Остается добавить, что во время «сухопутных» диверсионных операций оленьи упряжки имели преимущество не только перед конными, но и перед собачьими: ездовые и «вьючные» псы, не пройдя служебной подготовки как таковой, тоже слишком часто подавали голос в самый неподходящий момент. А «всепроходимость» особенно хорошо проявлялась не только во время морского десантирования, но и в обычной работе на пространствах заболоченной тундры, и при пересечении не слишком надежно замерзших озер – рискованно, однако во время войны границы допустимого риска расширяются.
(Вообще-то на «большом» льду, озерном или морском, олень сильно уступает ездовой лайке, что всячески подчеркивалось в предвоенных методических пособиях, рекомендовавших делать ставку на собачьи, а не оленные нарты. Однако покрытый снегом лед мелких тундровых озерец – особая статья.)
Итак, настало время поговорить о северных оленях. Казалось бы, какое отношение они имеют к нашей теме – необычным гибридам? Но дело в том, что аборигенные формы домашних животных отлично проявляют себя в тех условиях, для которых они, собственно, и были выведены. А вот условия армейского пользования неизбежно выходят за эти исторически сложившиеся рамки. И тогда возникает соблазн улучшить имеющиеся прототипы. В предвоенные десятилетия к попыткам этих улучшений подступались по-революционному.
Тогда же был поставлен вопрос не только об олене-, но и о лосеводстве – однако это совсем уж отдельная тема, мы о ней поговорим чуть позже. Впрочем, если учесть, что описанные годы – эпоха бурного увлечения гибридизацией, позволительно полюбопытствовать, как отразилась эта специфика на «оленьем вопросе».
Судя по официальным публикациям и несколько менее официальным рассказам ведущих научных сотрудников Аскания-Новы, которые датируются, правда, уже пятидесятыми-шестидесятыми годами, но описывают события предвоенной эпохи, в заповеднике «не было получено межвидовых гибридов на основе лося». Эта формула, между прочим, указывает на имевшие место попытки. С северным оленем тоже ничего не получилось, хотя пробовали неоднократно.
Впрочем, непосредственно перед войной диверсант, прокравшийся на территорию Аскания-Нова с мощным биноклем (или просто записавшийся на открытую экскурсию), имел право усомниться, что лосеолений гибрид создать не удалось. Потому что среди прочих четвероногих, иногда весьма странных, на глаза такому диверсанту мог попасться колоссальный зверь покрупнее среднего лося и с рогами, «намекающими» на лопатчатую расплюснутость, которая ведь и северным оленям отчасти свойственна.
Это действительно была помесь, но не межвидовая: тут «отметились» такие дальние подвиды благородного оленя, как наш советский марал и североамериканский вапити. Впрочем, как знать: может быть и межвидовая! Дело в том, что вапити сейчас, буквально в последние годы, «выведен» из числа подвидов благородного оленя и включен в отдельный вид. И все-таки – нет, не межвидовая: другим подвидом этого уже неблагородного вида является… алтайский марал, которого с 1870-х подозревают в принадлежности к особому виду, но прежде никто не думал, что этот вид включает и американца вапити.
Правда, не все зоологи с этим согласны. И, как бы там ни было, в качестве ездового или упряжного животного этот уникальный гибрид, при всей своей роскошной стати, никакого интереса не представлял.
Вообще же успешная и, главное, массовая гибридизация нескольких подвидов все того же благородного оленя была проведена там много раньше; результатом ее стало появление породного типа (а как его еще назвать?) «асканийский марал». Не умаляя заслуг асканийских селекционеров, все-таки скажем, что эта помесь не «была получена», а получилась случайно, в результате пертурбаций Гражданской войны, когда то красноармейцы, то махновцы, то врангелевцы, проходя по территории заповедника, регулярно разрушали вольеры. Смешанные стада зебр, антилоп и проч. потом удалось разделить, а вот олени успели не только перемешаться, но и создать помесь. В той или иной степени она наследует пяти подвидам, но «формообразуюшими» из них стало два – изюбр и марал (выходит, все-таки межвидовое скрещивание!). Все они, в общем, существа лесные, однако асканийский гибрид по странному сцеплению генов оказался приспособлен к жизни в открытой степи.
Домашним животным его не сделали, да и не пытались. Однако эти степные маралы в определенном смысле представляют собой вызов животноводам. Во-первых, очень соблазнительно создать по-настоящему травоядного оленя. Нет, это не ошибка, ведь травоядность не синоним растительноядности. «Нормальные» представители семейства оленьих куда более капризны в гастрономическом смысле, требуя подкормки то ветвями деревьев, то ягелем и отказываясь переходить на универсальный, «конский» тип питания. Во-вторых же, испокон веков «ездовые звери» происходили от животных открытых пространств, способных не просто развивать высокую скорость, но и сохранять ее в течение достаточно длительного времени. Между тем большинство обитателей леса (прежде всего как раз олени) могут сделать резкий рывок, однако после этого рывка им требуется время, чтобы отдышаться и передохнуть.
Симптоматично, что единственный вид одомашненных оленей – тоже звери открытых пространств. Пускай не степи, но тундры.
Мы уже знаем: создать гибрид (пусть бесплодный, пусть даже по-зеброидному строптивый) не удалось – очень уж особняком стоит род северных оленей в семействе оленьих. Теперь посмотрим, что представляет собой исходный материал как таковой.
Тут ситуация аналогична той, что сложилась с яками. Оленей в качестве транспортных животных «выдумывать» не надо, они уже есть – одновременно скоростные, выносливые и относительно сильные. «Относительно» – потому что надо соизмерять нагрузку с их собственным весом: у самых крупных домашних оленей, тех, что родом из Южной Якутии или окрестностей Тувы, вес иногда приближается к полутора центнерам, а вот ездовые олешки Чукотки редко-редко даже центнера достигают.
Так что некоторые из северных народов, например эвенки – легкие и маленькие, как подростки, – ухитрялись ездить на мощном олене-самце верхом, пусть и не галопом, но приличной рысцой. Даже стрелять с седла ухитрялись! А эвенкийский подросток мог и галопом оленя погнать, преодолевая за час сорок километров лесотундры. Но вот «старшего белого брата» с минимальным взрослым весом около 80 кг (считая винтовку-мосинку и патронный подсумок) можно сажать лишь на самого матерого оленя, да и то прошедшего непосредственно перед этим специальную тренировку. И даже такой олень под среднестатистическим красноармейцем едва шагом семенит. При этом если «заводной», сменный конь для всадника вещь всего лишь очень желательная, то сменный олень (а предпочтительно и два) при таких поездках попросту необходим, и пересаживаться на него нужно часов через пять, максимум шесть непрерывной езды. Разумеется, если речь идет не о разовой показательной выездке, а о полноценном таежно-тундровом маршруте. Иначе, без перемены, верховой олешек за полторы-две недели износится буквально до самых копыт.
Собственно, можно бы обойтись и нартовыми перевозками, благо по тундре они реальны в любое время года. Но вот уже по лесотундре – только в снежные месяцы. А по тайге, случается, и зимой резоннее вести оленей под вьюком, чем запряженными в грузовые нарты.
Зимой олений караван проходит по таким местностям, куда с вьючными лошадьми просто соваться нечего. Летом иногда можно и сунуться, однако даже в самой «лошадепроходимой» тайге конно-вьючный караван движется со скоростью медленно идущего человека, тогда как олений – со скоростью быстро идущего. Разница очень даже существенная! Достаточная, чтобы учитывать ее при военно-стратегических замыслах, включающих таежное направление. Да и не только таежное: крутой горный склон без намека на тропу, каменистая осыпь и морена, болота и болотистые леса… Олень там лучше лошади и зимой, и летом – особенно если лето все-таки холодное.
Только вот какое дело: если лошадь идет по тяжелому маршруту под вьюком весом 100, в исключительных случаях даже 120 кг, а по сверхтяжелому (горы, те же болота) тащит 75—100 кг, то на оленя лишь иногда можно нагрузить примерно полуцентнеровый вьюк. В болотах же более чем о 20—30 кг «полезной ноши» думать нечего. Уступает вьючный олень лошади и при форсировании речных бродов: просто потому, что очень намного ниже ростом. Да и стандартные ящики на оленей крепить нельзя (тогда как во вьючную сбрую лошади, верблюда и яка они «вписываются»): приходится перегружать несомый запас в специальные сумы, особой формы и малого объема.
Короче говоря, при операции армейского масштаба встанут те же проблемы, которые смущали Городовикова, когда он обдумывал использование яков. Спору нет, в ходе реальных боевых операций 1941, 1942, даже 1944 года легкость и «малоформатность» как раз оказались весьма ценными качествами, по большому счету способными уравновесить недостатки. Однако это ведь был не универсальный фронтовой подвиг, а поистине тундровый. Так что если где-то в замыслах военных существовали планы с таежным колоритом, то и вправду возникал резон помечтать о более рослой, «улучшенной» версии северного оленя. Но – не вышло.
Всадник без…
Что ж, раз не вышло улучшить оленя, можно постараться проделать это со сбруей. Действительно, практикующиеся на нашем Севере традиционные типы нартовой запряжки довольно примитивны, они не позволяют полностью задействовать оленью тягловую силу. Седла, в том числе и вьючные, тоже имели резерв усовершенствования. И система верховой езды. И, отдельно от нее, искусство посадки на оленя – дело это сложное, а при неумении даже опасное (не для всадника!). Удивляться не будем: да, многовековой опыт – это очень хорошо, но ведь конская сбруя совершенствовалась тысячелетиями, причем с учетом широчайшего обмена опытом между самыми разными цивилизациями. А вот с последним на тундровых и таежных просторах было туго.
Незадолго перед войной была разработана «фабричная» система запряжки, более близкая к карельской, чем к чукотской, а вдобавок творчески учитывающая кое-что из лошадиных достижений – и позволяющая использовать силу ездовых оленей гораздо рациональнее, увеличив КПД этак вдвое. Усовершенствовали и седло, на сей раз с учетом тувинской традиции (но и тут лошадиные достижения не были забыты). Техника «взлета», правда, по-прежнему требовала таежных навыков, прямо противоположных кавалерийским: хотя ехать теперь «разрешалось» со стременами, при посадке их использовать было нельзя, на оленя требовалось вспрыгивать, используя в качестве дополнительной опоры специальный посох. При попытке обойти правила или олень валился с копыт, или седло, даже усовершенствованное, съезжало ему под брюхо.