– Ставлю косарь на Руслана.
– Еще косарь на чемпиона.
Олега поддерживает жилистый блондин в бомбере с символикой клуба и то ли случайно, то ли намеренно давит на больную мозоль Лехи. У брательника моментально вздувается вена на лбу, кадык судорожно дергается, и, кажется, из ноздрей вот-вот повалит пар.
– Я тебя раскатаю, – ожесточенно выплевывает он сквозь зубы и по-пижонски запрыгивает в карт, как будто его снимает сотня фотографов.
Я же вальяжно трамбуюсь в свой болид и не даю чувствам туманить разум. По-спортивному злюсь, но голову держу холодной и пристраиваюсь в хвост к Лехе. Далеко его не отпускаю, но и опережать не спешу. Маневрирую, ловко выкручивая руль, и не позволяю мизерному расстоянию увеличиваться.
Откуда-то сверху доносится громкий свист и улюлюканье, но я едва различаю звуки. Концентрируюсь на виляющем полотне трассы, два круга прохожу вторым, а на середине третьего вырываюсь вперед, сплетаясь со своим картом воедино.
Дурею от скорости, влетая в поворот за поворотом, и хапаю немерено адреналина, пересекая финишную черту. Стаскиваю с себя шлем, глохну от мощных криков болеющих за меня парней и не сразу фокусируюсь на врезающемся в бортик брате.
– Сука! – также избавившись от шлема, он долбит по рулю ребром ладони, и я намереваюсь отпустить что-то едкое и вдоволь позлорадствовать, но меня опережают.
Игнат Крестовский, тот самый блондин, с которым у Лехи какие-то свои терки, равняется с нами и безбожно топчется по чужим комплексам.
– Вечно второй, Бекет?
По натянутым нервам брательника отбойным молотком шарахает и неторопливо перекатывается с пятки на носок, заложив руки в карманы. Не дергается даже, когда Алексей подлетает к нему вплотную, и ухом не ведет, терпеливо выслушивая матерную тираду, заканчивающуюся идиотским вопросом.
– Проверить хочешь?
– Хочу. Три круга?
– Три круга!
Ровным счетом ничему не научившись за прошлый заезд, братан с разбега прыгает на любимые грабли, я же хмыкаю в кулак и уступаю Игнату свой карт. Ни капли не сомневаюсь, что Леха снова потерпит неудачу, и даже косарик на Креста ставлю. Из пресловутого чувства солидарности.
Покинув трассу и поднявшись по лестнице, я сую довольному до безобразия Демиду купюру, направляюсь к кофейному аппарату и тыкаю пару кнопок, получая картонный стаканчик со вполне сносным капучино. Делаю глоток, блаженно зажмурившись, и отчетливо понимаю, что до дрожи хочу услышать Даринкин голос.
Представить, что она стоит рядом. Прижимается щекой к моему предплечью. И пальцы с моими переплетает.
Желание странное. Иррациональное, детское, глупое. Но настолько всеобъемлющее, что становится тяжело дышать. И, как тщательно я ни пытаюсь его прогнать, оно только крепнет и в какой-то момент становится попросту нестерпимым.
Жжется, словно каленое железо, и превращается в единственно важный приоритет. Так что вторая серия эпичного блокбастера «Бекет на драйве» теряет былой интерес, и я отдаляюсь от галдящей толпы парней, приклеившихся взглядами к трассе, и засовываю наушники в уши, набирая нужный номер.
– Привет. Ну, как ты там вообще? – выпаливаю пулеметной очередью и веки прикрываю, погружаясь в мир звуков, существующих на другом конце города.
– Привет. Все хорошо, – бодро отчитывается Рина и наверняка улыбается, если судить по мягким бархатным интонациям. – Пишу. Закат сегодня такой красивый. Хотела успеть…
Частит восхищенно, а я в который раз выпадаю из нашей беседы и фантазирую о занимающей все мысли девчонке. Скорее всего, сейчас она сидит на стуле, поджав под себя ногу, кусает кончик кисточки, измазывая губы в акварели, и не замечает желтых и оранжевых пятен на подбородке. Окно, скорее всего, распахнуто настежь, теплый ветер колышет шторы, а алые лучи солнца путаются в ее волосах, заколотых карандашом.
– Риш, а пришли фотку, – вернувшись из своих грез, говорю невпопад и жду, что Дарина меня одернет и пожурит за то, что я ее снова не слушаю. Но она замолкает, проворачивает какие-то манипуляции, и через пару секунд я уже любуюсь на изображение, всплывающее на экране.
Она точно такая, какой я ее представлял. В свободной домашней футболке, оголившей плечо, с глазищами этими нереальными воздух из легких выбивает, обезоруживает.
И пятна от красок у нее на подбородке имеются. Только не желтые и оранжевые, а фиолетовые…
– А ты там как, Руслан? Где ты?
– На картинге. Мужа твоего здесь случайно встретил, прикинь?
– Он, вообще-то, кроме того, что мой муж, еще и твой брат, если ты забыл.
– Ага, – роняю отстраненно и зачем-то вываливаю на Дарину то, что не так давно для себя решил. – Я тебя у него заберу, слышишь?
Не знаю, откуда появляются эти тиранические замашки, но они все в этот момент затмевают. И мне до помутнения рассудка хочется заклеймить молчащую на том конце провода девчонку, выгравировать на каждом участке кожи «мое», чтобы никто не смел не то что ее тронуть – к ней приблизиться.
– Ненормальный, – осипши шелестит Рина, запуская ток по моим венам, и я намереваюсь с ней категорически согласиться, когда чужая ладонь ложится мне на плечо.
Рефлексы срабатывают по щелчку. Конечности исполняют отточенный до автоматизма прием, чье-то тело приземляется плашмя на пол, а мое колено упирается во вздымающуюся грудь.
– Извини, позже перезвоню, – моргаю растерянно и отключаюсь, вытаскивая наушники. – Демид, ну ты-то куда?
Прячу эйрподсы в чехол и откатываюсь в сторону, укоризненно косясь на приятеля. Он же поднимается на ноги и невозмутимо отряхивается, дожидаясь, пока я тоже приму вертикальное положение.
– Ну, извини, брат. Не мог же я во всю глотку орать, чтобы ты завязывал с женой брата базарить, – наклонившись ко мне, цедит Олег и зубодробильным вопросом припечатывает. – Он, кстати, в курсе, что ты с ней спишь?
– Нет.
Вывожу одними губами и жестом показываю следовать за мной. Не замечая улыбчивой девушки за стойкой администратора, просящей заполнить что-то еще, выхожу на улицу и хватаю ртом воздух. Тяжелый, городской, теплый.
За линию горизонта закатывается багряное солнце, перед глазами такое же красное марево ползет.
– Если ты…
– Да не лечу я тебя, Бекет. Угомонись, – осекает Демид прежде, чем меня взорвет, и растирает ладонью ушибленный грудак. – Пойдем в машину.
Заводит двигатель, бутылку воды передает, медленно выруливает с парковки.
– К родителям?
– Ага.
Пол литра в себя заливаю, а внутри все равно все полыхает. Беда какая-то последнее время с восприятием окружающего мира. Никак равновесие поймать не могу – вон уже на друзей бросаюсь.
– Ты не думай, я тебе нотации читать не собираюсь. Сам ни хрена не моралист, и тебе не советую, – перестроившись в правый крайний ряд, говорит Олег и по полочкам все раскладывает. – Палитесь вы с ней. Я два плюс два сложил. Скоро весь город сложит, а с ним и братан твой. Этого ждешь? Размажет ведь девчонку.
– Не успеет.
– Дай бог. Но ты паузу-то возьми, не подставляй ее, пока пацаны достаточно компромата не нарыли.
Приглушенно поучает меня Демидов, а я, как ни бешусь, понимаю, что он прав. Остыть надо, пути отступления подготовить, просчитать последствия. Чтобы мои горячность с нетерпением не зацепили Рину рикошетом.
– Спасибо.
Жму руку другу и размеренно шагаю к воротам. Темнеет. Температура становится на порядок ниже, легкий ветерок приятно холодит кожу, воспаленный мозг постепенно остывает и начинает проигрывать шахматные комбинации.
А родительский дом, по обыкновению, встречает меня манящими запахами, доносящимися с кухни, и перезвоном оживленно обсуждающих что-то голосов. И я застываю на пороге, борясь с порывом прочистить уши, и, скинув кроссовки, мчу по коридору, чтобы убедиться – слух меня не подвел.
Не ошибаюсь. У плиты, действительно, хлопочет Дарина. Улыбается мягко, поправляя съехавший вниз край кофты, сыплет мелко нарезанный укроп в сковородку и методично перемешивает грибы в сметанном соусе. Мама тоже улыбается, ловко разрезая малиновый пирог на одинаковые треугольники, а батя колдует над кастрюлей с картофелем.
– Добрый вечер.
Влетев в кухню сумасшедшим вихрем, нарушаю их идиллию своим приветствием, и они все как один замирают: Рина с лопаткой в руке, мама – с ножом, батя – с толкушкой.
– Что такое? Кого-то другого ждали? Ну, тогда я пойду.
Шутливо делаю шаг к двери, и вся эта композиция так же синхронно отмирает. Дарина укоризненно стукает лопаткой по борту сковородки, батя вопросительно выгибает бровь, а мама оставляет в покое выпечку и первой ко мне подскакивает, легонько щелкнув по носу. Я же отрываю ее от земли и кружу, пока она не начинает молить о пощаде.
– Сын, отпусти! У меня же плохой вестибулярный аппарат! И давление! И сердце!
– Притворщица.
Буркнув ей на ухо, ставлю зардевшуюся родительницу на пол и продолжаю крепко ее обнимать. Гармонию обретаю, наблюдая за тем, как Дарина сервирует стол, не упускаю случая накрыть ее ладонь своей, когда она тянется за салатницей, а уже в следующую секунду свою конечность одергиваю, натыкаясь на батин рентгеновский взгляд.
Невинно пожимаю плечами, заверяя, что в этом простом жесте нет ничего предосудительного, и накидываюсь на еду, как будто сто лет не ел. Батя с таким же аппетитом поглощает румяные сочные котлеты и, кажется, не обращает внимания на то, что Рина опускается на стул рядом со мной.
– Алло, – разрывая тишину, отвечает на раздающийся звонок мама и неосознанно хмурится. – Как не приедешь? Совсем не получается? Ладно, Дарина тогда у нас останется.
Груз Лехиной фирмы задержали где-то на трассе по пути следования Москва-Казань, и он несется туда решать вопросы с ментами. Прекрасно.
Убедившись, что пришествие блудного брата нам не грозит, расслабляюсь. Рина тоже как будто расцветает вся. Утрачивает скованность в движениях, подбородок радостно вздергивает и громко смеется в ответ на мои шутки. Взахлеб о сегодняшнем невероятном закате рассказывает и делится робкими мечтами о выставке.