— Принимайте своего работника! — глухо, словно в пустую бочку, сказал он.
Лев Филиппович бросился к волокуше. А Денис, войдя в комнату, залпом выпил две большие кружки воды и устало опустился на стул.
В доме поднялся переполох. На кухне кто-то споткнулся о самоварную трубу, и она с грохотом покатилась к порогу. «Осторожнее, осторожнее! — доносился с крыльца сердитый голос Столярова. — У него нога сломана!» Потом жена заведующего убежала за доктором, и все смолкло. Только уложенный на кушетку Климов изредка глубоко вздыхал.
В суете Лев Филиппович совсем забыл про Дениса. А он молча сидел в углу и, устало свесив голову на грудь, казалось, дремал.
Коробов и в самом деле хотел спать. Но он старался пересилить себя. Глядя на лежащего неподвижно Владимира, Денис тревожно думал: не слишком ли поздно доставил он его в Усть-Елань? Не скажет ли доктор, что положение больного теперь непоправимо?
И рыбак сидел в своем углу неподвижно, с нетерпением ожидая врача.
Петр Иванович не замедлил явиться. Торопливо надев халат, он тотчас же приступил к осмотру больного.
В комнате стало совсем тихо. Слышно было, как на кухне тикали ходики, как лениво прожужжала где-то муха…
— Ничего страшного, — поднял наконец голову врач. — Обыкновенный ушиб. Нужен покой.
И Петр Иванович, задумчиво потеребив седую бородку, стал что-то писать на узком листке бумаги.
Царившее в комнате напряжение исчезло. Все разом заговорили. Денис тоже поднял голову и сказал:
— Ушиб — ничего. Пройдет!
И он встал со стула, намереваясь выйти из дома.
— Куда же вы? — остановил его Лев Филиппович. — Вам отдыхать надо. Раздевайтесь, мы сейчас постелем.
— Спасибо, — ответил Коробов. — У меня тут шурин живет, пойду к нему.
В это время Владимир, приподнявшись на локте, смущенно произнес:
— Ты меня извини, Денис Маркович… То, что тобой сделано для меня, не оценивается на рубли. Но я очень прошу не обижаться, если мы предложим тебе некоторую сумму за потерянное время…
— Чего ж тут обижаться, — просто ответил рыбак. — Меня артель послала. Я должен сдать в кассу свой заработок. За три поденщины.
Денис помолчал, переступил с ноги на ногу и добавил:
— А вот как быть с лодкой — не придумаю. Ведь она колхозная… С одной стороны — нашей вины тут не было, что она разбилась, а с другой…
— Заплатим и за лодку, — успокоил Коробова Столяров.
— Вот и хорошо! — обрадовался Денис. — Теперь все в порядке. Сами понимаете — не моя лодка-то. Общественная…
Заведующий, присев к столу, стал что-то писать. Рыбак снова опустился на стул.
Тут Климов, не в силах больше сдержать своей радости, воскликнул:
— А ведь я нашел, Лев Филиппович! Нашел черную смородину, устойчивую против антрокноза!
— Неужели? — быстро обернулся к нему Столяров.
— Вот! — открыл Владимир жестяную коробку.
Он бережно развернул сырой мох и, вытащив из него несколько черенков смородины, торжественно поднял их над головой.
Денис, ожидавший увидеть что-то необычное, разочарованно протянул:
— Значит… рисковал ты жизнью из-за этих веточек?
— Эти веточки, Маркович, дороже золота! — ответил Климов. — Я уверен, что мы получим от них новый сорт нашей, северной смородины, которая не будет бояться страшной болезни — антрокноза.
— А что это за болезнь?
— «Ржавчиной» называют ее в здешних местах. Листья желтеют, осыпаются. Смородина плохо растет, ягоды бывают щуплыми… И знаешь, что самое скверное? Нет здесь от антрокноза никакого спасения, поражены им все ягодники. Я прошел по тайге много километров и разыскал только несколько здоровых кустов. Вокруг все в «ржавчине», а они целехоньки!
Владимир улыбнулся и заключил:
— Поэтому-то я так цепко держался за свой рюкзак, хоть он и тянул меня ко дну.
— А я ведь тогда не совсем хорошо о тебе подумал, — откровенно признался Денис. — Терпеть не могу жадных людей…
Коробов хотел сказать еще что-то, но в это время заведующий позвал его к столу.
— Вот, пожалуйста, — протянул он Денису записку. — Утром зайдете в бухгалтерию, получите деньги за лодку.
Рыбак взял бумажку, повертел ее в сильных, узловатых пальцах и медленно положил возле чернильного прибора.
— Погодим! — сказал он решительно.
— Почему же? — удивился Лев Филиппович. — Ведь вы говорите, что лодка была не ваша собственная.
— Лодка-то колхозная, — согласился Денис, — а только и товарищ Климов, оказывается, не для своего удовольствия по тайге прогуливался… Одним словом, доложу я обо всем правлению. Пусть решают…
— Нет, деньги вы все-таки получите! — вмешался Владимир.
— До свиданьица! — вместо ответа проговорил Коробов. — Будущим летом как-нибудь заверну посмотреть на вашу смородину…
Он пожал всем руки и, сутулясь от усталости, вышел за дверь.
Первопечатник
Катер приткнулся носом к берегу, и матрос, ловко спрыгнув на гальку, набросил чалку на камень.
— Дошли! — громко сказал старшина и хлопнул ладонью по штурвалу. — Дальше нам пути нет.
Ефим Осипович Егоров вышел вслед за старшиной из рубки. С верховьев дул холодный, пахнущий снегом ветер. Река морщилась беспокойной серой рябью. Дальше бились пенистые буруны, и одинокие льдины, наплывая на них, метались из стороны в сторону.
Льдины эти не давали покоя Ефиму Осиповичу. Шуга шла все гуще: того и гляди, ударит ледостав! А до конца пути было еще далеко. От этой мелководной шиверы[5], через которую не мог перевалить катер, до фактории оставалось не менее двух суток хода. Где-то здесь их должны были встретить посланные с фактории лодки. На них следовало перегрузить шрифты и оборудование для типографии, открывающейся в отдаленном таежном районе. Егоров, назначенный заведующим этой типографии, ехал вместе со всем своим штатом: двумя наборщиками и печатником. Им предстояло дойти на веслах до фактории, дождаться там зимы и по первопутку двинуться на оленях к затерянному в тайге поселку.
Рассчитано все это было обстоятельно и правильно. Однако неожиданное похолодание грозило спутать расчеты Егорова. Приближалась необычно ранняя зима, на реке появилась шуга, и приходилось здорово поторапливаться, чтобы добраться до фактории до ледостава. Вот почему льдины, все чаще плывущие навстречу, не на шутку тревожили Ефима Осиповича.
Стоя у спущенного трапа, Егоров, насупясь, смотрел на неприветливый берег. Темная тайга подступала к самой реке, беспорядочными складками сбегая с пологих сопок. Нигде не было видно ни жилья, ни следа человека.
Ефим Осипович сердито пошевелил коротенькими колючими усами, до самых очков нахлобучил шапку-ушанку. Шагнув на трап, пробормотал:
— Лодок-то… не видно!..
— У мыска должны быть, в том вон заливчике, — махнул рукой старшина.
Он быстро вскарабкался на крутой обрыв и, оборачиваясь, крикнул:
— Люди!
Действительно, на берег из тайги вышли трое эвенков. Они гуськом, неторопливо шли к катеру, попыхивая трубками и негромко переговариваясь.
Встретили они прибывших так, словно знакомы были с ними всю жизнь и расстались только вчера.
— Драстуй! Драстуй! — протягивали они поочередно руки Егорову, старшине и вышедшим на берег матросам. — Долго, однако, плыли. Вторые сутки ждем…
— Так вы за нами? — повеселел Ефим Осипович, и под его колючими усиками неожиданно сверкнули ровные белые зубы. — А где же лодки?
— В кустах, — ответил один из эвенков. — Три лодки. Шибко большие лодки.
— Давайте их сюда, — засуетился Ефим Осипович. — Что ж время терять… Приготовимся, хлопцы, к перегрузке!
Лодки и в самом деле оказались большими, а главное — плоскодонными. На них можно было пройти с немалым грузом по любому мелководью. По-видимому, делали их специально для перевозки грузов через шиверы.
Перегрузку начали со шрифтов, запакованных в маленькие ящички. Эвенков, тоже принявших участие в работе, удивила непомерная тяжесть этих ящиков.
— Золото, однако? — подмигнул Егорову самый шустрый из них.
— Это, брат, дороже золота! — серьезно ответил Ефим Осипович. — Мысли тут человеческие, культура мировая!
— Шибко много мыслей, — улыбнулся эвенк, не зная, в шутку или всерьез принимать слова Егорова.
В это время щупленький Миша Карасев, совсем недавно переведенный из типографских учеников в наборщики, уронил с плеча ящик. Он упал на угол и разбился. Сквозь прорвавшуюся оберточную бумагу на палубу поползли серебристые литеры. Миша покачнулся и наступил на литеры сапогом…
В первое мгновение Ефим Осипович, казалось, онемел. Взмахивая руками, он беззвучно шевелил губами и все больше краснел, словно, от непомерной натуги. Обретя наконец дар речи, Егоров разразился беспорядочным потоком возмущенных слов:
— Сапогом… на литеры!.. Да ты… в своем ли уме?! На шрифт!.. На новенький «корпус»!..
Он бросился собирать злополучные литеры и долго внушал растерявшемуся Мише, что шрифт здесь — величайшая ценность, что доставить сюда новый не так-то просто, что с тем запасом, который они привезут с собой, им придется работать не год и не два…
В конце концов все оборудование типографии и шрифты разместили в двух лодках. Оставалось самое главное — печатная машина. С нее сняли все детали, какие только можно было снять. На палубе стоял неразбирающийся чугунный остов, и его было вполне достаточно для загрузки третьей лодки.
Перенести остов машины в лодку оказалось довольно трудным делом. Вырубили в лесу длинные жерди, просунули их в машину и, едва приподняв ее, кое-как снесли на берег. Здесь пришлось снимать брюки и лезть всей толпой в ледяную воду…
Когда чугунный остов был поставлен на свое место, лодка осела чуть не до края бортов. Ефим Осипович, прыгая по гальке на одной ноге и стараясь попасть другой ногой в штанину, убежденно говорил:
— Больше одного человека не поднимет. Ни в коем разе!
И, уже натягивая сапоги, распорядился: