Кое-как доплелся до «Мосфильма». Обратно попросил отвезти на машине. Отправил Стефанскому договор с «Интервенции». Хочу получить на картину 25 руб. (ставка за с. день).
Назаров потихоньку переделывает сценарий. Подпольно. Для внутреннего пользования, между близкими людьми… Дай Бог ему удачи… попервоначалу мне нравится, только бы он не скатился к полной оположительности.
Ноги, ноги мои, кажется, они заживают.
Дупак строит козни нам с Высоцким. Особенно последнему, не подписывает разрешение на съемку. Ждет, зануда, чтобы ему что-нибудь предложили сыграть из-за нас, как в «Интервенции» — паразит.
Ну, опять за машинку, осталась последняя, но самая большая глава.
Суббота.
Телеграмма главам правительства — Брежневу, Косыгину, Подгорному — возымела действие. Параллельно Петрович написал письмо Брежневу, в котором изложил позицию театра и несогласие с тенденциозной критикой линии театра. Брежнев отнесся к письму благосклонно, выразил вроде того, что согласен с ним, просил передать коллективу, чтобы все работали спокойно, нормально, извиняется, что не может принять Петровича сейчас — занят сессией — а дней через пять он его обязательно примет.
Тут же состоялось заседание райкома, на котором принято решение вычеркнуть пункт о снятии Любимова из решения прошлого райкома. Потеха. О чем нам было доложено на общем собрании.
Вот как все обернулось. Некоторые деятели, вроде Эллы Петровны, которая закладывала нас Дупаку, боясь остаться без работы, крепко просчитались. «Еще не вечер», как говорит шеф.
Съемки еще не начались, но мандражировать я уже начал. Вчера познакомился с референтом какого-то крупного деятеля на Петровке, 38, капитаном Валерием Беленьким. Затащил его с подругой, лейтенантом-криминалистом, к нам, выпили все, что оставалось со дня рождения, и я задал 10 вопросов по моей роли. И должен сказать — не без пользы дела, кое-что я возьму из предложенных мне штампов. А главное, я понял — каким они хотят видеть милиционера. «Выдай интеллект».
Заморочили мы головы девчонкам Рыжневым. Собирались поехать на дачу к ним — поесть клубнички, но с утра пасмурно, холодит, а по правде говоря — неохота двигаться ни в одну сторону. Сегодня мы идем к Никите Гаранину на день рождения, а завтра у меня первый день в «Хозяине» у Назарова, надо немножко отдохнуть, прийти в себя.
Странно, когда работаешь в хвост и гриву в театре, когда занят делом, когда все тело и мозги заняты хлопотами, когда каждая клетка чего-нибудь придумывает и потому живет — и за столом веселее — и за обеденным, и за письменным. А так не работается — в прострации. Надо вот что-то делать, надо на что-то решиться… надо писать, а что писать; хожу пустой и ленивый и не знаю — за что взяться и что подарить Никите на день рождения.
Мои «Дребезги» ходят по рукам, все три экземпляра.
Перечитывал Солженицына «Матренин двор». Здорово, прямо гениально. И не хочется писать самому, до того ловко. Но после Толстого хочется писать. Солженицын как будто говорит: «Вот вам русский язык, вы русские, а язык забыли, вот я вас обращу сейчас в русскую словесность, вы таких слов и оборотов и не слыхали и не читали никогда. Вот вам, вот вам». С одной стороны, вроде бы простота, а с другой — тут же — ох, какая она простота сложная, непостижимая, такая, что язык выворачивает, а все русское, все наше.
В «Раковом корпусе» я этого уже не заметил, значит, идет рост, а может, наоборот. Писатель владеет, по-видимому, стилевым разнообразием и ловко им пользуется. Конечно, это великий писатель земли русской.
А что же делать мне с моею бабкой Катериной Юрьевной, что рассказала мне в Санжейке такие истории своей жизни? Как их умудриться изобразить в литературе? Может быть, связать как-то с морем? Я помню, мы сидели с Высоцким ночью голые на берегу моря, под звездами на камушках и глядели в море. Шел большой пароход вдалеке и светил. Там кишел народ, а мы наблюдали и придумывали разные истории, которые могли там твориться, случиться и т. д. Высоцкий говорил, что этот год, будущий сезон будет твой. — Ты сыграешь Кузькина[37]. — Но прошло уже два сезона, а мой год все не пришел… но при чем тут бабка…
А может быть, сделать три рассказа, три вечера, три дня: день мы отдыхаем, купаемся, говорим, работаем, ссоримся, а вечером, за ужином бабка нам рассказывает о своей жизни.
Надо придумать ход. Ход монологов, без всяких других мотивов, течений, не очень годится, это никуда, как про Таньку.
Никите надо что-нибудь из кабинета Любимова, со стола, как сувенир, или куб.
Господи! Кажется, вечность не сидел за столом. Неделя июля — первая съемочная, первые тревоги, радости и огорчения. Снова и снова я не доволен собой, сценарием, режиссером… Но это ладно. Осталась неделя отпуска, а потом — тайга. Надо многое проверить и приготовить, что взять. Полтора месяца тайги, соседство с энцефалитными клещами.
За эту неделю мне не восстановить в подробности, что было, что думалось. По хронике.
1 июля: Освоение и съемка с Масановым. Я с большого похмелья с Никитиного дня рождения. Ночевали с Зайчиком в театре на стульях, Венька у шефа в кабинете. Спали всего три часа и то кое-как. Больше ничего не могу вспомнить. Да — приходил автор, удивился, что я, а я требовал с него водки.
Сегодня начинается второй объект, вторая неделя съемок. Приехал Полока с «Интервенцией».
Не гляди на мир в пол-ока,
Гляди в оба, как Полока.
Привез Гелю, Регину, Уржумцева растыкивать по театрам, по училищам. Полоку выдвигают на Государственную премию за «Республику Шкид».
Высоцкий переживает укол. Когда вышел из машины перед театром, я его испугался — бледный, с закатывающимися глазами, руки трясутся, сам качается. В машине, говорит, потерял сознание. Аллергия. Меня пока пронесло. Может, после второго-третьего хватит.
Взял гармонь в театре. Хочу показать Назарову «Ой, мороз, мороз».
Я вернусь домой
На закате дня,
Обниму жену,
Напою коня.
Два дня пьянства. Даже ночевал не дома. «Интервенцию» могут положить на полку. Ситуация жуткая. Бедный Полока пробивает картину и устраивает Регину в институт. Вчера был у Люси Высоцкой, пил много и долго. Зайчик прилетел из Душанбе и обиделся на меня: «Как тебе не стыдно, как тебе не стыдно…» Привез меня Володя чуть тепленького к парадному…
Суббота.
Закончился какой-то период моей жизни — двухнедельный. Сейчас жизнь измеряется состоянием дел в «Хозяине». Первый материал, первые обсуждения. Вчера смотрело объединение и выразило полное удовлетворение материалом. Будто бы даже Биц сказал, что «материал очень хороший». Пришли на площадку, поздравили Назарова, меня, оператора. Леонов: «Не занимайся ты, ради Бога, сочинительством. А то Можаев на тебя в суд подаст, все равно это топором получается». Кремнев: «Валера, ну что же, очень хорошо… Все нормально» и т. д.
Перед этим с Леоновым смотрел и Можаев и тоже остался будто бы удовлетворенным: «Ну, это другое, по сравнению с пробами, дело, Золотухин встал на ноги» и т. д.
Я как прежде один. Выезжий Лог. На квартире у Анны Филипповны в горелом доме. Высоцкий укатил в Москву и дальше по делам «Интервенции». Больше недели натурных съемок. А я никак не могу прийти в себя, как меня поносил перед отъездом Можаев за изменение текста в «Хозяине» и откуда такие слова выкапывал: «Если хочешь испражняться, испражняйся на кого-нибудь другого, я еще живой, зачем ты на меня ногу задираешь, зачем ты на моих ребрах пляшешь, ведь я могу и по-другому поступить» и т. д. и т. п. И это за кулисами, при народе, при артистах.
В общем, настроение скверное и сохраняется пока до сего дня. Зайчику обещал писать каждый день, а с трудом нацарапал две страницы. Кажется, это будет мой провал. Я не знаю, как играть Сережкина, что играть, и вообще, о чем фильм. Трата государственных денег. Потихоньку пью, курю, в очень плохой, ленивой форме. Ужасный сценарий. Как это важно для актера — приличный материал. Это ужасный признак, когда первый материал нравится, получает одобрение. Но это прелюдия. Бороться надо до конца. И надо решительно браться за роль. И «мне не гореть на песке», так и запомните, господа присяжные заседатели, мне еще рано сливать воду.
Во как!
Я сижу один в большом, сыром, грязном доме. На улице моросит. Холодно. На мне полное обмундирование, плащ, фуражка, но руки коченеют все равно. Высоцкий с Говорухиным[38] смотались два дня назад. Солнца нет, небо черное — снимать невозможно, а мы чего-то ждем и не хотим сниматься с этой базы… Но сегодня это, наверное, произойдет. Мы покинем Выезжий Лог, променяем его на Дивногорск. Высоцкий так определил наш бросок с «Хозяином»: «Пропало лето. Пропал отпуск. Пропало настроение». И все из-за того, что не складываются наши творческие надежды. Снимается медленно, красивенько и не то. Назаров переделал сценарий, но взамен ничего интересного не предложил. Вся последняя часть, погоня, драка и пр. «Выхолощена, стала пресной и неинтересной». На площадке постоянно плохое, халтурное настроение весь месяц и ругань Высоцкого с режиссером и оператором. Случалось, что Назаров не ездил на съемки сцен с Высоцким, что бесило Володечку невообразимо. Оператор-композитор: «симфония кашеварства», «сюита умывания», «прелюдия проплывов» и т. д. А где люди, где характеры и взаимоотношения наши?
Я летал с коня в бревна и был от катастрофы на 30 см, летал с мотоцикла в кювет и чуть не убил «двух капитанов».
Вчера лег рано, один и вспоминал Ленинград, Полоку, черт возьми, как дорог мне этот год, проведенный в поисках Женьки, в общении с Полокой. Я вспоминаю все павильоны, круги всех цветов, придуманные гениальным Щегловым. Что пережито мной за этот год, и если бы повторить — не изменил бы ни дня.