— Отрываетесь от коллектива! — Решил пошутить комитетчик.
— Вывод считаю не корректным. У меня наш коллектив всегда здесь, — я ударил кулаком себя в грудь, — в сердце. Так меня воспитала наша коммунистическая партия и весь советский народ. Желаю товарищи хоккеисты хорошей экскурсионной программы! — Помахал я ручкой хитро ухмыляющимся лицам парней.
— Стой! — Переводчик кэгэбэшник вырос на моём пути, словно самбист на татами. — То есть стойте! Не имеете право гулять по Хельсинки в одиночестве. Во избежание политической провокации я требую, чтоб вы взяли себе для компании ещё кого-нибудь.
Я лишь кинул вопросительный взгляд на главную команду страны, как желающими оказались почти все. Но первым вскочил с места Боря Александров. Его я, чтоб успокоилось сердце товарища из органов безопасности, в попутчики и взял. За мной тут же ещё кто-то попытался «соскочить» с экскурсии, но Виктор Алексеевич намекнув, что срыв культурной программы может кое-кому аукнуться в будущем, охоту бродить по холодным Хельсинским улицам отбил.
Кстати о погоде. Сегодняшний январский денёк в столице Финляндии выдался очень даже ничего. Многие местные жители ходили без шапок и вообще одеты были легко по-весеннему, как у нас обычно одеваются в марте. У меня же выбора особого в одежде не было, как купил одно пальто в Москве так его и носил до сих пор. Точно так же оделся и «Малыш», который на дублёнку ещё не накопил.
— Посмотри налево, посмотри направо. — Улыбнулся я, Боре и встречным, над чем-то смеющимся, финским девушкам. — Это называется проспект Маннергейма. Тот самый генерал, который «дал прикурить» самому товарищу Сталину.
— В смысле дал прикурить? — «Затупил» Александров, крутя по сторонам головой.
— Ну, Иосиф Виссарионович ведь трубку курил, — хмыкнул я. — Вот в 1939 году Маннергейм ему несколько килограммов отборного табачку и прислал.
— Это он — молодец, хороший поступок, уважаю, — пробубнил Боря, разглядывая иностранных прохожих, главным образом акцентируя внимание на женском поле.
— Сейчас мы с тобой пройдём на Сенатскую площадь к Никольскому собору. — Я подтолкнул «Малыша», чтобы он не попал под проезжающую по улице машину. — Здесь всё рядом, десять минут и там.
— Сенат, Сенат, — пробормотал мой юный друг. — Кстати, а что такое — Сенат? Это где раньше сеном торговали?
— Вполне может быть, — согласился я. — Возможно на заре истории человечества в Сенате и торговали сеном, но потом там стали устраивать заседания органов управления. Навроде нашего съезда народных депутатов. А площадь соответственно оставили для благодарного народа, чтоб он там снаружи ожидал каким законам ему радоваться.
— А если… — Боря, чуть не свернул себе шею, глядя на пробежавших мимо девушек. — Ох, какие хорошенькие. А если народу законы не понравятся, тогда что?
— Тогда? — Я от неожиданности остановился на узеньком тротуаре, практически его перегородив, и задумался. — Ну, тогда обычно прямо на площади народу объясняли, что законы приняты для их же блага. Чтоб они побольше трудились и поменьше ели, и тем самым сохраняли своё тело в хорошей подтянутой и стройной форме.
— Как же они будут больше работать, если станут при этом меньше питаться? — Хмыкнул «Малыш». — Это же не совместимо с жизнью. Тут что ли твоя Сенатская площадь? — Спросил он, когда перед нами раскинулось открытое всем ветрам пространство с памятником русскому императору Александру второму в центре.
— Памятник нашему Александру второму Освободителю, — указал я рукой на скульптурную группу из четырёх фигур, над которой на постаменте возвышался сам император. — Он по совместительству ещё подрабатывал великим князем Финским, и кажется, ещё получал зарплату как царь Польский.
— Вот прощелыга! — Присвистнул Борис. — Три оклада в месяц себе на ляжку откладывал! С наших мужиков, с финских и ещё с поляков три шкуры драл. Узурпатор! — «Малыш» погрозил Александру второму кулаком и заметил, — и поделом его местные чайки всего обгадили. Кстати, а чего мы сюда пришли?
— Идея у меня одна появилась ещё в самолёте, — я кивнул головой Борису, чтоб тот следовал за мной в сторону к лестнице, что вела к собору Святого Николая. — Хочу попробовать найти здесь русских эмигрантов. Они ведь всё равно стараются поддерживать отношения между собой, внутри диаспоры.
— Предатели Родины, — зло пробормотал он.
— Не суди, да не судим будешь, — махнул рукой я. — Разные бывают жизненные обстоятельства. Иногда Родину лучше любить издалека. Так вот, хочу им толкнуть нашу красную икру. Сдать её всю разом — им банки, а нам доллары или шведские кроны, и не таскаться с ней больше.
— Идея замечательная — согласился Борис. — Только, где этих русских среди местного народа найдешь?
— Попробую включить свою интуицию. — Признался я, поднявшись по лестнице, с которой открывался замечательный вид на Сенатскую площадь и окружающие её здания, построенные в едином колониальном стиле. — Этот собор почти копия нашего Исаакиевского собора в Ленинграде, кстати, тот тоже на Сенатской площади. Поэтому русского человека сюда нет, нет, да и потянет. Пошли внутрь.
— Иван, — схватил меня за руку Боря Александров. — Я комсомолец, я в Бога не верю. Да и потом нас может, и не пустят.
— Всех пускают. Это же протестанты, там и икон-то нет. — Усмехнулся я.
Внутренне убранство собора, действительно было простым. Кругом белые стены с небольшой, но изящной лепниной, плюс по углам несколько памятников каким-то религиозным деятелям. В Восточной части располагался алтарь с единственной на весь собор картиной «Положение Христа во гроб», которую подарил Николай первый. И почти всё свободное пространство занимали деревянные кресла-скамейки для прихожан, чтобы они во время службы сидели. Именно на одну из скамеек мы с «Малышом» и присели. И в этот момент по собору пронеслись могучие звуки величественного органа, вместе с которыми у меня затрепетала и завибрировала каждая клеточка моего организма.
— Пронимает от макушки головы аж до самых пяточек, — шепнул мне юный друг. — Давай ищи быстрее кого надо да пошли, мне комсомольцу тут долго нельзя сидеть.
— Да, это тебе не балалайка, — так же тихо ответил я и стал медленно смотреть по сторонам.
«Эй, там, в голове, — мысленно я позвал голос. — Мне бы русского эмигранта раздобыть, сам должен понимать для чего. Подключайся уже, где он тут есть? Если он здесь вообще есть».
«Я на расстоянии ничего не чувствую, — откликнулся недовольно голос. — Походи по церкви, подсядь к кому-нибудь поближе. Я ведь тебе не пророк».
«Не по церкви, а по собору», — пробурчал я про себя и медленно встал с места. Внутри помещения было не больше нескольких десятков человек. Детей, юношей и женщин я сразу отмёл, ещё полицию вызовут, подумают, что извращенец. Мужиков же было значительно меньше, всего человек десять. Мужчины вообще, как показывает практика, тянутся к церковной сфере, когда у них начинаются серьезные проблемы со здоровьем, перед самым финишем своего жизненного пути. Поэтому самых немощных я тоже отмёл. И осталось двое крепких мужиков, которые сидели с таким видом, словно зашли сюда случайно. «Ладно, пойду к тому, который ближе», — решил я и двинулся вперёд к алтарю. Я сделал несколько шагов, открыл деревянную калитку в нужный мне ряд кресел-скамеек, и присел в метрах трёх от почему-то напрягшегося внешне крепкого мужчины.
«Ну! Сканируй! Пока полицию не вызвали!» — крикнул я про себя голосу.
«Нет, это финн, — ответил мне мой внутренний помощник. — И ты его напугал».
«Что я, гамадрил? — обиделся я. — Остался вон тот у самого выхода», — подумал я и снова поднялся с места. Однако чем ближе я приближался к мужику, тем суетливей у него становился взгляд, и тем быстрее он пятился спиной на выход.
«Лови, то, что надо! — вскрикнул голос в голове. — Загоняй пока не убежал! Русский, наш, век воли не видать».
И когда незнакомец уже был в самом проходе, нервы мои не выдержали, и я рванул, как на тренировке, тот понёсся от меня, Боря же кинулся следом за нами. Хорошо, что в дверях несчастный мужик столкнулся с туристами и, прорываясь сквозь них, шлёпнулся прямо на самом пороге собора Святого Николая. Тут-то я его и подхватил.
В небольшом ресторанчике, коих в центре Хельсинки множество, незнакомец трещал без передыху уже полчаса. Сначала, кончено, нам пришлось долго убеждать гражданина Финляндии с русскими корнями, что мы не из КГБ. Но когда у киоска с журналами нам удалось отыскать старую статью о призе «Известий», где была напечатана фотография Бори Александрова, который стал лучшим нападающим турнира, мужчина успокоился. Звали незнакомца Юхан Кипрусофф или по-русски Иван Кипрусов. Иван-Юхан так перенервничал, что выложил нам все подробности своего бегства из СССР в Финляндию, которую он совершил ещё в далёком 1930 году вместе с отцом и старшим братом.
— Как в 1928 году НЭП отменили, так нас всей семьей и раскулачили, — выпив немного пива, сообщил Юхан. — Не в лагеря, конечно, отправили, а из-под Смоленска забросили нас в Карелию в Кондопогу, работать на стройку простыми землекопами. Жили в бараке, мать с сестрами не выжили, умерли от болезней в течение года. Ну, отец и решился бежать в Финляндию через болота. Мне тогда только что исполнилось 15 лет, брату 18. Неделю плутали, питались подножным кормом, но границу перешли. Сдюжили.
— Ясно, — я решил закруглить жизнеописание мужчины, в которых он мог многое и приврать, и приукрасить, а мог и рассказать чистую правду. — Время тогда было тяжёлое. Гражданская война.
— Да, наши с белыми бились не на жизнь, а на смерть, — «вставил свои пять копеек» Боря. — Один только Василий Иванович Чапаев чего стоит вместе с Петькой.
— Дело у нас к тебе, Юхан, по торговой части. — Перешёл я к сути. — У нас есть несколько банок красной икры, товар качественный, отборный, икринка к икринке, продукт абсолютно экологически чистый без консервантов и прочей вредной для организма химии.