Время тоже неслось… Туманов бежал, задыхаясь, шел пешком, опять бежал, прорубаясь через «сибирские джунгли». Сколько времени прошло? – на часы не смотрел. Упал, вконец обессиленный, практически парализованный – лежал на податливом мху, как на старом, дырявом матрасе, и неподвижно смотрел на вершины деревьев. Время неслось дальше. Пока он лежал, боль отступала. Он не стал бы шевелиться, даже случись нужда. Глаза закрылись, и Туманов уснул.
Очнувшись, он увидел те же деревья. Ничего не изменилось, только солнце, просвечивая через кроны, сместилось правее и на пару дюймов опустилось. От земли тянуло холодом. Полная потеря чувства времени. Туманов поднял левую руку, глянул на часы. Циферблат пересекала глубокая трещина, но стекло держалось, и часы шли. Семь пятнадцать вечера. Вот оно, настоящее русское качество… Кряхтя, поднялся, сел на колени. Тело болело, но как-то глухо. В принципе, он смог бы встать на ноги и куда-нибудь пойти. Но не хотелось.
Зато хотелось пить. Туманов осмотрелся. Замшелая округа не внушала оптимизма. Темный густорастущий лес, и никаких водоемов. Под рукой муравейник, мураши суетятся, кузнечики стрекочут, птички поют. Налицо все признаки устойчивой и ясной погоды. Он стал припоминать направление бегства. Ущелье тянулось с севера на юг, с небольшим загибом к востоку. От моста он свернул направо, но бежал не вдоль ущелья, а по диагонали, в чащобу. Километра три отмотал. Тогда выходит, что до ущелья с ручьем километра полтора – если взять ориентировочно на восток. Но это значит, что он должен возвращаться – а вот этого бы не хотелось. Возвращаться – та еще примета. А в те места, где тебя ищут – тем более. А ведь наверняка ищут…
Выстроив в памяти перипетии сумасшедшего дня, Туманов задумался. Еще раз огляделся и на всякий случай заполз в маленький овражек – под разлапистую пихточку. В какой переплет его опять угораздило? Боль не стихала, камуфляж в плачевном виде, из амуниции ножик и… часы. Безбожно хотелось курить. За день он успел поскандалить с туристами, подраться с тремя обормотами и еще троих отправить к праотцам. Неплохое начало трудового года. Если так пойдет и дальше, до следующего отпуска он не дотянет.
Жажда становилась назойливее. Где он вообще находился? Как подсказывали бессистемные знания географии родного государства, правее (вернее, восточнее) Енисея – на широте Заангарского плато – жизнь существует примерно такая же, как на Марсе. Отнюдь не памятный Горный Алтай, где косяками снуют туристы и яблоку негде упасть, чтобы не ударить в консервную банку. Единый монолит леса и поросших лесом кряжей. Крошечные пятна поселков, расстояние между ними зачастую измеряется десятками миль. Ни железных дорог, ни сухопутных. Один транспорт – вертолеты, и те летают лишь по личной надобности. Далеко на севере – гранитовые рудники, золотые прииски, там живут и трудятся люди. Ойкумена там. На юге вообще жизнь ключом: по Ангаре, по Ангаре… А здесь, в мертвом пространстве – девственность первозданная, свет ее пересвет… И ты – один на льдине.
И каковы перспективы? Можно параллельно дороге добраться до Услачей. А смысл? Ни почты, ни телеграфа. Зато есть засада, которая с некоторых пор на него злая. Можно добраться до Столбового. Двести верст. Немного. За неделю осилит. Можно угнать машину и прокатиться до Столбового с ветерком. И там влететь в засаду. Можно подождать, пока до Черкасова дойдет, что ценный кадр пропал, что он в квадрате там-то и там-то и пора сбрасывать на него парашютный десант (в духе братской цеховой взаимовыручки). Можно никуда на ходить, а выбраться из-под елочки и полюбоваться морковным закатом. Можно…
Нет, нельзя. Лучше всего пойти на север. Где-нибудь подальше пересечь ручей и выбраться из злополучного ущелья. В округе обязательно найдутся деревеньки. Пусть он пройдет десять, двадцать километров – ничто не вечно, даже этот лес… а пока будет идти, у него будет достаточно времени подумать о том, почему незнакомые вооруженные люди проявляют к нему такой повышенный интерес.
Туманов взял курс на северо-восток, правильно рассудив, что гипотенузу придумали не зря. Пока не стемнело, он планировал, вопреки самочувствию, перебраться через ручей и уйти как можно дальше. К половине девятого вышел к ущелью. Постоял пару минут, созерцая обросшую лесом исполинскую трещину. Начал медленно спускаться. К девяти выбрался из леса и, цепляясь за корни, оплетающие склон, съехал с глинистого обрыва. Найдя проход в беспорядочных нагромождениях валунов, он припал к ручью и долго вкушал прозрачную, обалденно чистую воду. До полного наступления темноты оставалось часа полтора, можно было позволить себе привал. До полдесятого Туманов лежал в укромном местечке между камнями, наслаждался чистотой воздуха и наблюдал, как медленно, подчиняясь закону времени, темнеет небо. В девять тридцать собрался встать и начать восхождение, но, услышав шуршание гравия, передумал. Только и успел сжаться в пружину – во избежание летального исхода…
Некуда тут было прятаться. Сам заплыл в сети. Никто не звал… Хорошо, что их было только двое. Один шагал по кромке воды – на плече «пэпэшка», в глазах сосредоточенное выражение. Второй – позади и чуть в стороне, ближе к камням. Этот заметно отдувался, потому что тащил на загривке мешок, похожий на картофельный, и мешок явно не пустовал.
«Фартовый ты сегодня парень, – подумал Туманов, нащупывая под рукой увесистый валун. – Просто везунчик».
Он сознательно пошел на упреждение. Стычки не избежать, это железно. Так какого же тянуть? Он вскочил на ноги – защищайтесь, судари… Сработал фактор «не ждали» – шедший впереди пришел в замешательство. Туманов швырнул голыш и попал в детородный орган (чтобы таких же не делал). Прием, конечно, подлый – тут уж никакая выдержка с накачкой не спасут. Человек жалобно взвыл и сложился пополам. Готов. «Сотрясение» заработал… Недолго думая, он бросился на второго – тот успел поднять голову – ударил с боксерским напором, в челюсть. Человек уронил мешок, отпрянул. Попытался дотянуться до рукояти автомата на груди, но получил второй ломающий удар и отлетел на камни. Первый, ослепленный болью, собирался предпринять отчаянный демарш, даже клацнул затвором. Но схлопотал вторично по детородному хозяйству (экое постоянство…) – на этот раз ногой, что со стороны Туманова было вообще верхом свинства.
– А это тебе мой постскриптум, – заявил он без юмора, подходя вплотную и мощно впечатывая снизу вверх в подбородок.
Предыдущий поверженный, лежа на коленях, отыскал наконец рукоятку «пэпэшки», но Туманов отобрал у него автомат и выдернул ремень, наброшенный на шею.
– И тебе постскриптум… – сказал и сделал. Челюсть от удара сломалась – так явственно прозвучал хруст.
Какие-то странные они оказались, эти двое. Если с предыдущими (лицами славянской и таджикской национальностей) было сравнительно ясно: отморозки, молотящие «на дядю», – то в этих присутствовало нечто энигматическое. Одеты в черное, плотно облегающее, с воротом «апаш», на ногах прорезиненные сапожки до икр, прически «под бобрик». И сами никакие на русаки. Монголоиды или что-то к ним близкое, хотя и не обязательно. Скулы широкие, но глаза с нормальным (почти не узким) разрезом. Полукровки. Либо нация такая – особенная. Помимо автоматов вооружены штык-ножами – не «акаэмовскими», стиль поизящнее. Карманов нет. Шмон исключается.
Туманов охватил все это одним взглядом. В округе пусто, но пустота обманчива. В пустоте таится нечто… Убегать надо – в любом случае. Он повесил на спину «пэпэшку», рассовал по карманам три рожка и поднял голову, собираясь глянуть, как там его «поднадзорные»…
И похолодел, почувствовав ежа в животе.
Мешок, упавший с хребта «монголоида» и совершенно им позабытый, подозрительно шевелился…
Свинья там, что ли?
Подойдя поближе, он разобрал утробное урчание. Присел на корточки. Чудеса. Мешок определенно был чем-то недоволен и сдавленно выражал эмоции. Не обжечься бы. Туманов развязал грубые тесемки, развел в сторону обтрепанные края мешковины – уже жалея о своем любопытстве и сильно подозревая, что открывает ящик Пандоры.
Из серой мешковины выбрались два связанных в запястьях кулачка и с ходу врезали ему по лбу.
Мать моя женщина… А он забыл про нее! Придя в себя, Туманов судорожно схватился за нож, перерезал веревки и, отодрав пласт изоленты, обмотавшей всю нижнюю часть лица – маска, да я тебя знаю! – залился смехом. Перед ним сидел взъерошенный чумазый чертенок с вытаращенными глазами.
– Привет, чунга-чанга, – забормотал он сквозь хохот, – безумно рад тебя видеть. Чего дерешься?
– Туманов… родненький… – Алиса Русакова бросилась ему на шею, заревела взахлеб.
– Эй, эй… – он попытался отодрать девочку от себя. – Ты меня не шокируй, Алиса. Что за дела мокрые?
– Ты куда нас завез, Туманов?! – У Алисы началась истерика. Она замолотила кулачками по его груди, слезы брызнули в лицо. – Ты куда нас завез, Тума-анов!!!
– Ну так ить я… – он начал было оправдываться. И замолк. Какие слова? Не будет она внимать его словам. Да и права девчонка по крупному счету. Сам завез, Сусанин. Бабу послушался.
– Они убили их всех, Туманов! – Алиса колотилась в его грудь кулачками, как в закрытую дверь. Колотила яростно, даже больно. – Они всех убили, слышишь?.. Папу, Раневича, дядю Борю… Тетю Надю, тетю Галю!.. Слышишь, Туманов, они их всех убили!.. Это ты виноват, Туманов… Ты нас завез, ты!
Она повторила это раз двадцать. А он с несвойственной ему теплотой гладил девочку по головке, не зная, как утешить. Да и надо ли ее утешать? Пусть осознает, пусть смирится. Так лучше. Главное, кто-то рядом и не даст ей загнуться от тоски. А дети – они отходчивы. Они не склонны усугублять свое горе и возвеличивать отчаяние, что характерно для некоторых взрослых.
Внезапно Алиса оторвалась от Туманова. В заплаканных глазенках заблестела недетская ярость. Она сжала кулачки. Выбросила из правого указательный пальчик и ткнула в разбросанные по камням тела.