— Вот это то, что нужно! — Похвалил в раздевалке уже хорошо уставшую команду старший тренер, пока переводчик из КГБ пересчитывал наш общий гонорар, который он буквально силой вырвал из загребущих рук скупердяя Гюнтера.
А уже ближе к 20 часам в Аугсбурге на небольшой площади перед семитысячной ареной «Курт-Френцель-Штадион» наш автобус встречала огромная толпа праздничного народу. Ещё когда мы ползли по улицам этого замечательного красивого городка, фрау Урсула познакомила нас кратко с его древней историей. Сначала это местечко было центром древнеримской провинции, затем вольным городом Священной Римской империи и наконец сейчас — это культурный и университетский центр. Родина писателя Бертольда Брехта, папы Амадея Моцарта и мамы Стифлера, впрочем, за последнее ручаться не могу, так как перед игрой я вновь погрузился в сон.
— Этот буржуй умудрился продать восемь тысяч билетов, — проворчал переводчик Виктор Алексеевич, перед тем как мы пошли на лёд. — Если пересчитать выручку за один этот тренировочный матч по курсу черного рынка то, это получится больше, чем за целый тур из шести игр высшей лиги чемпионата СССР. Может потребовать премию? — Спросил он почему-то меня.
— У нас и без премии на руки выходит по тысяче двести пятьдесят долларов на человека, — махнул рукой я. — То есть за этот день каждый из нас заработал на автомобиль «Москвич». Да и премию нужно было оговаривать в договоре, раньше. Сейчас не об этом нужно думать.
— А о чём? — Насторожился комитетчик.
— Как мы эти деньги привезём в СССР и легализуем такой огромный левый доход, — буркнул я, выходя на короткую предматчевую раскатку.
Примерно через час, отыграв с минутным перерывом два периода по двадцать минут, мы довольные и счастливые уже катили обратно в Мюнхен, предвкушая праздничный ужин в ресторане гостиницы. Качество дорожного покрытия было таким изумительным, что водитель автобуса свободно гнал под сто километров в час. А учитывая, что между Аугсбургом и Мюнхеном расстояние всего каких-то 50 км, то уже минут через сорок мы въезжали на окраины столицы свободной республики Баварии.
И конечно, больше всех радовался субботней прогулке выходного дня Томас Гюнтер. Он, сжимая под мышкой портфель набитый доверху деньгами, дважды спел на сильно ломаном русском «Катюшу» и пообещал, что по приезде всех сегодня угощает пивом. То есть оплачивает по литровой кружке настоящего баварского пива, ибо другого здесь не варят. А лично я ломал голову над тем, как теперь такую сумму наличности в запрещённой в Советском союзе валюте, безнаказанно привезти в страну победившего социализма. Что касается проведённых товарищеских показательных игр, то в каждой мы свободно набросали больше десятка шайб. С драками тоже всё более-менее устаканилось, после того как боксёру в Бад-Тёльце я сломал нос, слава советской физкультуре, героев махаться по настоящему больше не нашлось.
В автобусе, пока мы ползли по мюнхенским пробкам, все разговоры крутились вокруг заработанных денег. Шутка сказать — вышло тысяча двести пятьдесят долларов на человека! Это при цене за один катушечный магнитофон 300 баксов, а за джинсы 25 долларов США, которые можно было толкнуть в стране вечного дефицита рублей за 150, а то и того дороже.
— Чё с деньгами теперь делать будем? — Толкнул меня в бок Боря Александров.
— Ясное дело что, — хмыкнул я, — сдадим в фонд озеленения Сахары. 8 миллионов квадратных километров вредного для здоровья песка, как никогда, нужно срочно превратить в цветущий Эдемский сад. Вот такая перед человечеством стоит первоочередная задача.
— Чё, доллары в пустыню закопать? — Присвистнул «Малыш». — Видать хорошо тебе по кумполу прилетело. Ничего, сейчас по баклажке пивной пропустим и…
— Я тебе пропущу! — Сунул я кулак под нос несмышленой «малышатине».
К сожалению, вечером в ресторане на первом этаже нашей гостиницы, призвать к совести всех хоккеистов горьковского «Торпедо» я был уже не в силах. Скупердяй Томас Гюнтер расщедрился на пиво за этот вечер несколько раз. Если на молодых я ещё мог шикнуть, то на ветеранов команды мои увещевания, что завтра в Фюссене нас ждёт сборная ФРГ, уже не действовали. Толя Фролов опрокидывая вторую литровку пенного баварского напитка «авторитетно» заявил:
— Извини, Тафгай, но командовать ты будешь у себя в московском «Динамо».
— Да, там Мальцева и компанию перевоспитывай, — поддакнул другу Саша Федотов. — Мы шесть периодов сегодня отпахали, и завтра ещё три с западными немцами отбегаем, даже не сомневайся.
— А если в «торец»? — Угрожающе нагнулся я над столиком наглых торпедовских ветеранов.
— Иван, я здесь капитан, а не ты, — вмешался Лёша Мишин. — Всеволод Михалыч сказал, что против пива не возражает. Если по чуть-чуть. Ну, ты же сам видишь, какой здесь уровень хоккея.
— Класс «Б», — усмехнулся Фролов. — А вот фройляйн здесь определённо класс «А». — Нападающий кивнул в сторону входа в ресторан, где появилась переводчица Урсула в сопровождении двух своих подруг.
Барышни были одеты в провокационные супермини платья, которые подчёркивали все достоинства их далеко не анорексичных фигур, поэтому шеи посворачивали, оторвавшись от пива, многие мужчины в зале. «Есть за что подержаться», — подумал я.
— Иван, идём говорить, — подёргал меня за рукав пиджака, хитро прищурившись, Томас Гюнтре. — Михалыч звать.
— Я смотрю у вас, коммерсантов, нет покоя ни ночью, ни днём, ни утром и ни вечером, — пробубнил я и пошагал за баварским дельцом к самому дальнему столику в зале ресторана, где уже сидел кроме старшего тренера и наш «переводчик с чамикуро» Виктор Алексеевич.
В результате короткой беседы я понял, что Гюнтер предлагает послезавтра 13 марта сыграть ещё три коммерческих матча в Бад-Наухайме, это федеральная земля Гессен, в Дюссельдорфе, в столице Северного Рейна-Вестфалии, и в его пригороде Крефельде. Цена вопроса — те же тысяча двести пятьдесят долларов на человека.
— Надо играть, — уверенно произнёс Всеволод Бобров. — Иначе от безделья они от пива перейдут на более крепкие напитки. Или ещё хуже, по бабам побегут. — Старший тренер кивнул на ветеранов горьковской команды, которые уже отплясывали под народные зажигательные мотивы с Урсулой Ротбауэр и её подругами.
— Всеволод Михалыч, я тебя, конечно, уважаю, но нам и эту тысячу с лишним долларов проблематично будет перевезти в СССР, — возразил переводчик Виктор Алексеевич. — А теперь у каждого на руках окажется по две с половиной тысячи. Деньги на целую кооперативную квартиру в Москве.
— Есть у меня одна идея, — пробормотал я. — Когда у нас назначена встреча с мэром Мюнхена, с товарищем Фогелем?
— 15 марта после товарищеской игры в Ландсхуте, будет небольшой фуршет в мэрии Мюнхена, — ответил переводчик, сверля меня острым взглядом работника КГБ. — Ты на что намекаешь?
«На что, царская морда, намекаешь? — усмехнулся я про себя. — А намекаю я товарищ из комитета на летнюю мюнхенскую Олимпиаду, которая стартует в конце августа этого года. Есть мне, что интересное рассказать товарищу Хансу-Йохану Фогелю».
— Тогда 13-го едем в Дюссельдорф, бить носы и забрасывать шайбы, а по приезде в гостинице устроим партийное собрание и там я сделаю такое предложение, которое устроит всех. — Ответил я комитетчику уже вслух.
— Я не понимать? — Пискнул баварский коммерсант. — Мы ехать или мы — банкир?
— Ты, наверное, Томас хотел сказать банкрот? — Улыбнулся я. — Йа, шпилен унд гелд машен. Будем играть и золото ковать.
— Окей, Томас, готовь гульдены! — Довольный сделкой Бобров похлопал Гюнтера по плечу.
— Окей, — облегчённо выдохнул баварец, который, наверное, уже много чего кое-кому наобещал. Не походил он на немного ленивого и изнеженного большими доходами бюргера. Скорее всего, Томас Гюнтер всю свою жизнь вертелся и крутился, чтобы иметь свой уютный домик где-то под Мюнхеном.
— Виктор Алексеевич, — я обратился к переводчику, когда все организационные вопросы с поездкой на Рейн были окончательно решены. — Намекните нашим некоторым хоккеистам, что если они сейчас не прекратят хлестать пиво и щупать немецких женщин, то у них буду большие проблемы в союзе. Во-первых, изымут доллары на таможне, а во-вторых, запретят выезд из страны до 1990 года.
— Ладно, мне тоже это безобразие надоело, — пробормотал сотрудник комитета. — Теряешь авторитет, Тафгай.
— Просто «хариусы ломать» не охота. — Я поискал глазами молодёжную часть торпедовского коллектива, которая культурно попивала кофе и поедала жареные колбаски. — Нам ещё чемпионат вместе выигрывать. — Сказал я, чувствуя, как мой рот наполняется слюной из-за запаха поджаренных свиных баварских колбасок.
Однако угрозы нашего переводчика на разгулявшуюся часть команды подействовали не сильно, поэтому спустя полчаса пришлось вмешаться самому Всеволоду Боброву, который буквально приказал расходиться по гостиничным номерам. Я тоже расшалившуюся молодёжь культурно попросил подниматься из-за столов, так как ресторанная жизнь в буржуазной западной Германии заканчивалась далеко за полночь, и в принципе ничего интересного в ней не было.
— Что, на пьяных мужчин и подвыпивших женщин в СССР не нагляделись? — Пробурчал я, отвешивая легкие шутливые подзатыльники Александрову, Скворцову, Ковину и прочим молодым хоккеистам «Торпедо». — Запомните, руссо туристо — облико коммунисто!
— Чё? — Переспросил Коля Свистухин, который усиленно делал вид, что трезв как стёклышко, при этом сильно покачивался и засовывал чайную ложку в нагрудный карман пиджака.
— Я говорю, чти кодекс строителя коммунизма, высоко держи знамя советская хоккея! Шнель в кровать бай-бай! — Я подтолкнул форварда на выход из увеселительного заведения.
Но Свистухин упёрся как баран, ухватившись за тяжёлый дубовый стол.
— Урсула, девочки! Майне либе! Я сейчас вернусь и провожу всех домой! — Выкрикнул он, после чего покачнулся и повалился вниз на пол.