— Что-то не так? — выдохнула моя подруга.
— Знаешь, мне почему-то привиделось будущее, — улыбнулся я. — Солдатики эти оловянные разлетаются из магазинов, как горячие пирожки в морозный день.
— Дурак, — захихикала она.
«Дурак дураком, а мыла-то не ем», — подумал я, когда на следующий день на столе директора местного «Машзавода» расставил восемь оловянных индейцев из племён апачей, гуронов и ирокезов. На Рогута Григория Филипповича смело взирали с перьями на голове, вышедшие на тропу войны миниатюрные фигурки, которые сжимали в руках луки, копья, томагавки, ножи и винчестеры. Рогут тоже смотрел на «мои художества». Он целую минуту размышлял над тем, как меня культурно послать в далёкое и эротическое путешествие. Только пока стеснялся.
— Это какая-то шутка? — наконец криво усмехнулся Григорий Филиппович. — Я что-то совсем отстал от жизни. Что ты мне принёс? Здесь тебе разве детский сад? Чтоб завтра же вышел на работу в литейный цех! Иначе… кхе.
— Ясно, понятно, — кивнул я головой и вытащил из кармана брюк записную книжку, где имелись кое-какие расчёты. — А теперь от эмоций перейдём непосредственно к делу. Набор солдатиков называется «Индейцы из прерий». Рыночная стоимость такого набора 4 рубля ноль-ноль копеек. То есть по 50 копеек за фигурку. Себестоимость одной фигурки с учётом магазинной надбавки и транспортных расходов ровняется 15-и копейкам. При литье олова в специальную металлическую форму, называемую кокиль, в день комсомольско-молодёжная бригада из двадцати человек может произвести 4 тысячи штук. А в год один миллион 440 тысяч фигурок, что принесёт заводу дополнительный доход в полмиллиона рублей. Если быть точнее, то 504 тысячи. Я закончил, спасибо за внимание.
— Бред, — пророкотал товарищ Рогут.
— Посмотрим, что вы скажете, когда через три года подобные фигурки, плохо и криво сляпанные из дешёвого пластика, производства ГДР и Донецкого завода игрушек будут буквально сметаться с прилавков магазинов, — с жаром прошептал я. — Тогда вы вспомните наш сегодняшний разговор и вспомните, какой уникальный шанс вы упустили.
— Да кому нужен целый миллион этой ерунды⁈ — вскрикнул директор, махнув рукой на моих оловянных индейцев.
— Детям, которых в СССР 40 с лишним миллионов, — спокойно произнёс я. — Коллекционировать, меняться, устраивать целые битвы народов. Да в год этой, как вы высказались, ерунды нужно производить 10 миллионов минимум. Миллион — это так, капля в море. Миллион фигурок — это всего 125 тысяч наборов. А ведь кроме индейцев есть планы отливать ковбоев, пиратов, викингов, казаков, стрельцов, наполеоновских гренадёров с огромными шапками, преображенский и измайловский полки, наборы фигурок для девочек. По этим моделькам можно изучать историю всей мировой цивилизации!
— Десять миллионов говоришь? — задумчиво пробормотал товарищ Рогут, до которого стала доходить, развернувшаяся перспектива.
— Не хотите, как хотите, — буркнул я, собирая со стола оловянные фигурки индейцев.
— Пожди, — остановил он меня, — дай один день на размышление. Может быть, в качестве эксперимента и стоить из сэкономленного олова, отлить пару сотен. Зайди завтра. А этих чудаков с перьями пока оставь. Я подумаю.
«Давно бы так, при цене трёхкомнатной кооперативной квартиры в 9 тысяч рублей полмиллиона — это гигантская цифра», — усмехнулся я про себя и вернул всех Чингачгуков на прежнее место.
«Оловянные солдатики вроде бы сдвинулись с мёртвой точки, — подумал я, покинув директорский кабинет. — Сейчас нужно срочно порешать хоккейные вопросы. Ибо переодеваться в маленькой барачной комнате с русской печью в обнимку нельзя, тренироваться без душевой кабинки нельзя, играть в рваной форме нельзя. И вообще себя нужно уважать, чтобы потом уважали другие. Тогда и народ потянется на трибуны, тогда и хоккей будет соответствующего качества».
Примерно такие мысли роились в моей голове, когда я спешил по коридорам заводоуправления в кабинет профсоюзного комитета. Кстати, если сравнить советские профсоюзы и аналогичную организацию где-нибудь в штатах, то это будет маленькая домашняя собачка и злой бульдог соответственно. Так как сражаться за права рабочих стране победившего социализма было равносильно самоубийству. И что вообще можно сделать против единственного монопольного собственника, которым является государство в лице всемогущего генерального секретаря ЦК КПСС? Ровным счётом ничего. Поэтому наш профсоюз с гордо поднятой головой выполнял функции культурно массового сектора, при этом распределяя путёвки в дома отдыха и санатории, членам партии и передовикам в первую очередь, беспартийным и алкоголикам во вторую.
— Толь Толич, физкульт-привет! — весело и громко поздоровался я, войдя в большую офисную комнату, где за каждым из шести столов кто-то сидел и что-то писал. — Здравствуйте, товарищи! Профсоюз — это школа коммунизма и друг трудового народа!
— Ты чего разорался? — зашептал старший тренер, подскочив от неожиданности на стуле. — Здесь люди, между прочим, работают.
— Я тоже не прохлаждаюсь, — прошептал я, склонившись над его столом, который был завален разными бумажными папками. — С нашим городским хоккеем нужно срочно что-то решать. И у меня есть несколько деловых предложений.
— Что случилось, Толь Толич? — спросила серьёзная женщина в деловом костюме.
— Ничего, — проворчал тренер, который по совместителю числился заводским инструктором физвоспитания.
— Советский хоккей в опасности, товарищи, — прямо ответил я.
Глава 10
Сегодня в заводской столовой, по которой разносился кисловатый запах квашеной капусты, подавали два основных фирменных блюда: компот из сухофруктов и пюре с котлетами. На мой вопрос: «когда я увижу вместо хлебных котлет хотя бы цыплёнка табака?» толстая тётка на раздаче ответила можно сказать вежливо: «Самый умный что ли? Не задерживай очередь! Давай топай в свою Америку, там тебе будут и цыплята, и куры! А у нас тут всё строго по КЗоТу». Я же, пробурчав: «какую страну просрали?», от дальнейшей дискуссии уклонился, тем более очередь действительно была нервная и немаленькая.
— Ну и любишь ты, Иван, поругаться, — недовольно проворчал Толь Толич, с большим аппетитом уплетая картофельное пюре.
— Да, характер у меня не сахар, — кивнул я головой. — Я только одного понять не могу, куда у нас мясо девается? Мы живём практически в сельской местности, почему в магазинах нет куриных грудок, куриных голеней, свиных отбивных и свиных сосисок?
— Скажи спасибо, что суповые наборы есть из костей, — хохотнул старший тренер. — Холодец с хреном — во закуска! — показал он мне большой отогнутый палец.
— Ладно, вернёмся к нашему хоккею, — буркнул я, с тоской вспоминая Принстон, Москву и даже город Горький, где общепит был совершенно другого, более высокого уровня. — Итак, мы имеем две хоккейные площадки: на одной есть хорошая раздевалка и одна трибуна для зрителей, а на другой смонтировано качественное освещение. Какой в этом случае напрашивается вывод?
— И без тебя знаю, — крякнул Толь Толич. — В одном месте светильники открутим, в другом прикрутим.
— Правильно, но это ещё не всё, — улыбнулся я, хлебнув для вдохновения простого советского компота. — Нужно срочно построить дополнительные деревянные трибуны.
— Это ещё зачем?
— Затем же, как и всегда, — хмыкнул я. — В нашем милом городке проживает 20 тысяч человек, значит полторы тысячи болельщиков при хорошей игре и результатах нам собрать вполне по силам. И при цене в 30 копеек за билет команда получит неплохой дополнительный премиальный фонд. Ты мне, Толь Толич, просто поверь, за деньги играть совсем другой интерес. Появляется нешуточный азарт, жажда победы и необходимая для повышения мастерства ответственность и концентрация. Иначе сегодня парни сыграют лучше всяких похвал, а завтра придут после ночного загула и наполучают полную авоську шайб. Логично?
— Логично-то логично, — тяжело вздохнул старший тренер, — только даже на футбол все норовят пролезть без билета. Допустим, что придут на матч твои полторы тысячи, а за проход заплатит максимум человек двести.
— Об этом я как-то не подумал, — пробурчал я и, почесав свой волшебный затылок, тут же предложил выход из тупика, — а давай мы по номерам проданных билетов разыграем ценный приз?
— Чего? — опешил Толь Толич.
— Не чего, а что, — хохотнул я. — Я тут видел в промтоварах радиоприёмник марки «Альпинист» за 30 рублей. Вот его и разыграем. Но это ещё не всё. Нужно организовать для болельщиков горячий перекус: чай, пирожки и слабоалкогольный глинтвейн, а с комбината питания, с которым мы заключим договор, стрясём дополнительные деньги. И деньги эти пойдут на оплату труда сотрудников нашей ледовой арены, на новую хоккейную форму и на человека, который эту форму после каждой игры будет стирать. Примерно по таким законам и живёт лучшая лига мира.
— Ерунда, — крякнул тренер, дожевав котлету. — Ничего у тебя не получится. Здесь тебе не Америка. Придёт на хоккей в лучшем случае человек триста и премиального фонда хватит ровно на три бутылки водки и банку солёных огурцов. Ха-ха-ха.
— Посмотрим, — проворчал я. — Ты мне лучше скажи, кто нам может построить временные деревянные трибуны?
— Это я решу через наш профсоюз, — гордо ответил Толь Толич. — Профсоюз поможет. Тем более весной трибуны можно будет легко разобрать на дрова. А ещё лучше оставить их для футбола. Что ж я раньше до этого не допетрил? — задумался он.
— Лучше поздно, чем никогда, — буркнул я. — Значит с тебя — трибуны, с меня — реклама и пиар.
— Чего? — спросил меня тренер, услышав незнакомое слово «пиар».
— Пиар — это по-английски означает паблик рилейшнз или связь с общественностью. По науке работаем, Толь Толич, — хохотнул я. — С любительщиной пора кончать.
— Ну-ну, — усмехнулся он.
— Вон и твои пришли, — хмыкнул перед стартовым вбрасыванием Толя Гаврилов, когда молоденькие учительницы Вика и Надя появились около хоккейного борта.