— Это могло быть, — сказал он, — прыгни она на отстойник, — погибли бы обе. Вот что значит — мать… Сама не испугалась смерти, а дитя сохранила…
Расплата
Нам предстояло пересечь широкую полосу мёртвой тайги, прикрывающую подступы к таинственным горам Восточного Саяна. Вековые великаны, падая на землю, образовывали такие завалы, что трудно было пройти. Часто наш путь преграждали густые сплетения деревьев, и тогда мои спутники по экспедиции брались за топоры.
Шли весною, в апреле, в самую распутицу. И люди и лошади выбились из сил. Наконец, на десятый день путешествия мы добрались до реки Кизыр. Там сделали остановку, решили передохнуть.
Как только лошади получили свободу, они разбрелись по тайге и, шагая между завалами, отыскивали прошлогодний пырей, единственный их корм в это время. В нашем табуне оказался жеребец по кличке Чалка. Это он в первую же ночь, властвуя над табуном, разгонял лошадей, не давал им пастись, буйствовал, дрался, и нашему табунщику Шейсрану Самбуеву пришлось на следующий день спутать его.
Наши палатки стояли на берегу Кизыра. Как-то утром, когда я стоял у костра, вдруг откуда-то издалека прорвался человеческий голос, и сейчас же залаяли привязанные у палаток собаки. Крик повторился несколько ближе и более протяжно. Я и рабочий Алексей Лазарев бросились к обрыву. К лагерю бежал Самбуев. Заметив нас, он стал махать руками, подавая какие-то сигналы. Только теперь мы увидели, как снизу, по узкой равнине, что протянулась вдоль реки, мчался табун, но одна лошадь несколько отставала.
— Смотрите, смотрите, кто это бежит берегом? — схватив меня за руку, крикнул Алексей.
Действительно, что-то чёрное, мелькая между завалами, быстро нагоняло лошадей. Я смотрел в бинокль и по прыжкам отставшей лошади легко узнал спутанного жеребца Чалку. Совершенно неожиданно в поле зрения влетел крупный медведь. Он, буквально с быстротой птицы, мчался по кромке обрыва, отрезая лошадям путь к реке и, видимо, намеренно тесня табун к завалу. Через несколько секунд я уже со штуцером в руках мчался навстречу табуну. Следом за мною, заряжая на ходу бердану, бежал Прокопий Днепровский. В лагере все всполошились. Наши собаки — Лёвка и Черня — неистовство, вали.
Мы быстро скатились с обрыва на берег (бежать тайгой было трудно) и, напрягая все силы, бросились вниз по реке, намереваясь спасти Чалку.
Пробежав метров триста, я остановился. Днепровский почему-то отстал. Оглянувшись, я увидел его уже не бегущим, а скачущим на одной ноге. Прокопию не повезло. Обуваясь, он второпях надел чужой сапог, да ещё и меньшего размера. Увидев, что я уже на берегу, он снял сапог и стал махать им в воздухе, подавая в лагерь сигналы бедствия. Я не стал дожидаться.
Табун, пробежав мимо меня, остановился. Он был уже вне опасности. Спутанный Чалка, делая огромные прыжки, старался прорваться к лошадям, но медведь явно перерезал ему дорогу. Стрелять было ещё далеко, и я бросился к ним навстречу. Жеребец, не щадя сил, пробивался сквозь валежник, а медведь, настигая, старался завернуть его к увалу. В этот момент, когда зверь был совсем близко, у Чалки вдруг лопнуло путо. Теперь, казалось, несколько прыжков, — медведь отстанет, и я смогу стрелять. Но зверь проявил чертовскую ловкость. Я видел, как с виду неуклюжее, косолапое животное с ловкостью соболя бросилось на Чалку и, пропустив его вперёд, с таким рёвом пугнуло жеребца сзади, что тот, не взвидя света, со всех ног пустился к табуну. Видимо, для этого приёма, каким медведь кладёт свою жертву на землю, нужен был стремительный бег жеребца. Несколько ловких и необычно длинных прыжков — и косолапый, поймав Чалку за загривок, дал задними ногами такой тормоз, что жеребец взлетел в воздух и со всего размаха грохнулся хребтом на землю. Я не успел откинуть прицельную рамку штуцера — брюхо жеребца уже было распорото. Каково же было моё удивление, когда после двух, почти одновременных выстрелов там, будто из-под земли, выросли Черня и Лёвка. Медведь закружился и упал. Собаки насели на него, и я услышал страшный рёв, от которого табун снова сорвался и, ломая завал, бросился к палаткам.
Я торопился к собакам. Зверь вдруг вскочил и, смахнув с себя Лёвку и Черню, стал увалом удирать в тайгу. Бежал он тяжело, а собаки поочерёдно, одна справа, другая слева, забегали полукругами, хватали его за задние ноги, силясь задержать, и так, не отставая, вместе с ним скрылись за увалом.
Я на минуту остановился у трупа жеребца. В его глазах так и застыл страх, и если бы не разорванная шея да не вспоротое брюхо, можно было бы подумать, что он умер от страха.
Лай собак отдалялся и доносился всё тише и тише; потом мне показалось, что он повис на одном месте.
«Держат…» — мелькнуло в голове, и я бросился на чуть слышный лай.
Не помню, как я перепрыгивал через колодник, касались ли мои ноги земли. В жизни человек никогда не бывает таким ловким и резвым, как в подобные минуты. И откуда только всё это берётся!
Выскочив на увал, я ясно услышал азартный лай собак и злобный рёв зверя. Тут всё было забыто. Надо признаться, что в такой момент охотником почти не руководит рассудок, он всецело отдаётся вдруг вспыхнувшей страсти. Она не даёт ему спокойно разобраться в обстановке, гонит вперёд. Нет сил задержаться даже на минуту, чтобы усладить свой слух лаем любимых собак. А ведь в охоте со зверовыми лайками это, пожалуй, самые лучшие минуты.
Северный склон увала был покрыт глубоким снегом. Не успел я пробежать и ста метров, как меня догнал запыхавшийся Днепровский, ему на лодке ребята подбросили сапог, и теперь мы оказались вместе. Он заставил меня остановиться и прежде всего разыскать след зверя.
Медведь прошёл несколько левее того места, где я вышел на увал, и, бороздя, снег, обливал его струйкой тёмной крови.
Мы торопливо спускались в ложок, откуда всё яснее доносился лай собак. Тёмные тучи ползли низко над горами и уже задевали вершины. В воздухе пахло сыростью, но вокруг было удивительно тихо.
Вот и еловая поросль, которая хорошо была видна ещё с увала, и если бы не она, мы увидели бы медведя. Судя по лаю собак, он был не более, как в двухстах метрах от нас.
Мы быстро перебежали на правый борт ложка и, прикрываясь еловой чащей, стали скрадывать зверя. Сердце взволнованно билось, руки от нервного напряжения ослабли, и только ноги не знали усталости.
Наконец, мы совсем близко. Лай собак, рёв зверя — всё это смешивалось в один гвалт и разносилось по тайге. Идущий впереди Прокопий вдруг остановился и, подавшись вправо, выглянул из-за небольшой ёлочки, затем не торопясь, осторожно пропустил вперёд свои сошки и ткнул их широко расставленными концами в землю.
«Сейчас умрёшь…» — подумал я о медведе, наблюдая за Прокопием.
А в это время откуда-то налетел ветерок и От нас перемахнул на медведя. Мгновенно оборвался лай, и сейчас же раздался треск. Ни я, ни Прокопий выстрелить не успели. Зверь, вместе с собаками, ломая чащу, удирал вниз по ложку, направляясь к Кизыру. Как было обидно!
Всего две-три секунды — и мы бы рассчитались с ним за жизнь Чалки.
Минуты напряжения сразу оборвались. Мы вышли из ельника и направились к маленькой поляне, где Черня и Лёвка только что держали зверя. Ветер усиливался. Зашумела тайга. Чёрные тучи грозили разразиться снегопадом.
У поляны мы задержались. Лай чуть слышался и уже терялся где-то далеко в лощине. Вокруг нас всё было изломано, помято и обрызгано кровью. У края поляны, где собаки держали медведя, была большая муравьиная куча; зверь, видимо, отбиваясь от собак, разбросал её по всей поляне, и теперь изумлённые муравьи метались в панике.
А ветер усиливался, и скоро в воздухе закружились белые пушинки снега. Не задерживаясь на поляне, мы разыскали след зверя и пустились вдогонку. Лая уже не было слышно. Удирая, медведь отчётливо печатал лапами сырую землю, ломал сучья, выворачивал колодник, а когда на пути попадались ему высокие заломы, он уже не перепрыгивал через них, а переползал, и тогда собаки брали его за зад, тащили обратно, вырывая клочья шерсти. Зверь нигде не задержался; видимо, запах человека и страх перед расплатой были настолько велики, что ему было не до собак; не щадя последних сил, он бежал по тайге.
Прошло ещё немного времени, и снег повалил хлопьями. Он покрыл валежник и упрятал под собой следы собак и зверя. Мы остановились. Итти дальше не имело смысла, не было надежды на то, что погода скоро «передурит». После коротких переговоров, решили возвратиться в лагерь, по пути мы поднялись на верх хребта и долго прислушивались к ветру, надеясь уловить в нём лай собак. А снег валил и валил. Наша лёгкая одежда промокла. Стало холодно. Ни горизонта, ни ближних возвышенностей не было видно, всё пряталось за мутной сеткой падающего снега. Как ни прислушивались мы к ветру, но, кроме треска падающих деревьев да стона старых пихт, ничего не могли уловить. Так, потеряв надежду, мы спустились к Кизыру.
На стоянке мы никого не застали; где был костёр, теперь лежала куча тёплой золы, сиротливо стояли колья от палаток, а остальные следы нашего пребывания были уже упрятаны под снегом. Товарищи успели свернуть лагерь и уйти вверх по Кизыру до реки Таски. Там предполагали провести несколько дней, в том числе и первомайские праздники. Наш повар Алексей не забыл оставить нам завтрак. Мы наскоро поели и пошли проложенной тропой.
На месте будущего лагеря ещё не было ни палаток, ни костра, весь груз лежал на берегу. Но люди уже суетились за устройством бивуака. Я вышел на возвышенность, чтобы осмотреться.
На юг от реки Таски виднелись снежные громады кольца Козя, зубчатые гребни которого ушли далеко на восток. Там они не обрываются, а образуют новые, более мощные вершины, от которых во все стороны отходят, изрезанные складками отроги. Видневшиеся горы были покрыты белизной недавно выпавшего снега и только по многочисленным циркам, окаймлённым синеватыми скалами, лежали косые тени вечернего солнца.
Выше реки Таски теперь хорошо обозначалась долина Кизыра. Низкий горизонт, что виднелся из предыдущего лагеря, остался позади. С востока и юга нас окружали торы, а с севера к реке подошёл стеной мёртвый лес, он заслонил собой видимость и на запад. Глаза невольно смотрели вперёд, на освещённую солнцем долину. В её полуовале далеко виднелись вершины неизвестных гор, там начинался тот заснеженный горизонт, который, уходя вправо, тянулся непрерывным хребтом до самого гольца Козя.