12
— Ваше превосходительство, к вам курьер от капитана Белявского! — часовой вошел в штаб и щелкнул каблуками.
Мизинов настороженно посмотрел на Яблонского, но в лице начальника штаба светился восторг.
— Бог ты мой! — не сдержался он. — О таком успехе можно было только мечтать!
— Где он? — сдержанно спросил у часового Мизинов.
— Их благородие чаю попросили с мороза, долго добирались, — ответил тот.
— Он один?
— Так точно, один, ваше превосходительство!
— Пусть согреется. Потом пригласите! — сухо приказал Мизинов. Часовой вышел.
— Ну что, Александр Петрович, нежданно-негаданно? Удача сама в руки идет? — Яблонский откровенно радовался.
— Подождите радоваться, Евгений Карлович, — нахмурился Мизинов. — Меня это немного настораживает. И где наши разведчики, которые по всем подсчетам должны были вернуться утром?
— Простудились от здешних ветров. Встретили красных и были ранены… Да мало ли что могло случиться, Александр Петрович!
— Случиться могло, действительно, что угодно. Но что именно случилось?
— Вы полагаете…
— Евгений Карлович, мы, можно сказать, в тылу врага, — оборвал начальника штаба Мизинов. — Следовательно, обязаны, вы понимаете — обязаны быть начеку… Оружие при вас?
— Да, вот, — Яблонский похлопал по кобуре.
— Присядьте за стол, револьвер положите в ящик и не закрывайте его.
— Слушаюсь, — Яблонский сел за скромный письменный стол, раздобытый старостой для нужд штаба, открыл ящик, положил туда наган, сам сел на стул и настороженно смотрел на Мизинова.
— Вас не удивляет, что посыльный первым делом попросил чаю? — спросил Мизинов.
— Замерз с дороги человек, понятное дело, — оправдывался Яблонский.
— Не в традициях русской армии посыльному чаи распивать, не доложивши о деле, ведь так? — спросил Мизинов.
— Так-то так, Александр Петрович, но ведь они уже и не офицеры в полном смысле слова, сколько лет в тайге, другие привычки появились…
— Офицер всегда остается офицером, — возразил Мизинов. — И как он может быть им в «полном» или не в «полном» смысле слова? Я, по-вашему, в каком смысле офицер? — уже мягче и с улыбкой спросил он.
— Ну, зачем вы так, Александр Петрович! — было заметно, что Яблонский обиделся.
— Простите, Евгений Карлович, — извинился Мизинов. — В мыслях не было укорить вас в чем-то. Но вы поймите, что у нас около трех тысяч бойцов, и каждый из них на вес золота. Поистине, под нашим с вами руководством собрались, наверное, самые лучшие офицеры России. Цвет белой мечты, ее рыцари, уж простите мне такой затертый эпитет. Но он наиболее верно объясняет то, ради чего мы все еще не сложили оружия в этой борьбе. Офицер — он всегда офицер, в бою, в походе, на отдыхе, с женой и детьми. Всегда офицер! И как офицер постоянно думает о приказе… А этот — чай пить… Впрочем, посмотримте, Евгений Карлович, возможно, я слишком резок.
В дверь постучали.
— Войдите!
Двери распахнулись, и в комнату, грохоча сапогами, вошел среднего роста молодой подпоручик с планшетом через плечо.
— Господин генерал-майор! По личному поручению от капитана Белявского подпоручик Лукин! — козырнул он.
При первых его словах Мизинов насторожился и посмотрел на Яблонского. Тот пристально глядел на порученца. Им сразу же стало понятно все. Оглядев фигуру офицера, Мизинов нашел, что шинель на нем сидит мешковато, не по росту. Отдав честь, подпоручик так и стоял с протянутым планшетом — даже не вытащил оттуда письмо.
— Подпоручик, вы который год воюете? — первым спросил Яблонский.
— Так с восемнадцатого в тайге, — смутился порученец.
— А в германскую воевали, позвольте полюбопытствовать? — продолжал начальник штаба.
— Воевал… На Юго-Западном у Брусилова… А почему, собственно?..
— Да потому, ваше благородие, — перебил его Яблонский, — что как воевавшему у Брусилова вам должно быть прекрасно известно, что при личном докладе к генералу обращаются не по чину, а словами «ваше превосходительство»! И пакет вынуть из планшета и передать в руки! Не так ли? Или я что-то напутал?
Мизинов и Яблонский испытующе смотрели в лицо гостя. Тот заметно потерялся, покраснел, как-то неловко развел руками и вымолвил:
— Так ведь, ваши превосходительства, простите, конечно, но таежная война — она из тебя всю грамоту напрочь повыбьет. Все политесы забудешь. Одно слово — партизанщина, как красные нас называют.
— Сдается мне, подпоручик, что нам будет о чем поговорить, — сдержанно промолвил Мизинов, подходя к порученцу. — На досуге, когда вы вспомните, кто вы такой на самом деле. Руки! — Мизинов выхватил наган и приставил его к груди Лукина. — Не думайте сопротивляться, кругом часовые!
Лукин нехотя поднял руки с планшетом и презрительно улыбался:
— Ваша взяла, господа генералы! Но рано радуетесь. Белявский и Камов доживают последние деньки, и вам недолго осталось.
— Уж вам-то точно совсем чуть-чуть, — сказал Мизинов, вынув револьвер из кобуры Лукина и взяв из его рук планшет. — Я был прав, Евгений Карлович, планшет японский, из наших запасов.
— И японцев ваших скоро в море скинем! Вместе с вами! — Лукин осмелел и зло выкрикивал короткие фразы, брызгая слюной: — Пусть я погибну, это не меняет вашего краха!
— Караул! Увести! — крикнул Мизинов, отворив дверь.
— Моя смерть вам ничего не даст! — кричал Лукин, дергаясь в руках караульных. — Зато ваша… ваша положит конец этой гнусной войне, которую вы развязали против своего народа!.. Будущее не за вами!.. Оно вами проиграно!.. У вас его нет!..
На допросе Лукин не стал молчать и что удивительно, даже не попросил за откровенность сохранить ему жизнь. Он действительно был Лукиным, иркутским учителем. Призванный в армию в четырнадцатом, дезертировал с фронта и затаился в тайге. Когда пришла смута, понял, что настала пора извлечь из этого личные выгоды. Вступил в партию большевиков и записался в партизанский отряд. С тех пор уже четвертый год сражается за счастье трудящихся.
Поведал он и о смерти разведчиков, и о геройской гибели подпоручика Пронина — не сказав ничего Струду, тот предпочел умереть. За недостатком времени его не стали пытать и расстреляли. «Случаются и у вас герои, не возражаю», — ехидно скривился Лукин.
Как человек военный, Струд понимал, что Мизинов с нетерпением ждет возвращения своих разведчиков. А потому ничего не оставалось, как действовать наобум. Струд сам прекрасно понимал, что его замысел шит белыми нитками, что любой офицер с опытом разглядит в Лукине насквозь штатского человека. Но выхода у него не было, да и время поджимало. Кроме Лукина посылать было некого — тот хотя бы внешне походил на офицера. Переодев его в форму Пронина и дав наставления, Струд отпустил его к Мизинову.
«Вернется — здорово. Не вернется — что ж поделаешь», — думал командир.
Мизинов слушал рассказ Лукина и сокрушался о том, что еще и боев-то не было крупных, а люди гибли. И какие люди!
— Я знаю, что вы меня расстреляете, — сказал Лукин.
— Сожалею, но не смогу доставить вам такого удовольствия: вы не офицер, — оторвался Мизинов от раздумий.
— Все равно! — выпалил раскрасневшийся Лукин. — Я готов умереть. Чем я хуже вашего офицерика?..
— Пора с этим кончать, мы и так потеряли много времени, — на следующий день сказал Мизинов Яблонскому. — Приведите его.
Яблонский скомандовал, и вскоре в штаб ввели Лукина. Мизинов сидел за столом и задумчиво смотрел на пленного.
— Евгений Карлович, оставьте нас одних, — приказал Мизинов. Начальник штаба попробовал возразить, но Мизинов был категоричен:
— Прошу вас, Евгений Карлович! — он вытащил револьвер и положил его перед собой на стол.
Яблонский вышел и плотно прикрыл за собой двери.
— Можете перед смертью попросить меня о чем-нибудь, если хотите. Обещаю: что в моих силах — выполню. Вы мне симпатичны своей категоричностью.
— Благодарю, — усмехнулся Лукин. — В таком случае похороните меня в отдельной могиле, поставьте звезду и напишите: «Последний романтик революции Станислав Лукин».
— Даже так, — удивился Мизинов. — Вы искренне верите в победу пролетариев?
— Безусловно и непреклонно, — отрезал Лукин. — Впрочем, что вам от того? Это ведь не мешает вам верить в свою белую мечту!
— Пора кончать наши пересуды, все одно это ни к чему не приведет, — сказал Мизинов, поднимаясь из-за стола. Он подошел к окну, выходившему на пустынный двор. «Даже странно видеть, что сейчас там никого нет, — подумал он. — Но уж так тому и быть!»
Отвернувшись от Лукина, он открыл настежь оконные рамы — в комнату ворвался свежий ветерок. Он взъерошил волосы генерала, прохватил до косточек Лукина. Тот поежился, осматриваясь по сторонам.
— Смотрите, Лукин, — продолжал Мизинов, смотря в окно. — Такая свежесть в природе! Скажите, вам не жаль умирать за какие-то надуманные теории?
— Ваши не менее надуманы, — ответил Лукин.
— Как знать, как знать, — задумчиво промолвил Мизинов, смотря в окно. — Впрочем, будущее рассудит нас.
— Для вас его больше не будет! — раздался сзади злорадный вскрик Лукина.
Мизинов резко обернулся. Лукин стоял в двух шагах от него и направлял в него наган, схваченный со стола.
— Вы безумец! — только и успел крикнуть Мизинов, успев, однако, заметить, что Лукин целит аккурат в грудь.
Раздался выстрел, еще один, потом щелчок. Мизинов пошатнулся, лихорадочно схватился за грудь, полусогнулся и грузно повалился на пол.
Лукин бросил наган, быстро огляделся, увидел висевшую перед дверью генеральскую шинель с папахой, сдернул их с крючка. Ему показалось, что порвалась петля на шинели. «К черту! Скорее!» — пронеслось у него в мозгу. Он второпях накинул на себя шинель, нахлобучил папаху на голову и выпрыгнул в окно.
Тут же в комнату ворвались караульный и генерал Яблонский. Бледный начальник штаба увидел Мизинова лежавшим на полу, подскочил к нему и склонился над телом.