шахматы-960. Но, заметьте, Кирилл, никто никогда не видел этих статей Крамника! Из библиотек всей страны они, мол, похищены некими загадочными силами, а собственные копии Броткина как раз куда-то подевались. Впрочем, Александр Сергеевич великодушно готов пересказать содержание. Только вам одному. Бонклауд! Знаете, мне иногда даже жаль Сашу; его жизнь целиком состоит из обмана и страха. Он боится Д. А. У. (хотя Д. А. У. и думать забыл о Броткине); он постоянно лжет; он сознательно клевещет и сочиняет небылицы (например, о том, что в Карантине якобы есть прорехи и наши чиновники могут выезжать за рубеж). При этом Броткин не призывает ничего изменить. Вся конспирология нужна ему лишь для того, чтобы втягивать в извращения, в шахматы-960, новых легковерных невежд. И ведь он не задумывается о том, что губит людей! Несчастные, общающиеся с ним, пропадают для науки и для общества, ничем не могут заниматься, тоже постепенно сходят с ума; всем им начинает мерещиться тотальный заговор, обман, даже слежка. И я поэтому беспокоюсь за вас, Кирилл. Надеюсь, вы не поддались болезненным чарам Александра Сергеевича и мои страхи беспочвенны, но послушайте дружеский совет: чем скорее вы разорвете любые отношения с Броткиным, тем лучше. Сделайте это сейчас же – ради себя, ради Майи, ради всех нас (мы вас очень любим, Кирилл; и я, и Федя). Я надеюсь на ваше благоразумие.
Кирилл слушал Ксению Александровну и, кажется, почти физически ощущал, как с его глаз спадает мутная пелена. Ну конечно, все так и было! Морок, наваждение, которое вдруг рассеялось, – и сразу же мир стал простым и понятным. (Каисса, и как Кирилл вообще умудрился принять за чистую монету россказни Броткина? Пуститься на основании этих россказней в безумства, полезть в спецхраны. Поставить на карту собственное будущее – из-за каких-то древних легенд, очевидно бредовых теорий спятившего старика.
Но старик-то хитер!
«Наша встреча не случайна, digitus dei est hic![63]» Значит, один digitus dei указал на Кирилла, второй digitus – на длиннолицего Василия, третий digitus – еще на кого-то; экое многопалое божество, зовущее всех на улицу Рубинштейна, 12! В притон извращенцев. Сыграть партейку в шахматы-960. (Ага, шышел-мышел – random Фишер[64]: первый раз – послушай нас; второй раз – как в первый раз; третий раз, четвертый раз – шахматы от смерти спас!) Значит, Броткин всем собеседникам рассказывает о «ничейной смерти», всем врет про табию тридцать два: «Традиционные шахматы умрут, но есть альтернатива!» Подлый интриган. А Кирилл волновался, не спал ночами, и верил, и не верил, и мучился от этой тягостной неопределенности, и не знал, на что уже решиться, как прояснить ситуацию.
Что ж, теперь зато полная ясность.)
Содрогаясь от гнева, Кирилл выскочил из «Бареева» и стал набирать номер Броткина. Пришла пора Александру Сергеевичу выслушать все, чего он заслуживает.
От метро «Чигоринская» автобус тащился довольно долго. Сначала по обе стороны дороги виднелись жилые, заселенные людьми здания; потом они стали чередоваться с полупустыми; потом пошли сплошь заброшенные; потом разрушенные. Чем дальше на юг, тем больше руин, битого кирпича, одиноких бетонных блоков; поросшие осокой пустоши, чахлые кое-где деревья и много-много борщевика (вечного русского борщевика).
Когда переехали мост через Волковку, Кирилл попросил водителя остановить – до места назначения было еще минут десять, но хотелось пройтись пешком, прогуляться.
Может быть, немного рассеется туман в голове?
(Туман этот не проходил уже три дня, с того самого момента, как Кирилл, выйдя из кафе-клуба «Бареев», принялся звонить Броткину. Довольно продолжительное время никто не отвечал, но наконец в трубке раздался незнакомый мужской голос: «Слушаю!» Кто бы это мог быть? «Наверное, какой-нибудь очередной юный извращенец, пришедший в гости к Броткину, чтобы сыграть в шахматы-960», – решил Кирилл и сказал очень сухо:
– Будьте добры, позовите Александра Сергеевича.
– Позвать… Александра Сергеевича? – голос отозвался словно бы эхом.
– Да, Александра Сергеевича Броткина.
– Позвать… Александра Сергеевича? – опять повторил голос.
– Если вас не затруднит.
– Х-х-ха-а-а. А кто его спрашивает?
– Я его, хм, старый знакомый, – ответил, начиная раздражаться, Кирилл. – И у меня срочный и серьезный разговор к Александру Сергеевичу, не терпящий отлагательств.
Собеседник умолк, словно бы задумался, потом принялся тихонечко подвывать в трубку (он был очевидно не в себе), а потом как-то очень растерянно спросил:
– А как ваше имя и фамилия?
Тут уж Кирилл не вытерпел:
– Меня зовут Кирилл, а вот как зовут вас? Вам тоже не мешало бы представиться! Кто вы такой? И почему отвечаете по телефону вместо Александра Сергеевича?
Снова повисла тишина, а потом неизвестный, явно делая усилие над собой, сказал:
– Я… сын… Александра Сергеевича. Отец… папа… не сможет… Он погиб.
……
Сын Броткина повесил трубку,
а Кирилл так и остался стоять под дождем с телефоном в руке.
Ошарашенный, сначала он, кажется, просто не осознал услышанного. Когда осознал – не поверил. Когда поверил – бросился перезванивать. Но теперь никто не отвечал.
……
Что было делать?
Мысли разбегались по всем диагоналям.
Ах, разве мог Александр Сергеевич умереть? Не просто умереть – погибнуть? Каким образом, от чего? Ударило током? Попал под автомобиль? Неудачно поскользнулся? Все мы смертны, конечно, и нас подстерегают миллионы случайностей, но… Каисса, а если это была не случайность?! Прежние подозрения вновь стали оживать в сердце Кирилла. Еще и еще набирал он номер Броткина, однако телефон был выключен, абонент недоступен.
Бедный Александр Сергеевич, что же с вами случилось?
На следующий день, отбросив в отчаянии любую осторожность, Кирилл отправился на Рубинштейна, 12. В конце концов, с длиннолицым Василием и остальными ребятами-девятьсотшестидесятниками Броткин общался каждую неделю – они должны располагать какой-то информацией. Дождь не прекращался, под ногами струилась вода, и воскресные толпы людей в дождевиках и ветровках текли по Садовой улице, поворачивая на Сенную площадь (к Фонтанке) или в Спасский переулок (к каналу имени Левенфиша). Когда Кирилл выходил из общежития, ему показалось, что напротив, под вывеской продуктового магазина En passant[65], маячит знакомая уже приземистая фигура (та, что преследовала Кирилла вечером после его беседы с Александром Сергеевичем; последней, увы, беседы!). Впрочем, уже через секунду там никого не было. Или это померещилось? В любом случае бдительность терять нельзя. Поэтому сначала Кирилл отправился сильно в сторону от нужного ему адреса, быстро пересек несколько проходных дворов, оглядываясь, нет ли «хвоста», и только потом свернул на Фонтанку; еще пара зигзагов, пауза в скверике, где памятник Нежметдинову, обратный маневр к набережной, опять проходные дворы, и – улица Рубинштейна. Знакомая подворотня, знакомая лестница, вверх на пятый этаж, знакомая дверь – и здесь Кирилла ждал новый сюрприз (сколько ж можно?).
Дверь была опечатана.
Чувство, подозрительно похожее на панику, охватило Кирилла. И он опять подумал, что ничего не понимает, не попадает в квадрат, опять вспомнил о «кооперативных задачах», опять представил, как множество разнородных событий сплетаются в единую сеть.
(Кого-то ловит эта сеть?)
– Ноги вытирать надо! – раздался над ухом сварливый голос.
– Что? – Кирилл обернулся почти в ужасе.
– Я спрашиваю: Ботвинник за вас ноги вытирать будет? Дождь вторую неделю, грязь по колено, а им лень ноги вытереть, все надо на лестницу тащить. Коврик для кого внизу?
Хмурая женщина с холщовой сумкой сердито смотрела на Кирилла.
– Ой, извините, пожалуйста! Я как-то не подумал…
– Скачут конями, а нам потом убирать. Вы к кому вообще прискакали?
– У меня тут знакомый живет, – сказал Кирилл. – Я давно собирался его навестить, вот пришел, и вижу такое… Вы не знаете, почему дверь опечатана? Что-то случилось?
– Ничего не случилось, – так же сердито отозвалась женщина. – Вчера заявились какие-то фигуры, вскрыли квартиру, копались внутри. Сказали, трубу прорвало.
– Трубу?
– Водопроводные трубы древние, что твой Филидор, а ЖЭК за ними не следит. Я так и заявила этим работничкам: вы, говорю, только опечатывать и умеете, таблички лепить воспрещающие, а ремонтировать кто будет? Ботвинник ремонтировать будет?
– Спасибо, – пробормотал Кирилл, не зная, что и думать.
Где же теперь девятьсотшестидесятники?
Очевидно, позиция запутывалась все больше, и трудно сказать, что предпринял бы далее Кирилл (теряющийся в догадках, в самых невероятных теориях и гипотезах), – скорее всего, поехал бы на Камскую, на последний известный ему адрес Броткина, попытался бы отыскать что-нибудь там, но Каисса смилостивилась. Зазвонил неожиданно телефон, и сын Александра Сергеевича, ничего не объясняя, сообщил, что «похороны будут завтра в 12:00, на Волковском кладбище», что «от Витебского вокзала ходит автобус № 87», что «если вы знали отца, можете прийти», – после чего сразу же дал отбой.)
И теперь Кирилл шел на похороны, нес две траурные гвоздики и отчаянно шмыгал носом, пытаясь не пустить наружу слезы. Александра Сергеевича было жалко, пусть он и манипулировал вниманием Кирилла, рассказывая о «ничейной смерти» («Та-та-та, Кирилл, скоро пробьет последний час классических шахмат! Habent sua fata ludi![66]»), пусть подводил под монастырь, приглашая на квартиру к девятьсотшестидесятникам, пусть. Все же он был добрый, трогательный и великодушный человек (которому страшно не повезло в жизни). А теперь он в гробу, на Волковском кладбище, и скоро будет закопан в землю (с двумя гвоздиками). И все, кто знал когда-то Броткина, кто отважился прийти и проводить его туда (за восьмую горизонталь), всхлипнут пару раз над свежей могилой, выпьют, не чокаясь, теплой водки и поедут в автобусе назад – мимо убогих домов по грязной улице… хм, что это за улица?.. улице имени Салова. (Как символично! Валерий Салов, подобно Броткину, тоже когда-то (в начале 1990-х) считался молодым гением с блестящим будущим: третий по силе гроссмейстер мира после Каспарова и Карпова. И тоже был в одночасье вышвырнут из шахмат после конфликта с мэтром (с Каспаровым), и тоже не пережил этого, совершенно сошел с ума, погрузился, как и Броткин, в дикую конспирологию. Но если Александр Сергеевич помешался на теме «ничейной смерти», то Салову везде мерещился «еврейский заговор»: якобы все партии знаменитых матчей Каспарова с Карповым – фальшивые, и движения фигур на доске нужны совсем не для выявления победителя, но для трансляции в ноосферу зашифрованных каббалистических символов. Какой бред! Впрочем, время все расставило по своим местам; теперь никто не помнит о мрачных чудачествах Салова, зато созданные им шахматные шедевры знакомы каждому школьнику. Вот и улицу (пусть не центральную) в честь Салова назвали. Может быть, и с Броткиным выйдет похожая история? Прискорбное увлечение