ми. Генералу Вержбицкому удалось на совещании многое. Едва он попросил слова, все присутствующие замерли и приготовились к самому неожиданному: так уж повелось, что генерал выступал очень редко, но зато когда брал слово, то оно всегда было событием. Выступления генерала Вержбицкого отличались тем, что касались самого неотложного, самого насущного. Члены правительства знали: если слово берет Григорий Афанасьевич — значит, вокруг что-то и впрямь не ладится, требует незамедлительного решения. Конечно, как главнокомандующий, выступал генерал прежде всего по военным вопросам. Но эти-то вопросы и были самыми насущными для шаткого меркуловского правительства. Все члены понимали, что, находясь в состоянии войны, можно сколько угодно разговаривать об урожае, школьном образовании или устройстве госпиталей. Но если не решить основную военную задачу — разгром противника, — то все прочие задачи так задачами и останутся.
Едва Вержбицкий поднялся на трибуну, многие члены правительства заметили, как у Меркулова лоб начинает покрываться мелкой испариной. Не самое завидное зрелище являл сейчас Спиридон Дионисьевич. Он уткнулся лицом в бумаги на столе, демонстративно что-то писал, перебрасывался редкими словами с рядом сидящими министрами, лишь изредка бросая воспаленный взгляд на четко и уверенно говорившего главнокомандующего.
Вержбицкий говорил недолго. Вся суть его выступления свелась к тому, что бездействие на фронте, одна только оборона, противостояние маломощной Народной армии Дальневосточной республики — по меньшей мере халатность, если не сказать преступление.
При этих словах Меркулов, покраснев, как амурский помидор, поднял голову и гневно выкрикнул — скорее в зал, чем генералу:
— Прошу вас не забываться, ваше превосходительство!
— Прошу прощения, Спиридон Дионисьевич, сказанное относится не столько к вам лично. Я, как член правительства, прекрасно сознаю, что в этом преступлении, — он сделал акцент на этом слове, — что в этом преступлении повинен и я. А потому как законопослушный гражданин первым каюсь в нем. И призываю прочих членов кабинета сделать то же самое!
Зал зароптал. Мало кому, конечно, пришлись по душе эти слова. Редкий признался бы, как генерал, в том, что виновен хоть в малой толике того, что творилось сейчас на истерзанной приморской земле. Есть обстоятельства, которые невозможно одолеть даже министру — с таким жизнеощущением и таким подходом к делу жили практически все члены меркуловского кабинета. И то, что какой-то Вержбицкий, пусть и заслуженный боевой генерал, посмел нарушить общепринятое мнение, очень не понравилось министрам.
— Настаиваю на немедленном наступлении, господа! — заканчивал свою речь Вержбицкий. — Уверяю вас, что оно только в нашу пользу сейчас. Посмотрите, господа министры, в Кузбассе вооруженное выступление. Пусть и анархическое, но все-таки отвлекает силы большевиков. На севере Амурской области — героический поход атамана Камова. Ситуация складывается весьма благоприятно для каппелевцев. Народная армия республики слаба. Это и не армия даже, вы сами понимаете. Требую наступать! — и генерал легко и грациозно сошел с трибуны.
— Где взять денег? — вдогонку окликнули его.
Он остановился на полпути к своему месту, подумал немного и уверенно ответил:
— За год армия пополнена всем необходимым. Я думаю, что если мы возьмем Хабаровск оперативно, то много средств не понадобится. К тому же, у командования армией имеется свой собственный запас, которого, при разумном использовании, должно хватить не только на основную операцию, но и на ряд вспомогательных.
— Вы собираетесь несколько наступлений предпринять? — не унимались министры.
— Да, господа, совершенно точно, — невозмутимо парировал Вержбицкий. — И при грамотном проведении задуманного обещаю вам, что все операции будут успешно завершены. Свои соображения я представлю председателю кабинета завтра, в письменном виде.
17
С планом наступления Вержбицкий познакомил Мизинова на следующий день после визита капитана Брындина.
— За спинами многих министров стоят весьма влиятельные люди, для которых бездействие армии тоже невыгодно, — говорил генерал. — Я имею в виду промышленников, купцов, газетчиков, наконец. Взятие Хабаровска — лишь первоочередная задача, за которой, Бог даст, последуют и другие…
— Я очень рад, Григорий Афанасьевич, — сказал Мизинов. — Простите мне, что вчера я так скоропалительно…
— Ничего, голубчик Александр Петрович, пустое. Будь на месте этих министров такие люди, как вы, — ох, какие горы мы своротили бы!
— Но министры какие есть. А воевать нам. Позвольте спросить вас, Григорий Афанасьевич, в грядущем наступлении вы какую-нибудь роль отводите мне? Или я снова вынужден буду вернуться в Харбин и, как Аргус, чахнуть над златом? В таком случае хочу отметить, что для меня нет такой прекрасной Ио, ради которой стоило бы похоронить себя в качестве дозорного. К тому же велика опасность быть настигнутым каким-нибудь более предприимчивым и дерзким Гермесом.[30] Поверьте, я стою большего.
— Милый Александр Петрович, если уж на то пошло, так вы стоите гораздо дороже какого-то там Аргуса! Лавры Ареса[31] — как раз для вас! А потому у меня есть для вас… Позвольте, позвольте, голубчик, именно предложение, — настаивал Вержбицкий, видя, что Мизинов опять недоволен и ждет именно приказа. — Александр Петрович, официально вы не в штате армии. Так что предложение, именно предложение. Присядемте. Говоря на заседании министров о средствах для наступления, я имел в виду и харбинское золото…
— Готов вывезти его в ближайшее время! — воскликнул Мизинов. — Его должно достать для оснащения прекрасной армии, которая сможет взять Хабаровск!
— Одну минутку, Александр Петрович, — осадил пыл Мизинова генерал. — Тут одна тонкость. Дело в том, что харбинское золото понадобится не для взятия Хабаровска…
— Я перестаю вас понимать, Григорий Афанасьевич.
— Накануне нашего с вами разговора я посоветовался с командирами соединений и частей. Все генералы единодушны: для успешного наступления необходимы вспомогательные операции. Одним словом, нужны несколько операций по сходящимся направлениям. В случае успеха у нас есть шанс освободить от красных не только Приморье, но и Приамурье, вплоть до Забайкалья. Вы только задумайтесь, Александр Петрович — например, независимая Дальневосточно-Амурская республика!
— Звучит заманчиво и многообещающе. Но мы покамест не взяли даже Хабаровска…
— Да возьмем же, Александр Петрович, обязательно возьмем. Если вы нам поможете.
— Григорий Афанасьевич, я, кажется, понимаю, отчего вас назначили министром, — улыбнулся Мизинов. — Умеете вы подойти издалека, дипломатично.
— Что ж, кому-то надобно решать и политические вопросы, — согласился Вержбицкий. — Так вот, вернемтесь. Конечно, вы вправе отказаться и попроситься на передовую, под стены Хабаровска, никто вам не откажет. Но, зная ваши качества как хорошего тактика и умелого командира, я хочу предложить это дело вам. И только вам, — Вержбицкий пристально глядел в глаза Мизинову.
— Я уверен, что на войне нет таких боевых задач, которые принижали бы достоинство офицера, а тем более его честь. Особенно в случае успеха таких операций, — отчетливо, как на экзамене, произнес Мизинов.
— Ну и прекрасно, прекрасно! Тогда сразу к делу! Одним словом, Александр Петрович, мы предлагаем вам совершить диверсионный рейд в тыл врага.
— Что-то подобное я и ожидал, Григорий Афанасьевич, — облегченно вздохнул Мизинов. — Принимая во внимание полупартизанский характер вообще всей этой войны, я согласен. Попробую побывать в шкуре Дениса Давыдова, пойму, быть может, чем он так восторгался, будучи отряженным от штаба князя Багратиона[32].
— Буду рад, если начнете и стихи писать, — улыбнулся Вержбицкий. — Так вот, харбинское золото необходимо как можно скорее переправить сюда и снабдить на него крепкий оперативный отряд. Посмотрим на карте, — Вержбицкий пригласил Мизинова к столу, взял в руки карандаш. — Вам предстоит высадиться здесь, в Татарском проливе, в Императорской Гавани. Там удобная, спокойная, незамерзающая бухта. От северных пронзительных ветров немного спасают многочисленные хребты, пусть и невысокие, но густо поросшие лесом. В Гавани два наших охранных крейсера, они помогут с высадкой. Но чуть дальше, верстах в трех и по всему Сихотэ-Алиню, уже полнейшее безвластье. Мелкие партизанские группы, половина красных, половина не поймешь каких — то анархистских, то просто бандитских, но в любом случае нам не союзных. Регулярных частей противника практически нет. Так что в Сихотэ-Алине не предвижу для вас особых затруднений. Преодолев хребет, вы двинетесь к Амуру, форсируете реку…
— Какими средствами? — перебил Мизинов.
— Не волнуйтесь, Александр Петрович, я укажу удобные переправы. Там есть наши люди, а силы красных невелики. Уверенный штурм — и переправа обеспечена.
— Когда замерзает Амур? — поинтересовался Мизинов.
— В нижнем течении, где вы станете форсировать, река замерзает в течение всего ноября, вплоть до середины декабря…
— Так, может быть, лучше дождаться ледостава?
— Времени нет, дорогой вы мой, времени катастрофически нет! — отчеканил Вержбицкий. — К тому же наступление основных частей на Хабаровск начнется в это же время, синхронно с вашим десантом. Главное — не дать красным опомниться, ударить сразу и в нескольких местах.
Мизинов помолчал немного и кивнул Вержбицкому:
— Продолжайте, Григорий Афанасьевич, я слушаю.
— Так вот, Александр Петрович, обогнув озеро Эворон, направитесь к Амгуни. При случае перейдете и ее. Тут уже проще — эта река к концу ноября станет мертво. Камов сейчас на подходе к Кербинскому массиву. Ваша задача — соединиться с Камовым. У него сейчас полторы тысячи штыков и три тысячи сабель. Оттуда — соединенными усилиями на Благовещенск. Красных под городом мало. А Камов сейчас на пике успеха. Дай Бог вам успеть.