На плечах Коробова вбили по два гвоздя. При жизни он был красавцем, но теперь от этой красоты мало что осталось. Отрезав ему нос, красные вставили в отверстия ноздрей две дымящиеся папиросы. Они давно потухли, опавший пепел погас в густой крови на подбородке.
— Застрелили их позже, прежде дав помучиться, — сквозь стиснутые зубы выдавил фон Штопф. — Похороним хоть по-человечески.
Во дворе офицеры сделали из грубых досок два гроба, уложили туда тела, заколотили крышки и закопали замученных на окраине, в одной могиле, водрузив на ней наспех выструганный из сосны шестиконечный крест.
6
Разведчики капитана Жука дошли до предгорий Сихотэ-Алиня. Вернувшись, доложили, что на расстоянии пяти верст в секторе наступления замечены лишь два небольшие гарнизона красных в поселках Онучино и Сидоровка, по сотне штыков каждый. Мизинов на военном совете предложил ударить южнее этих сел, отрезая таким образом красным пути отступления на юг, на соединение с частями Народно-революционной армии. Все согласились, понимая, что в случае успешной операции им будет открыт беспрепятственный выход к хребту, переход через него и свободный путь на амурскую равнину. Наступать решили полком Худолея на Онучино и полком Лаука на Сидоровку, имея на левом фланге кавалеристов Татарцева — для возможного преследования и уничтожения противника, если таковые понадобятся. О том, что красные побегут на север, Мизинов не беспокоился: там глухая тайга, к тому же масса мелких белопартизанских групп. Полусотню Маджуги Мизинов решил оставить возле себя и в дальнейшем использовать как резерв: слишком уж хороши были казаки, чтобы бросать их в первое же пекло.
На рассвете 15 ноября артиллерия крейсеров охраны открыла огонь по Онучину и Сидровке, находившимся в трех верстах от берега и на расстоянии двух верст друг от друга. Артиллеристов Брындина решили пока не задействовать: снаряды для горных пушек пригодятся позже, во время перехода через хребет и после этого — на плоскогорьях Приамурья. Под прикрытием огня мизиновцы подтянулись как можно ближе к селам и приготовились к атаке. После получасового артобстрела два полка начали наступление ротными колоннами. Слева от полка Худолея, немного отставая от стрелков, по глубокой балке пробирались всадники Татарцева. Одновременно на правом фланге атаковали Сидоровку бойцы подполковника Лаука. С первых же минут наступления подтвердились догадки Мизинова. Красноармейцы, занимавшие Сидоровку, практически не отстреливаясь, покинули село и устремились в Онучино. Стрелки Лаука, забрав правым плечом вперед, окружили отступавших с севера и открыли им вслед убийственную стрельбу. Немногим удалось добежать до Онучина, но зато там, усилив этот гарнизон, они все-таки приняли бой.
Онучино растянулось узкой полоской с севера на юг, и в то время как сидоровцы, добежав до северной окраины, укрепились в избах и за сараями, центральную часть села атаковали стрелки Худолея. Бой разгорелся, затрещал, как головешки костра, среди наступающих появились первые жертвы. Метров за двести до крайних изб села Худолей приказал своим стрелкам залечь.
Рассматривая Онучино в бинокль, Худолей заметил, что красные умело использовали в качестве укрытий воронки от снарядов охранных крейсеров. Теперь каждая воронка представляла собой хорошо укрепленную огневую точку. В двух таких точках Худолей заметил пулеметы.
«Вот зараза! — выругался полковник. — Медвежью услугу оказали нам морячки! Теперь попробуй выбить! Просить огня с крейсеров по укреплениям — бесполезно, слишком долго будет. За это время красные нас прицельно повыщелкивают на белом снегу. Мы тут для них — прекрасные мишени… Что-то надо делать немедленно», — решил он, когда рядом с ним едва привставшего со снега офицера скосила пулеметная очередь. Худолей плотнее вжался в землю. Над головой густо свистели пули.
На правом фланге Лаук, преследуя бегущих, тоже наткнулся на сильный огонь. Бойцы залегли и в ответ начали пальбу по избам и сараям. Вскоре красные стали стрелять реже, но зато прицельнее. У Лаука появились первые жертвы. Подполковник нервничал, вжимаясь в мерзлую землю, от бессилия скрипел зубами. «Не видит, что ли, Татарцев?» — мучительно думал он.
Но Татарцев все видел. Он же и спас положение. Выйдя с кавалеристами из балки к южной оконечности Онучина, он ударил в тыл красным вдоль центральной улицы села. Красные, видимо, не заметили всадников в начале атаки, а потому дерзкий налет конников явился для них полной неожиданностью. Укрывшиеся в воронках в центре села красные в панике бросали винтовки, тянули вверх руки. Кое-кто пытался, отстреливаясь, прорваться к югу. Не щадили никого.
Воспользовавшись суматохой в рядах противника, стрелки Худолея встали в полный рост и с громким «ура» ударили в штыки. Центр села был очищен. Татарцев развернул коней на север и помчался на выручку Лауку. Но внезапно был остановлен фланговым пулеметным огнем с колокольни сельской церкви. Несколько лошадей упали. Остальные, замешкавшись, срочно спешивались и залегали.
— Не ложиться! Коней перебьют! — кричал кавалеристам Татарцев. — Рассредоточиться! Двумя колоннами в обхват церкви! — и пустил коня южнее церковного алтаря. Другая половина всадников пустилась с севера. Пулеметчик, потеряв всадников из виду, стрелял теперь по восточному краю села, стараясь поразить расправлявшихся с красными стрелков. Но этот огонь уже не причинял наступавшим никакого вреда.
Спешившись у храма, Татарцев с кавалеристами вошел в церковь. Там был только священник — стоя на коленях на солее[38] и воздев руки горе, батюшка молча молился перед раскрытыми царскими вратами[39], невзирая на стрельбу на колокольне и в селе. Татарцев перекрестился и замешкался, переминаясь с ноги на ногу. Потом кашлянул. Священник услышал, обернулся, поднялся с колен и сошел с солеи навстречу вошедшим.
Офицеры подошли под благословение. Священник рассказал:
— Когда вы начали наступление, они втащили пулемет на колокольню, несмотря на мои протесты. Пригрозили застрелить, если ключи не дам. Пришлось отдать. Прости, Господи! — он мелко перекрестился, голос его дрожал.
— Батюшка, благословите выбить оттуда эту мразь, — попросил Татарцев.
— Благословляю, сын мой, благословляю… — с перепугу священник бормотал неканоническое.[40]
Татарцев кинулся к лестнице, один из офицеров окликнул его:
— Ваше высокоблагородие, позвольте с вами, — и побежал следом.
Грохотали сапоги по кованому железу лестницы. Оставшиеся внизу взяли священника под локоть и отвели к левому клиросу[41]:
— Схоронитесь тут пока, не дай Бог чего…
Сверху раздались два выстрела. Офицеры замерли с наганами в руках. Потом с нарастающим шумом вниз по лестнице скатилось обмякшее тело и распласталось, раскинув руки. Вскоре показались Татарцев и его напарник. Офицер вытирал платком щеку, из-под которой струилась кровь.
— Промахнулся, — пояснил он офицерам. — А последним патроном — себя, — и кивнул на труп.
С красными на севере села покончили сообща — освободившиеся стрелки Худолея нагрянули на них с тыла, а штыковая атака Лаука окончила дело.
После боя всех убитых (а таковых насчитали пятнадцать человек) снесли в церковь, где батюшка отпел их. На колокольню поднялся Татарцев и звонил в колокола. Священник объяснил ему, как это делать, и теперь ротмистр от души играл своеобразным похоронным звоном — «перебором», вкладывая все свои чувства, находившиеся сейчас в совершеннейшем хаосе: ему было жаль своих соратников, но в то же время всего его переполняла на удивление радостная вера в то, что этих страдальцев на небесах и впрямь ждет нездешнее блаженство. «Упокой Господи души усопших раб твоих…» — повторял он за священником, утирая слезы, а сам медленно ударял по разу в каждый из семи колоколов, от малого до большого, а потом всей силой налегал на языки сразу всех колоколов…
Убитых похоронили внутри церковной ограды. При опускании тел в общую могилу Мизинов, однако, запретил залповый огонь.
Интендантские склады перенесли в Онучино и стали готовиться к переходу через хребты Сихотэ-Алиня.
7
Разгром в Онучине и Сидоровке заставил красное командование спешно оттянуть свои малочисленные отряды в сопки и по возможности сконцентрировать силы в одном кулаке. Задачей Мизинова стало не дать им такой возможности. Пути на юг красным теперь не было: белые надежно заперли все пригодные для этого распадки[42] и дороги. Зато самому Мизинову открывался почти беспрепятственный путь к Амуру, стоило только преодолеть невысокие сопки Сихотэ-Алиня.
Переход решили совершать двумя колоннами, одна вслед другой. В первой колонне пошли стрелки Худолея, пластуны, понтонеры, Мизинов с казаками Маджуги. В середине колонны лошадьми тянули орудия Брындина. Во второй колонне следовали стрелки Лаука и обозы с боеприпасами, одеждой и продуктами. Замыкали колонну кавалеристы Татарцева. Возглавлял колонну генерал-майор Яблонский. Впереди первой колонны пустили разведчиков капитана Жука с отделением пластунов — они должны были выведать, насколько безопасен этот двухсотверстный переход до богатого села Верхнего Тамбовского, где предстояло остановиться, отдохнуть и приготовиться к форсированию Амура. «Лишь бы успеть вовремя к переправам, пока красных там нет. Все остальное пустяки, — думал Мизинов. — После Амура до Эворона рукой подать, а там, за Амгунью, и Кербинский склон, где сейчас дожидается атаман Камов. Эх, Иван Герасимович, дай Бог тебе продержаться. А уж мы поспешим, насколько сможем!»
Густые леса Сихотэ-Алиня были в самой осенней поре: насколько хватало глаз, все склоны и сопки застилал золотой ковер широколиственных лесов. Кое-где в эту красоту вклинивались свежие зеленые пятна хвойных д