– Пошли посмотрим, что там такое было.
Намертво пришлепнутый к липе на высоте полутора метров над землей «Буран» еще дымился. Сгорело все, за исключением металлической рамы, полностью покрытой жирной черной копотью. Перехваченный поперек туловища тросиком в палец толщиной, Глотов (а точнее, то, что от него осталось) имел видок еще тот! Лицо его обгорело лишь наполовину, выпятив часть обугленной челюсти с крупными редкими и кривыми зубами. Вторая сторона алела глянцем обнаженных мышц. Так, что, казалось, будто он злорадно скалится на них, теперь уже открыто и без всякой боязни. Потянуло ветерком, и сладковатый прилипчивый запах обгоревшей плоти ударил в ноздри. Солдат, не выдержав, тут же согнулся и блеванул. «Неженки, бля... – не поворачиваясь в его сторону, неприязненно буркнул Дорофеев. – Вас бы, сука, на недельку к ченам!»
Обошел вокруг дерева и подивился незамысловатой, но весьма эффективной конструкции западни. Тросик свободно скользил через вбитую в развилке толстую скобу. Даже без примитивного блока. На конце было жестко снайтовано два трехметровых широких и увесистых бревнышка, с точным расчетом на вес снегохода с людьми. «Зря я этого зверобойчика раньше времени списал со счетов... – уважительно подумалось Игорю. – Этот паря еще вполне может попить моей кровушки. Он такой!»
Ветер долго завывал и ярился. А потом как-то разом стихло. И когда снова тронулись в путь, засквозили в морозном воздухе первые белые мухи, а через пару минут снег припустил уже нешуточно. Повалил щедро и весомо. Махом стал накладывать толстые белые мазки на ветки деревьев, еще толком и не отдохнувшие от прежней тяжести.
Пройдя еще с полкилометра вдогонку за беглецами, Дорофеев остановился. Дальше, как он и предполагал, следы круто пошли в сопку. Видно, надоело мужикам шнырять как зайцам. Решились на прямой огневой контакт. Решили дуэль устроить. И то дело! Ведь теперь им уже никто не мешает. Теперь их только двое. Дыба сообщил по рации, что вычеркнул Щира и взял деда с фельдшерицей. «Так они ж тогда, получается, все видели! – запоздало сообразил Игорь. – Сидели на скале до последнего! Видели, что нам с Солдатом удалось спастись... Видели и не стреляли? Странно... Да ничего странного! Место для них неподходящее. Сам же определил... Мы же после взрыва сразу прикрылись, а они там – как на ладони. Начнись стрельба – и им амбздец... Да ты сечешь, паря! – еще раз мысленно похвалил он грамотного противника. – Теперь засядешь в хорошем укрытии, так чтобы нам тебя достать стало затруднительно, а сами мы для тебя – как блоха на пузе...»
– Низом пойдешь. А я за ними, по следам на сопку. Понял? – спросил Дорофеев.
– Зачем низом? Давай вдвоем, шеф... – заартачился Солдат.
– Нет, ты меня не понял, – угрожающе перебил его Игорь. – Я дважды повторять не буду. – Сказал и подумал: «Дурак дураком, а прошурупил, скотина, что дальше живцом будет». – И держись поближе к подножью сопки. Все, побежал, бля... Вперед! Ну?!
Подождал, пока Солдат, втянув голову в плечи, с зажатой в смехотворно вытянутых, заметно подрагивающих руках помповухой, дохромает наконец до угла скального выступа, и только тогда сам шагнул в гору.
Румын
«Ну, что, сучьи дети? Влипли?! Попали, как кур в ощип! – ликовал Румын, наблюдая за тем, как ярким оранжевым столбом пылает рванувший снегоход, и мазучие клочья сажи гоняет ветром в вышине. – Жалко, что не всех пожарил. Да ниче... Еще достану. Не счас, так после. Никуда вы, замудонцы, не денетесь!»
– Уходить надо, Андрей, – крикнул Мостовому, поднимаясь. – Надо нам с тобой покрепче место искать.
Потопали опять. Тяжко продираясь через гремящий лещинник, через накрепко стреноженные лимонником сплошные заросли леспедицы.
– На Маньку садись, – увещевал Андрея Горюн. – Че ты, хромый, убиваешься?
– Ничего, Саш, я вполне поправился.
– Ну, как знаешь... – недоверчиво, с неудовольствием косился Румын.
– Будешь, значит, с верхотуры все низа смотреть, – озадачил Мостового, когда выбрал подходящее для засидки место. – Тут тебе все видать будет. А я пониже схоронюсь, чтобы с тылу не зашли.
Спустился на десяток метров вниз по склону, присмотрев провал в снегу навроде старого осыпанного окопа со срезанным наполовину бруствером. «Небось еще с японской остался, – крутанулось в мозгах. – Тоже кто-то оборонился...» Разгреб под собою до самой лежалой жухлой прошлогодней листвы и, припав к земле, проелозил место для локтей. Старая знакомица трехлинеечка ладно приклеилась, ухватисто прилегла в ладонях. Устроился как следует и стал терпеливо ждать.
Ждал, а лютая обида на бандюков все грызла и грызла, буквально гнобила, выедая нутро. Все же забрали, нехристи! Все до донышка из хаты выгребли! И шкуры, и деньги, потом и кровью политые! Потом... и кровью...
И пришло тут на память совсем не ко времени...
В два захода с одышкой одолел-таки крутой подъем и остановился. До вершины сопки оставалась какая-нибудь пара десятков метров. Но дальше-то соваться было нипочем нельзя. А потому скинул лыжи, прислонил к дереву. Подобрался ползком к пятиметровому, насквозь продуваемому пятачку на самой вышине. Прочно залег, приткнувшись плечом к тонкой мохнатой сосенке. Поднес к глазам обтянутые черной резиной окуляры армейского бинокля. Покрутил колесико, настраивая, и каменистый, местами густо поросший кедровым стлаником склон соседней сопки придвинулся вплотную, почти впритык. Вот они, отстои!
С десяток минут, придерживая дыхание, шарил острым взглядом из стороны в сторону. Тщательно обглядывал каждую груду валунов, каждую малую куртинку. Уже откинулся было на локоть, теряя терпение, когда что-то смутно, мельком краснуло через крепь. И снова приник к биноклю. Опять принялся разбирать... «Ну... так и есть! Вот она!.. Вот где ты примостилась, голубица! В самой что ни есть густоте!»
Однако лежала тигрица совсем не в лад. Прямо башкой к нему. Одна голова и видна была. А это дюже худо. Промахнуться-то не должен. Здесь не так-то уж и много – каких-нибудь триста метров, не более. Но худо – как не погляди! А вдруг как ненароком мурло побьешь, клыки попортишь? Да и на второй выстрел времени точно не будет. Шмыгнет за увал, и все тогда. А первым, знал по опыту, можно и не уложить намертво, так чтобы без лишнего-то риска. Чтобы потом, добирая, свою-то шкуру не подставить. Тогда уж от нее никуда не уйдешь! Все одно достанет, зверина буйная. Одно слово – Куты Мафа[60], хозяйка-бабушка...
Решил поискать место получше, но тут же, в этот же миг опомнясь, и передумал. Теперь, когда на перегляд вылез, любое его движение приметить может. Да и вдруг, на беду, ветерок переменится, прямо на нее потянет. Тогда все, каюк! Умахнет с концами за дальний перевал или, того хуже, станет, голуба, вдругорядь его самого скрадывать. Вот тогда уж точно страху не оберешься. Один шанс из тысячи, что сподобишься ноги сделать.
Поразмыслил, и вдруг его как молотком по затылку треснули: «Так она и не одна к тому ж! Как же я из ума-то выпустил?! Совсем, должно быть, немного времени прошло, как снюхались? Не успели еще, видно, сговориться-то? Непременно должна же, молодка вредная, перед хахалем своим повыкаблучиваться, повыдрючиваться всласть?.. Да как же без этого?.. Бабье, оно и есть бабье... Значит, и он с ней где-то рядом обретается. Ну-тка, глянем...»
Но, как ни всматривался до слез в каждую складку лежащей перед ним местности, обнаружить самца ему так и не удалось. «Скорей всего, там, за камнями, ложбинка где-то... – рассудил, утомясь. – Оттого и не глянется, черт патлатый. Ну, так ладно, обождем... Авось нарисуется...»
И ждать пришлось очень долго. Показалось – час, а то и больше. Уже весь до костей продрог, скоченел насквозь. Лежать-то лежал мумией, без движения. Тут же даже втихаря плечьми не поведешь. И рук дыхалкой не погреешь. Одна мука смертная... А все ж таки вылежал! Поднялась, Параська рыжая! Показалась вся как есть! Постояла, принюхиваясь, поводя головой туда-сюда. Потянулась сладко, низко прогибая спину, будто какая мурка домашняя. И снова замерла.
Едва дыша, медленно приложился к прикладу. Не торопясь, надежно выцелил под левую лопатку, повел стволом чуток назад. Покривился, негодуя: «Вот же, мать ее ети!.. Лучше бы его сначала, а?.. Да где ж тут ждать-то?! А вдруг уже так-то больше и не подставится?..»
Выстрел в разряженном морозном воздухе прозвучал, как негромкий глухой хлопок. А следом за ним – и другой, через какую-то долю секунды. И тигрица, вздрогнув, присела на задние лапы, а потом, так и не разгибаясь, словно нехотя, завалилась на бок и, соскользнув, рухнула со скалы. Полетела вниз, сметая снег с карнизов, звучно шлепая всей своей массивной тушей по острым краям выступающих каменных уступов. Хотел уже отложить винтовку, чтобы глянуть в бинокль, да снова вздернулся, опять пристроил палец на спусковом крючке. Там же, ровно на том же самом месте, где еще мгновением раньше она стояла, на самой кромке заснеженной скальной кручи, словно чертик из табакерки, вырос самец! Выскочил и застыл, навис над обрывом, совершенно не шевелясь, пристально глядя куда-то вниз. И опять, опять – не в лад! Совсем не так, как надо бы! Опять, как и самка, башкой вперед! Но времени на размышления уже не оставалось, и он решился бить в голову, рискуя безвозвратно испортить долгожданный драгоценный трофей. И, матюгнувшись под нос, осторожно, по капочке, потянул на себя спусковую скобу. И показалось ему, что выстрел его второй вроде как эхом сдвоило. Вроде как дуплетом каким жахнуло...
Свежевать, недолго думая, принялся с тигрицы. И тут на все про все полных два часа ушло. Вконец умаялся, ворочая с боку на бок тяжеленную тушу, пока догола ее не раздел. Дальше уже побыстрей дело пошло. Легонько потюкивая острым, как бритва, топориком, аккуратно отделил самое ценное – оставленные в шкуре, не порушенные голову и хвост. Вырезал сердце и печенку. Осторожно выбрал глаза. И больше пока решил ничего не трогать. За всем остальным все равно поутру на дровнях ехать. Сейчас хотя бы матрасню уволочь. Это наперед – главное. Надежно присыпал ободранную дичину снегом, часто натыкал сверху нарубленных пихтовых лап. И рядом всю без остатка сукровицу замел подчистую, а разом и всю свою топотню. Не мельтеша, покурил всласть, в удовольствие. И только потом, немало сокрушаясь – там-то еще и того поболе на успевшем пристынуть зверюге попотеть-то придется! – навострился идти к самцу.