— Вот спасибо, вот уважил, старую, — причитала бабуля, стоя на пороге дома, когда я строго по науке махал лопатой, предпочитая брать больше, кидать дальше, а пока снег летит, отдыхать. — Вижу, парень ты справный, дай Бог тебе доброй невесты.
— Баб Тось, — выдохнул я, переведя дух, — зачем мне невеста, когда я и так женат?
— Так это ты тама, в Армерике женатый, а тут-то ещё холостой, — отмахнулась бабуля. — А с этой, белобрысой, не водись. Дурная девка. Ишь чё удумала, говорит, в Пермию приеду, заболею и сюды больше не вернусь. Как тако понимать?
«А так и понимать, — подумал я, проигнорировав вопрос бабы Тоси и продолжив бросать снег. — Напугал я молодую учительницу английского своим предсказанием про теракт в театре на Дубровке. Нужно было как-то похитрее рассказать о днях грядущих, описать в общих чертах мужа, любовника и ребёнка. Ещё никогда правда, сказанная в лоб, ничем хорошим не заканчивалась. А с другой стороны я же видел, что у меня и Виктории нет будущего. Пересеклись на какой-то короткий промежуток времени, а потом как в песне, что каждый пошёл своею дорогой, а поезд пошёл своей».
— Эй-эх, — донеслись до меня причитания бабы Тоси. — Дуры девки, я б на их месте вцепилась в такого мужика мёртвой хваткой.
— Точно, — захихикал я, — в современном потоке стремительной жизни без мёртвой хватки делать нечего. Ладно, баб Тось, я закончил.
Я ещё пару раз совковой деревянной лопатой провёл вдоль образовавшихся высоких снежных бортов, и остатки снега выбросил за большой сугроб. «Теперь во дворе в хоккей можно играть», — тут же подумалось мне.
— Пол-литру-то возьмёшь? — крякнула бабуля.
— Спортсмен, не пью.
— И в Новый год? — баба Тося выпучила удивлённые глаза.
— Как встретишь Новый год, так его и проведёшь, правильно? — захохотал я. — А я не хочу весь следующий 1975 год мучиться с похмелья и пугать круглое отверстие в полу клозета.
— Ой, дуры девки, дуры девки, — забубнила себе под нос бабуля. — Мужик-то золото, не пьющий! Ой, дуры.
Дальнейшие философские рассуждения бабы Тоси я слушать не стал, тем более они пошли по второму кругу, и, пожелав ей в наступающем году крепкого сибирского здоровья, пошагал домой. Перед тремя сегодняшними концертами агитбригады требовалось помыться, побриться и погладить джинсы и джинсовую рубашку, которые накануне постирал. Ибо Кира Нестерова предложила после последнего вечернего представления актёрам не расходиться по домам, а прямо на сцену ДК вынести стол и отметить самый любимый советский праздник в своём творческом коллективе. И я решил, что это гораздо интересней, чем под бой курантов слушать художественный храп старика Харитоныча, который к тому времени так накушается самогонки, что проснётся не раньше 1975 года.
Кстати, когда я вошёл во двор своего временного дома Иннокентий Харитонович неожиданно встретил меня с кочергой в руках.
— Тшшш, — прошипел он, приложив указательный палец к губам и, дикими выпученными глазами, указал на дверь сарая, где в данный момент кроме дров и угля больше ничего не хранилось.
— Поймал натовского парашютиста, которого попутным ветром принесло из Норвегии? — хохотнул я.
— Белка, — прошептал Харитоныч.
Я приставил лопату к стене дома и, осторожно подкравшись к хлипкой деревянной конструкции, заглянул внутрь через прореху между дверным полотном и верхней перемычкой. И действительно по поленнице дров шустро бегал маленький и юркий зверёк с пушистым свето-серым хвостом.
— Зачем тебе кочерга? — шепнул я.
— Сейчас я её кокну, — злобно захихикал Харитоныч, — тушку в суп, а из шкуры сделаю чучело. Здорово?
— Блеск, красота, — улыбнулся я. — Только у белки скорость рефлексов в три раза выше твоей, сто процентов промахнешься. Ещё и по ноге шарахнешь. Тащи морковку, я сейчас тебе один американский фокус покажу. Возьмём мы эту страшную зверюгу без шума и пыли.
— Да? — недоверчиво посмотрел на меня старик.
— Давай-давай, много рассуждаешь, только морковь сначала помой, иначе фокус-покус трах-тибидох не сработает.
Харитоныч пару секунд помялся на месте, с подозрением посмотрел в мои кристально честные глаза и полетел в дом. Можно было конечно белку тут же и выпустить, не хватало мне ещё живодёрства в этот волшебный новогодний день, но я решил спектакль доиграть до финальной кульминационной сцены. Поэтому спустя 20 секунд Иннокентий Харитонович, всё так же сжимая кочергу, смотрел на то, как я скармливаю морковь оголодавшей зверюшке.
— Сейчас накушается, я произнесу заветное слово, и наш белкогрыз уснёт летаргическим сном, — прошептал я. — Именно так охотятся на белок североамериканские индейцы. Только ты кочергу спрячь. Не нервируй животное.
Харитоныч недовольно прокряхтел и, опять наградив меня недоверчивым взглядом, убрал железяку с изогнутым концом за спину.
— Ну? — прошипел он, спустя ещё десять секунд.
— Сейчас-сейчас, — буркнул я.
Затем сделал несколько шагов от сарая к стене дома, взял в руки лопату и, резко ударив черенком в замёрзшую и покрытую утоптанным снегом землю, крикнул:
— Трах-тибидох!
И белка, моментально отбросив морковь, которая была с неё размером, молнией пролетела по двору, за пару мгновений запрыгнула на сугроб и рванула в сторону леса.
— Это сейчас чего такое было? — чуть не заплакал старик. — Это ты сейчас чего такое учудил? Это так твои индейцы охотятся?
— Харитоныч, ты что оголодал? — абсолютно серьёзно спросил я, прекратив придуриваться. — Я вчера ящик свиной тушенки приволок. Картошка есть, крупы есть, макароны в наличии. А у белки в лесу нет ни хрена. Белки, зайцы, лисы — это же наши братья меньшие. Что ж ты на своего брата, который голодает, с кочергой бросаешься?
— А что я по-твоему делать должЁн? — окрысился Харитоныч.
— Для начала сделай кормушку, орехов туда положи, морковку сунь, сухофрукты. И это будет правильно. На том свете зачтётся, — я показал пальцем на небо.
— А есть ли он тот свет? — прищурился старик. — Родился, умер и темнота.
— Темнота говоришь? Кем ты был до того, как я к тебе переехал? — прорычал я. — Самогонщик на крючке у милиции, который участковому по первому зову тук-тук-тку. А теперь ты — уважаемый человек, скульптор-художник экспериментального цеха. Завтра про тебя газеты начнут писать, поедешь на симпозиум делиться опытом в ГДР и в Финляндию. Может ещё и женишься на сорокалетней молодухе, если с этим делом завяжешь, — я щелкнул пальцем себя по горлу. — Как тебе такой поворот судьбы?
— Это всё случайность, — обиженно пролепетал Харитоныч.
— Ничего случайного в мире не бывает! — с жаром прошептал я. — Если жил ты как свинья, то останешься свиньёю. Значит, было в тебе что-то светлое и хорошее, и судьба дала второй шанс. А ты говоришь, что на том свете темнота. Да на том свете один свет, там всё про нас знают.
— Я тебе, Иван, вот что скажу, — пробубнил Иннокентий Харитонович. — Ты меня своей религиозной пропагандой не возьмёшь! — выкрикнул он. — Не на того напоролся! Залезет сюда в следующий раз какая-нибудь зверюга, убью! Вот этой самой макарыгой черепуху расплющу! — старик замахал кочергой как индеец томагавком. — Убьююю! Расплющ… — Харитоныч вдруг заткнулся на полуслове и, расплывшись в подобострастной улыбке, произнёс куда-то мне за спину, — здравствуйте, гости дорогие! С наступающим! — крикнул он и побежал открывать калитку, на пороге которой стояла заведующая столовой №5 Галина Игоревна и ещё одна барышня внешне чем-то похожая на Галину.
Девушки были одеты в настоящие норковые шубы и из-за невысокого роста и склонности к полноте выглядели сейчас как большие меховые комочки. Из чего я сделал сразу два вывода: наши гостьи родственницы и трудятся в торговле, которая при развитом социализме развивалась быстрее остальных отраслей промышленности, и шубки из норочки позволить себе могла.
— А мы тут, понимаешь, с Иваном белок кормим, — похвастался Иннокентий Харитонович, когда в доме был разрезан дефицитный торт «Наполеон», который принесли девушки, и разлит по кружкам наш копеечный грузинский чай. — Снег видите, как валит? Поэтому там голодуха, то есть это питание в лесу очень скудное. Вот мы и решили подсобить. Я завтра кормушку сделаю, чтобы всё было по-человечески: прискакали, понюхали, поели и обратно упрыгали.
— Иначе на завтрак зверей загоняем кочергой, — хмыкнул я, стараясь не захохотать. — Галина Игоревна, я так понимаю у вас ко мне какое-то дело? — я бросил короткий взгляд на циферблат часов и тяжело вздохнул, так как погладить надетые на себя джинсы и джинсовую рубашку уже не успевал.
— А вы разве сегодня работаете? — спросила меня двоюродная сестра Галины, которую звали Нелля.
— Да какой там, — вместо меня закряхтел Харитоныч, — у Ивана сегодня три концерта в ДК. Он ведь у нас ещё и Дед Мороз, по совместительству. Хоккеист, начальник цеха и артист, ха-ха-ха.
— Не я такой, жизнь такая, вот и кручусь, как белка в сарае, — ухмыльнулся я. — Галина Игоревна, я вас слушаю.
— Вы, Иван, говорили, что хотите для хоккеистов новые свитера заказать? — опять издалека начала заведующая столовой. — Вот моя двоюродная сестрёнка — начальник производства шерстяных изделий на швейной фабрике в Березниках. Они как раз специалисты по такой работе.
— Нужен только договор с заводским профсоюзом, мы с частниками не работаем, — сказала Нелля. — А ещё потребуется размер свитеров и принт: рисунок, узор и надпись.
— Договор? — пробормотал я и, встав с места, прошёл к маленькому отрывному календарику, который Харитоныч крепил под настенными часами и отрывал от него по листочку, когда прошедший день отправлялся в историю. — В эту субботу и в воскресенье, 4-го и 5-го января, у нас пройдут две домашние календарные игры, а 6-го договор, принт, узор и надпись я обеспечу, — сказал я, отогнув первые четыре листика совершенно нового календаря. — Доставлю прямо на фабрику. Кстати, Галина, пирожки для этих выходных уже в печи или все ещё в виде муки?