— Если сложить имена Толя и Коля, то получится слово — ТоК. А если ток, то это почти всегда высокое напряжение.
Чтобы поместиться в комнату для репетиций на третьем этаже ДК, мне пришлось не без удовольствия усадить себе на колени Женьку, а Борису его подружку Алёну. Остальную площадь занимали музыканты и инструменты: ударная установка, синтезатор, гитары и колонки к ним, или как их ещё называют комбики.
— Во-первых, — начал Толик, покосившись на недовольного моим присутствием Николая, — мы хотим тебя, Иван, поблагодарить за песню «Мой адрес — Советский союз». Да, поблагодарить! Потому что без неё мы бы сейчас «Портвейн» пили в подъезде, зазря прожигая молодую жизнь.
— Я не гордый, можно и деньгами, — хохотнул я.
— Нет пока денег, — пробубнил мрачный Коля.
— Так не в них счастье, — сказал, приобнимая Алёнку, Боря Александров.
— Сыграйте что-нибудь мальчики, — попросили дружно девчонки.
Барабанщик ансамбля обречённо стукнул четыре раза палочкой о палочку и музыканты грянули:
Заботится сердце, сердце волнуется,
Почтовый пакуется груз.
Мой адрес не дом и не улица —
Мой адрес — Советский Союз.
Причём Колян пел с таким видом, как будто проглотил что-то совершенно несъедобное мерзкого коричневого цвета. Поэтому когда он резко провёл по всем шести струнам, песня оборвалась. Алёна с Женей дружно похлопали.
— Во-вторых, — продолжил Толик. — В декабре здесь в Горьком состоится музыкальный конкурс «Серебряные струны» в честь 650-летия города. Александр Градский со «Скоморохами» приедет.
— Тоже мне рок звезда нашлась, — тихо пробубнил Николай.
— На конкурс нас взяли, но нужна ещё одна песня, — толкнул Толик в плечо своего друга-бунтаря из подворотни. — Ты же Иван говорил, что ещё какие-то песни в Череповце слышал.
— Вы нам только намёк на тему сделайте, мы дальше сами всё досочиним, — пискнул худосочный клавишник Савелий.
«Чем же вам таким намекнуть, чтобы за это ещё и неприятностей не было?» — задумался я.
«Про коммунистическую партию нужно что-нибудь и про Ленинский комсомол», — стал подсказывать голос в голове.
«А почему нет?» — вспомнил я одну вещицу.
— Значит так, начнём с припева, — я аккуратненько ссадил Женю на свой стульчик, а сам встал, стараясь не наступить на переплетающиеся повсюду провода. — Давай пианист записывай:
Всё, что в жизни есть у меня,
Всё, в чём радость каждого дня,
Всё, о чём тревоги и мечты,
Это всё, это всё ты.
Всё, что в жизни есть у меня,
Всё, в чём радость каждого дня,
Всё, что я зову своей судьбой
Связано, связано только с тобой.
— Ух! — Я стёр рукавом пот со лба, вспоминая почти забытые слова.
— А про что песня-то? — Почесал затылок Толик. — Про любимую девушку? — Музыкант кивнул на Женьку.
— Песня про Коммунистическую Партию Советского союза, — прокашлялся я. — Первый приз точно будет гарантирован. Против такого оружия у «Скоморохов» песен — нет.
— Дрянь, а не песня, — высказался Колян. — Вот гимн «Торпедо» — это си…
Остальные слова бунтарь договорить не успел, так как он находился в пределах досягаемости моей длиннющей руки, потому что в следующее мгновение от лёгкой затрещины гитарист, дёрнувшись всем телом, вылетел в дверь. И лишь провода, которые соединяли электрогитару и колонки не дали Николаю далеко убежать или брякнуться на пол коридора.
— Быстро приготовились к репетиции нового всесоюзного шедевра! — Я поднял руку с воображаемым стартовым флажком вверх. — И только попробуйте мне слова перепутать, Моцарты. Я вам так посальерю, что Пушкину в своих «маленьких трагедиях» и не снилось! На страт, внимание, марш!
В пятницу переполненный хоккейный стадион автозавода под открытым небом, куда на матч с армейцами из культурной столицы города на Неве Ленинграда стеклось почти восемь тысяч человек, гудел, свистел и орал. К сожалению, очень сильно нас подвела погода, во-первых для конца октября сегодня было довольно тепло, целых 4 градуса по Цельсию. Во-вторых, зарядил мелкий неприятный дождь, из-за которого шайба скользила хуже, чем под крышей во дворце спорта, где все эти дни мы наигрывали мудрёные комбинации.
«Денег областной администрации за билеты захотелось побольше срубить, — зло думал я, сидя на шестом ряду по самому центру вместе с Женькой. — Ни музыки, ни группы поддержки, играют тут в лужах как при царе Горохе».
— Сколько осталось до конца матча? — Спросила, нервничая моя девушка.
— Почти четыре минуты чистого игрового времени, — ответил я, посмотрев на табло, где кроме больших механических часов указан был и счёт 1: 0, в пользу «Торпедо».
Начали-то игру за здравие, первая пятёрка Федотова на четвёртой минуте матча закрутила весёлую карусель в зоне противника, и Толя Фролов с передачи капитана Лёши Мишина открыл счёт. А дальше сгустили серые и рыхлые тучи, и с неба, наказывая администрацию за скупердяйство, покапал нудный осенний дождь. И вся комбинационная игра мигом рассыпалась. Кстати вместо меня с Александровым и Скворцовым Всеволод Михалыч выпустил Вову Ковина. Получилась такая юниорская тройка нападения, которая показала самую бестолковую игру за всё время пока я знаком с ребятами. Говорил же Боброву, поставить в центр к пацанам пана Свистухина. А в Свистухинской тройке в центр перевести Смагина, где приставить к нему либо Ковина, либо Доброхотова.
— Ладно, — махнул я рукой, когда стрелка часов отмерила последнюю минуту. — Не мытьём, так катаньем, главное победили. Жень, пошли на выход, а то сейчас на двадцать минут как встрянем на выходе со стадиона.
И мы с девушкой, как и многие другие умники стали пробираться к проходу. И вдруг, я просто случайно оглянулся на лёд, как там, последнюю резкую контратаку организовали ленинградцы. Александр Андреев, который нам забил один гол в первой встрече, ускользнул по правому борту от защитника Славы Ушмакова и выскочил на оперативный простор.
«И какого хрена Свистухин со своей бандой за минуту до конца полез в нападение?» — подумал я, когда Андреев ворвался в нашу зону и бросил по воротам. Коноваленко был начеку и отбил шайбу в поле более чем уверенно.
— Ох! — Выдохнули болельщики.
И слава отечественному автопрому, первым до шайбы дотянулся второй защитник Серёжа Мошкаров.
— Выбрасывай, б…ь её на х..! — Заорал я, как и многие другие зрители на трибунах.
Но у Мошкарова в луже поехала нога и вместо мощного кистевого броска, он покачнулся, а шайба просто сползла с крюка и досталась накатывающему на него ленинградцу Валентину Панюхину. И Панюхин буквально с сиреной об окончании матча вколотил шайбу в наши ворота. Коноваленко, к сожалению не выручил, так как бросок армейца вышел на редкость сильным и точным прямо в девятку.
— Б…ь! — Охнули все восемь тысяч преданных болельщиков.
— Когда каждое очко на счету, а тут кому-то денег срубить захотелось! Суки! — Громко высказался я, медленно пробираясь на выход.
«К сожалению, негативными эмоциями делу набора недостающих очков в чемпионате СССР не поможешь», — думал я, прижимая к себе Женьку и вместе с народом двигаясь единой колонной.
— Тафгай, почему не играл? — Вдруг спросил кто-то с боку.
— Сказал в интервью, что Аляску пора возвращать в состав СССР, вот и влепили дискву на матч, чтобы вперёд ЦК КПСС не высовывался, — брякнул я первое, что пришло в голову.
— А разве её не продали ещё при царе? — Спросило кто-то с другого края.
— Темнота! На Аляске местное население пищит и просится шестнадцатой республикой к нам в союз, — хмыкнул я. — Тоже хотят ноги греть в Чёрном море.
— Не пустим! — Ляпнул кто-то сзади. — В Крыму итак яблоку негде упасть!
— Не нагнетай! — Я показал кулак себе за спину. — Если с умом всех на пляже разложить всем места хватит. Сервис нужно до ума доводить.
Наконец, из толпы, где уже позабыли про обидную ничью и вовсю обсуждали судьбу далёкой неведомой Аляски, мы с Женей вышли к автостоянке. Однако и около моей «Победы» топтался подозрительный среднего роста широкоплечий парень в плаще и кепочке.
— Интересуешься антиквариатом? — Спросил я, отодвигая непонятного товарища в сторону. — Тогда должен огорчить машина не продаётся. Коллекционная модель, на ней ещё Михаил Романов последний император Российской империи перед убийством в Перми катался. Так что не задерживаю.
— Весело шутишь, — усмехнулся парень. — Отойдём на пару слов?
— Женя посиди в машине, — я открыл дверь своей девушке. — Сейчас только товарищу автограф оставлю и вернусь.
Мы пересекли небольшую площадь перед заводским хоккейным стадионом и встали так, чтобы нас никто не услышал.
— Меня зовут Гена Заранко, — товарищ в плаще протянул ладонь для рукопожатия. — Или как зовут друзья — «Заран».
— Иван Тафгаев, иногда зовут Тафгай, — я пожал крепкую руку. — У меня времени мало. Надо ещё с командой побеседовать.
— Ты ребят моих поломал недавно, — перешёл к сути Заран. — Если по справедливости, то они давно напрашивались, тем более наехали на хоккеистов «Торпедо», поэтому обиды на тебя нет. Никто ваших в Горьком больше не тронет. Вот только в других регионах будь осторожней, Тафгай.
— Ладно, и ты им тоже передай, — ухмыльнулся я, — в Горьком я их больше не трону, но вот в других регионах могу и третью степень инвалидности оформить без нудного медицинского обследования.
— Хорошо, — парень натянул кепку на глаза и пошёл своей дорогой. — Может, ещё пересечёмся, поговорим, больно интересный ты товарищ. — Добавил он, внезапно развернувшись.
«Кто вас бандитов знает. Ещё клевещут напрасно на лихие девяностые, когда тут лихие семидесятые в самом, что ни на есть разгаре», — подумал я, возвращаясь к переволновавшейся за меня Женьке.
Глава 23
В понедельник 25 октября перед гостевым выездом на две спаренные игры, сначала в Москву со «Спартаком», а затем в Челябинск с «Трактором», директор автозавода Иван Киселёв решил устроить команде встречу с заводским коллективом. Чтоб значит, мы осознали всю ответственность и посмотрели в глаза трудовому народу, которого на мякине не проведёшь. Под это дело в сборочном цеху в обеденный перерыв остановили конвейер. А нас,