– Дал бы бог, – отозвался старик, поправляя свечу.
Ерофей по-прежнему тут главный советчик и опекун. В благодарность ему из кожи марала, убитого еще Дмитрием, сшила Агафья просторные мягкие сапоги – ичиги, или бродни, – наилучшая обувь для хождения по тайге. Ерофей нарочно неторопливо примерил обновку, прошелся в ней по двору, притопнул – доставил Агафье радость. «По зиме-то вечера до-олгие, до-олгие, вот и управилась», – пропела она, улыбаясь детской своей улыбкой.
Все хозяйские заботы, все суровое обеспечение жизни сейчас на Агафье – повар, плотник, швец, грузчик, огородник, древокол и древолаз – все она, бесхитростная, понимающая – иного выхода нет, с утра до вечера надо трудиться.
Людей Лыковы не чураются, общение вошло в привычку, уже есть потребность в месяц раз-другой побывать у геологов. Агафья любит поговорить с женщинами-поварихами. Вместе с отцом украдкой не прочь посмотреть телевизор. Карп Осипович, у которого Никон по-прежнему наипервейший из всех врагов, вдруг огорошил меня вопросом. «А говорят, Америка войны хочет?» Где Америка, он не знает. Ему непонятно также, почему в «священном писании» про Израиль сказано, а про Америку – ничего. «Греховен мир…» – сказал старик. Чувствуется, эта греховность нужна ему в оправдание таежного тупикового жития.
– Карп Осипович, ни о чем не жалеете, считаете, верно прожита жизнь?
– Бог всех рассудит, – уклоняется от ответа полуночный мой собеседник.
За год у Лыковых побывало несколько дальних гостей. Казанские студенты-филологи записывали их говор, выискивали в речи слова, по которым будто бы установлено: предки Лыковых пришли в Сибирь северным «мангазейским путем».
Красноярский врач-терапевт прошлым летом сумел убедить Лыковых рассказать о здоровье. «Дали себя обследовать, – пишет врач – Пульс, давление, состояние сердца у обоих в пределах возрастной нормы». Агафья с радостью сообщила нам с Ерофеем: лечение стеарином пошло на пользу. И в самом деле, в этом году она уже не стонала от боли.
Больше всего запомнился Лыковым приход сюда в феврале некой Марины. Среднего возраста женщина из Алма-Аты, сказавшись геологам дальней родственницей Лыковых, явилась «в поисках веры». Как и следовало ожидать, произошло выяснение: кто есть кто? Пока вспоминали Никона и «антихриста» Петра I, разговор шел в согласии. Но дальше – больше, взаимопонимание исчезло. Каждая из сторон доказывала: именно ее толкование веры – истинное. Размолвка вылилась в перебранку, потом и в ссору. Визитерка кричала: «Заблудились тут среди сопок!» – «А ты в дверях заблудилась, скачешь из веры в веру!» Дело кончилось тем, что Карп Осипович соскочил с печи и топнул валенком: «Поди вон, нечестивая!» Хлопнув дверью, богоискательница подалась из избушки, не пробыв и полдня. С февраля Лыковы жили с ощущением большой победы. Не один раз «прокручивали» в своих разговорах друг с другом перипетии крупного спора. «Пень пнем богомолка!» – заключил рассказ об этом событии Карп Осипович. «В уме не утвержденная!» – сказала Агафья.
На другой день Карп Осипович снова вернулся к «идейному» спору.
– Ведь что пророчествовала, что глаголила всуе! Будто конец света и второе пришествие будет на Петров день. А ведь пришествие может быть только на Пасху. Я говорю ей: это что же выходит, и картошку не надо сажать, коли так, и рожь не сеять? Отвечает: не надо! Нет, говорю, картошку сажать мы будем и рожь посеем.
– Серьезный спор, – улыбнулись мы с Ерофеем. – А отчего не спорите с нами? Мы ведь в бога и вовсе не шибко верим.
– Вы добрые люди и разумеется: не следует искушать старика к спору…
Серебряный самолетик летел высоко над тайгой, оставлял белый по синему след. Карп Осипович сидел на солнышке, грелся. Девятый десяток лет человеку. Разумно ли спорить с ним о темной, окостеневшей вере его, пронесенной таежными тропами из времен туманно-далеких? Следует принимать их с Агафьей такими, как есть. И помочь этим людям дожить остаток избранного пути.
В этот день были у Карпа Осиповича именины. К ужину Агафья испекла морковный пирог и сварила соленого харьюзка, оставленного к этому дню еще с осени.
А вечером при свечах, когда мы с Ерофеем расположились уже на соломе, Агафья взялась читать нам громадную «не испорченную никонианством» книгу. В певучем чтении мы с Ерофеем улавливали лишь отдельные фразы. Но Карп Осипович, сидевший около печки, внимал всему с прилежанием: «Едак, едак».
«… И не осквернится супружеское ложе…» – пела Агафья.
– Что же это: осквернение ложа? – деланно непонимающе отозвался Ерофей с пола.
– Это когда муж в вожделении совершит греховное прелюбодеяние. Или також жена… – добросовестно разъяснила Агафья.
– Уже поздно, тушила бы свечку, – сказал Ерофей.
Погожая ночь посылала в оконце избы синеватое пятнышко лунного света. Ерофей захрапел. А я еще слышал, как гремели алюминиевой миской кошки и грустно блеяла возле избенки коза.
Утром Лыковы нас провожали. Как всегда, с посошками поднялись они к перевалу горы. Постояли, поговорили.
– Вы нам вроде бы как родня, – сказал старик.
– Все люди – родня, Карп Осипович, – улыбнулся ему Ерофей. Рядом со стариком он казался диковинным великаном.
Мы попрощались и разошлись. Агафья с отцом спускались к старой избушке, а мы – в другую сторону, к речке.
Заглянули внизу в подновленную избу. Дверь в нее была замотана ремешком. В аккуратную кучу собраны были свежие щепки. К застарелым избяным запахам примешивался смоляной запах новой пристройки.
– Ну вот, там у печки, – жилье, тут в сенцах, – припасы и козам место… – прикидывал Ерофей.
С реки послышался выстрел. Это был знак: лодка на месте, нас ожидают.
Июль 1984 г.
Год под знаком козы
Двадцатого сентября под вечер вертолет, поднявший метель из желтых березовых листьев, сел на косе. Мы выпрыгнули на обкатанные водою белые камни, выгрузили поклажу. Вертолет упругим вихрем еще раз тряхнул верхушки берез и скрылся за скосом горы. Осенний огненный мир, два часа проплывавший внизу, теперь обступал, подымался от ложа реки круто вверх. По желтому густо-темным цветом темнели кедры и ели, малиновыми пятнами обнаруживали себя рябины. После холодного и ненастного лета в абаканской тайге стояла нарядная ясная осень. Было тепло и тихо. Синее небо отражалось в непривычно спокойной воде. Где-то кричала кедровка. И это был единственный звук, напоминающий о скрытой под пологом леса жизни.
Посидев на прибрежном нагретом камне, мы пошли вдоль реки. Половина поклажи «до завтра» была брошена на косе. Шли по мягкой, промятой во мху дорожке. Когда-то Лыковы от реки уходили к своим избушкам, стараясь не оставлять следов. Теперь же от берега вверх вела заметная тропка. В прошлом году Карп Осипович пометил ее затесями. А в этот раз мы обнаружили бревнышки-ограждения. «Беспокоится старик, чтобы кто-нибудь из идущих не поскользнулся на крутизне», – сказал Ерофей, оглядывая недавнее оборудование.
Путь от берега до избушки довольно крутой, но недлинный. Верхнее дальнее жилье с прошлого года Лыковы бросили, перебравшись к реке. Через час неспешного хода мы вдруг услышали блеянье коз, увидели синий дым костерка. Еще минута – и навстречу выходят двое людей. Агафья, как ребенок, радости не скрывает.
– А мы видели вертолет-то… Я и картошку успела сварить…
На бревнышке у костра начались обычные для этого часа расспросы: как поживаете? как добрались? Агафья между тем, положив нам в ладони по горячей картофелине, засеменила на огород. Все угощения сразу разложены были на траве у костра: морковка, репа, горох. Карп Осипович появился с пластиковым мешочком кедровых орехов. Агафья поставила туесок с собранной накануне брусникой. Потом вспомнила о соленых грибах…
Говорили во время «застолья» о прожитом годе, о необычно холодном, дождливом лете, об урожае. И лес, и огород щедрыми этой осенью не были. Кедровых шишек, влезая на деревья, Агафья насбивала всего три мешка. Не уродились ягоды и грибы. Плохо вызрел горох. Картошка не подвела, но была мелковатой. В былые годы плохой урожай, отсутствие мяса и рыбы (Агафья поймала лишь пять харьюзков чуть больше ладони) сильно обеспокоили бы Лыковых. На этот раз, побывав у геологов, старик и Агафья вернулись приободренные. «Не беспокойтесь. Мы вас не бросим», – сказали в поселке.
Была и еще гарантия некоторого благополучия – козы. Пока мы сидели у костерка, Агафье не терпелось показать свою «ферму». В загородке из тонких бревен, подозрительно поглядывая на гостей, ходил козел Степка с обрезанными Ерофеем рогами. Козу Муську Агафья вывела на доение.
Прошлогодней робости перед козою не было. Ловко спутав Муське задние ноги, Агафья наступила на веревку, как на педаль, подвинула к морде козы берестяной кузов с сушеной картошкой… Через десять минут мы уже пили процеженное и охлажденное в ручье молоко. Оно было великолепным – густое, здоровое, без каких-либо запахов. И я мысленно поблагодарил читательницу нашей газеты за идею «купить козу».
Прошлым летом, увидев, что Лыковы к скотоводству не подготовлены, я сказал: будет трудно – зарежьте. Думал, что так и будет. Но в январе получил от Агафьи письмо с трогательной благодарностью. Оказалось: козы пришлись ко двору. Агафья писала, что научилась делать сметану, творог и что весной от «козлухи» ожидают приплода.
Хлопот со скотиною было тут много. Агафья осваивала доение, готовила на зиму сено и веники, оберегала от коз огород. Карп Осипович покрякивая от натуги, соорудил загон и сарайчик. Пока жили «на две избы», коз водили с собой. Поводки были лишними – козы преданно жались к людям. Медведи, которых тут много, проявляют к козам интерес постоянный, и козы их чувствуют раньше, чем люди. Доставили хлопоты Лыковым и маралы, съевшие два стожка сена, приготовленных для коз. Пришлось зимой Агафье рубить еловые ветки. Слушая у огня бесхитростное повествование о житье-бытье за год, мы чувствовали: козы были тут «полноправными членами общества». Молоко молоком (оно заметно поправило здоровье Карпа Осиповича, переставшего жаловаться на живот и на болезнь уха), но было и еще нечто важное в их присутствии у избы. Козочка и Агафья так привязались друг к другу, что разлука даже на день была тягостной для обеих. Во время трехнедельных усилий наловить рыбы Агафья жила с козой на берегу под навесом, питалась ее молоком, «а спали вместе, прижмемся друг к другу – тепло…».