос, но не Фридриха Ивановича, кого-то другого… Кого именно? «Только сумасшедший мог бы поверить, что Западной коалиции нужны кающиеся, посыпающие голову пеплом, рефлексирующие о собственной вине россияне, – серьезно и одновременно насмешливо вещал голос. – Ха! Доказано, что пребывающая в депрессии нация приносит гораздо меньше дохода: люди хуже работают, рано умирают, спиваются и кончают с собой. Не слишком интересный источник прибыли. Вот почему любой побежденной и порабощенной стране необходимо дать оптимистическую идеологию (лишь таким образом победители смогут извлечь выгоду из победы). В Переучрежденной России благодаря Уляшову такой оптимистической идеологией – обещающей торжество разума, быстрый рост экономики и скорейшее снятие Карантина – стали шахматы. Майка, я ведь все варианты посчитал! В чем величие Д. А. У.? В том, что после Кризиса Россия сделалась не просто колонией, но – высокоэффективной колонией. Э-э, ты, пожалуй, даже не сможешь вообразить, сколько дополнительных доходов извлекает из нашей страны Запад благодаря тому, что дети в российских школах изучают книги Нимцовича, партии Карпова и задачи Куббеля. Мы все здесь – оптимистичные дураки, подпитывающие своим оптимизмом отнюдь не российскую жизнь, но благосостояние Европы и США». Каисса, что за бред? Но ведь Кирилл уже слышал похожие соображения – и знает, от кого именно слышал! «И ты вообрази, Майка, ты только подумай, – продолжал мерзкий голос. – Вместо того, чтобы гнать Уляшова поганой метлой, его объявляют спасителем России! И он рад стараться. Проблема в том, что Д. А. У. и его ученики влюблены в сороковые и пятидесятые годы ХХ века, когда СССР был гегемоном в шахматах, а гроссмейстеры жили как боги по сравнению с остальной страной, только выползавшей из разрухи. Я уверен: сегодняшняя ситуация повсеместной бедности, нищенских зарплат, продуктовых талонов и жестких ограничений личного потребления создана специально, так как соответствует эстетическим и теоретическим воззрениям Уляшова. Д. А. У. натурально пытается воспроизвести, mutatis mutandis[54], условный 1948 год, считая его началом „золотого века“ шахмат. А ведь какие-то ресурсы у России имеются, и уж продуктовые талоны можно было бы отменить. Кстати, ты замечала когда-нибудь, что торжественные новости о сокращении сроков Карантина структурно сходны с ежегодными снижениями цен в сталинском СССР?»
Пересиливая поднимающийся гнев, Кирилл вежливо постучал и только потом вошел в комнату. Растерянное лицо Майи. Круглая и насмешливая физиономия Брянцева.
– Салют, homo subitus[55]! – как ни в чем не бывало сказал Брянцев.
Кирилл проигнорировал приветствие и посмотрел на Майю.
– Кирилл, привет… – залепетала она. – Как ты неожиданно… А вот Андрей к нам пришел в гости, помочь Левушке с задачей Эйлера, знаешь, обойти шахматным конем всю доску, ни разу не становясь на одно и то же поле, Левушка пытался по правилу Варнсдорфа решать, им в школе объяснили, но оно же не всегда работает, а есть еще мнемоническое стихотворение, «Алеет осень ценными дарами, / Еще один животворящий день»…
– Вижу ваши ценные дары! – мрачно усмехнулся Кирилл, бросив взгляд на открытую бутылку белого вина, которую, очевидно, вместе распивали Майя и Брянцев.
– Я попросила Андрея купить, раз он ко мне, то есть к Левушке…
– К Левушке? – зло повторил Кирилл.
– Чего ты разволновался, homo exaestuans[56]? – спросил Брянцев. – Пусть даже и не к Левушке. Захотелось мне в кои-то веки навестить бывшую одноклассницу, что такого?
– Одноклассницу? – Кирилл почувствовал, что перестает понимать происходящее. – Майя… ты же мне говорила, что видела Андрея всего три-четыре раза в жизни?
– Майка, правда?! – громко захохотал Брянцев. – Вот это ход конем!
Майя кусала губы.
– Ничего не хочешь объяснить? – тихо спросил ее Кирилл.
(О, если бы она стала объяснять!