Любимов. Надо одно дело сделать все-таки — подать на них в суд, чтобы они оплатили наши расходы — автору, художнику.
Можаев. А мы это дело пропьем. Пошли в буфет, там министру чай приготовили, но ей и без чаю было тепло. Она не отведала нашего чаю, пошли попробуем министерского чаю, им по-особому заваривают.
Пошли, сели за стол, набрали коньяку, водки и ну с Можаевым петь — «Мороз» и т. д. Наконец артисты посмотрели, как великий писатель поет. Машка снимала.
Приехали домой, дома отец ждет. Сели, выпили, я рассказал ему как мог. Ну, разве он может против члена ЦК что иметь-говорить, ученый. Спел ему «За высокой тюремной». Наконец-то я взял балалайку.
— Вас за одно это надо посадить. Такую мрачность разводите, и т. д.
Нет, отец не поймет, вернее, не скажет. Сердцем-то он не может не понять. Он, конечно, на стороне сына, потому что чувствует правду, но разобраться трудно и он на всякий случай держит сторону Фурцевой.
Вечером, в 10 играл «Антимиры» — за рояльчик держался, к концу отошел. В те дни 6, 7, 8 так все попадало, что по два спектакля было, либо репетиции утром, а вечером играть.
Отец ездил с тещей по магазинам, кое-чего покупал и ждал к ночи меня. Я приезжал после спектакля, и мы садились за стол, пили водку и говорили… Я еще курил до одури. Мы спали с отцом на тахте, в нашей комнате. Я и спал плохо — от возни, от курева, от нервов и переживаний, да еще отец храпел. А я боялся шевельнуться, чтобы не разбудить. И говорили мы с ним подолгу, так что я не высыпался, измучился вконец в этих «ночных полетах».
— К чему это ты Бога держишь на виду?
— Бог помогает.
13 марта пришел приказ управления, примерно, если не точно такого содержания:
«Письмом от 30 апреля 1968 года были прекращены репетиции «Живого» для дальнейшей литературной переделки материала автором инсценировки Можаевым.
Рабочая репетиция 6 марта 1969 г. показала, что такая переделка автором Можаевым не произведена, а режиссеры-постановщики спектакля «Живой» Любимов и Глаголин еще более усилили идейно-порочную концепцию литературного первоисточника (ряд мизансцен, частушки, оформление).
Приказываю: 1. Репетиции прекратить.
2. Все расходы по постановке списать, за счет убытков театра.
Еще раньше Петрович говорил, а «в день шестого никогда» я и сам заметил, как Екатерина Фурцева говорит, с каким манером. — Она научилась у актеров ораторству, показушничеству. Перед зеркалом училась, наверное, или Завадского привораживала, беря уроки тона у Марецкой. Переняла у Марецкой тон, интонации, штампы. Если бы не знал, что это Фурцева в зале разоряется, подумал бы на Веру Петровну — те же ласковые, придыхательные интонации, абсолютно та же эмоциональная вздрючка, граничащая с хамством, а потом опять и истома в голосе — Милые вы мои, — и блядинка… желания. Научилась, матушка, еще на культуре располагать к себе аудиторию домашностью, интимностью, всех за родных почитает, — и такая ласковая, такая добрая ко всем, упаси нас Бог, от вашей доброты.
Вчера был 300 «10 дней». Игралось. После Высоцкий пел для труппы. Такое благотворительное выступление от широты душевной. Выпили водки, по рублю скинулись — Зоя организовала.
Читал я в эти дни Лескова «Житие одной бабы». Гениально до слез. Как это я опять пропустил, вернее, чуть было не пропустил такого русского писателя. Вот язык. Можаев наверняка изучает Лескова и держит его за настольную книгу, за словарь, за энциклопедию. Я буду делать то же самое.
Значит так. Вчера «Галилей» не состоялся снова. Высоцкий был пьян. Заменить спектакль было невозможно. Допустим, «Тартюф», но, во-первых, уже два раза «Тартюфом» заменяли, во-вторых, Демидова в Германии (Лукьянова, значит, будет играть первый раз), у Антипова голоса нет и неизвестно, где он (Сабинин, значит, будет играть первый раз), Славиной нет и т. д. А заменять даже не вторым, а третьим составом, который никогда не играл… это скандал. «Макенпотт» — опять Демидовой, Хмельницкого, Шаповалова и т. д. Дупак звонит Любимову: «Что делать? Что сказать зрителю, который сидит в зале: будет 1 апреля, в наш выходной идти «Галилей» или будет замена и каким спектаклем. Я Вас спрашиваю как режиссера этого спектакля — будет введен исполнитель, могу я об этом сообщить зрителю…»
В общем, повторилась ситуация, которая состоялась 9 ноября. Вышел на сцену Дупак белый, дрожащий, даже желтый свет не исправил ничего:
— Дорогие наши зрители. На мою долю выпала очень печальная миссия сообщить Вам, что у нас очень тяжело заболел артист Высоцкий и спектакль «Жизнь Галилея» сегодня состояться не может. Все попытки к тому, чтобы заменить «Жизнь Галилея» другим спектаклем, ни к чему не привели. Узнали мы об этом за полчаса до начала спектакля. Явка артистов у нас к 6.30 и мы физически не можем сейчас собрать артистов для другого спектакля. Значит, мы предлагаем Вам решить этот вопрос самим, голосованием. Есть два предложения: первое — желающие посмотреть наш спектакль «Жизнь Галилея» смогут это сделать первого апреля (взрыв хохота — Дупак улыбнулся), если наш исполнитель к тому времени выздоровеет или нам удастся ввести исполнителя нового. Если же главный исп. не выздоровеет и нам не удастся к тому времени ввести другого артиста, потому что сейчас идут каникулы, мы играем по два спектакля в день, сцена занята, то первого апреля будет замена. Я предупреждаю об этом, а каким спектаклем мы будем заменять, давайте решать вместе. Мы можем заменить либо «Тартюфом», либо «Макенпоттом».
— Два раза уже заменяли.
— Голосуем, кто за то, чтобы в случае замены 1 апреля шел спектакль «Тартюф»?
(Шум, выкрики.)
— Кто за то, чтобы шел «Макенпотт»?
— Не надо «Макенпотта».
— Меньшинство, значит, решено, в случае, если спектакль «Жизнь Галилея» 1 апреля не состоится — пойдет сп. «Тартюф». Кто не согласен с таким решением вопроса, может сейчас получить деньги в кассе нашего театра.
— Я выросла в театре, ничего подобного не помню.
— Я 30 лет работаю в театре, ничего подобного не видела.
— А я выросла в театре, мне 33 года…
Дупак. Мы только умеем интриги вести, а руководить театром у нас не получается. Кто отпускал Васильева в Ригу? Любимов, ну вот, а я ничего не знаю об этом… один одно делает, другой…
Любимов не приехал. Теща. Он уехал с Люсей, а куда?..
— Никто не расходится, сейчас будет репетиция «Галилей», поехали за Шестаковым.
— Шестакова нет дома. Завтра «Павшие». Надо думать о «Павших», Васильева нет, кто будет читать Кульчицкого — Золотухин, у него на слуху и Алешкина.
Любимова нет. Он куда-то сбежал, закрыв глаза. Стали спорить. Галдаева вводили когда-то, пусть выручает — он знает текст. Так и порешили.
Я не могу себе даже предположить, что будет дальше с Высоцким. То, что его не будет в театре, это мне совершенно ясно и даже, если бы мы очень захотели его сохранить, это нам не удастся. Управление культуры на это условие теперь не пойдет никогда и при случае попытается подвести под этот факт обобщающую базу разложения и разболтанности всего коллектива. А что с ним будет дальше, не представляю, особенно после заявления Шапошниковой[61] на заседании идеологической комиссии. Он может скатиться в совершенное дерьмо уже по существу.
Но странное дело, мы все его друзья, его товарищи переносили это уже теперь довольно спокойно — Володя привил нам иммунитет, уже никто ничему не удивляется, все привыкли.
Вчера была история ужасная. Но что можно спросить, стребовать с больного, пьяного человека. Все наши охи, ахи, как мертвому припарка, все наши негодования, возмущения, уговоры, просьбы — все на х…, а что мы должны после этого переживать, почему мы должны мучиться и сгорать перед зрителем от стыда. Мы опять только обвиняем все наше худ. руководство во главе с Любимовым, что до сих пор не обеспечен второй состав.
Почти два месяца крутили баки Шестакову, потом бросили, а вчера кинулись к нему снова звать на репетицию, чтобы 1 апреля сыграть. Это же все до такой степени несерьезно, что и говорить не хочется. Ебут мозги человеку, а шеф не уверен — может ли Шестаков сыграть. Но ведь и шефа понять можно, если захотеть. Ему ли забота до второго состава; он месяц занимался Кузькиным, до сих пор не отошел, «Мать» подпирает, а тут каникулы… там вводы бесконечные и т. д., артисты разбегаются по съемкам, приходят нетрезвые. Ведь на его месте с ума можно сойти очень просто.
Говорят, со вчерашнего дня, т. е. с 26 марта 1969 г., Высоцкий в театре больше не работает и будто уже есть приказ о его увольнении.
А.М. Эскин ВТО 24.03.
— А ведь видел вас в Кузькине, получил огромное удовольствие. Большое спасибо, может быть, об этом лучше не говорить? За это не карают?
— Говорят, в райкоме составляют списки, кто видел наши репетиции, так что лучше помолчим красноречиво.
После «10 дней» Евтушенко читал свою новую поэму. Я так устал, что молил Бога побыстрее все свернуть. Но поэт брал со стола все новые и новые папки листов и я впадал в уныние.
И все равно, хоть я и понимаю, что в таком состоянии воспринимать поэзию чрезвычайно трудно. «Слушать стихи, это тоже работа и трудная работа», — мне поэма не понравилась. Куски, отдельные кирпичики очень даже ничего, но все какое-то случайное, к слову пришедшееся, неорганизованное, окрошечное — и про Христа, и про Дмитрия убиенного, соединенного с двумя Кеннеди вульгарно… Все темы, проблемы… обсосаны и в философии, и в литературе, и везде. Стихи не трогают… Не взял он меня, я понимаю, что поэзии надо отдаваться, надо идти навстречу к ней с добрым сердцем… но мне не удалось. Быть может, при чтении глазами это впечатление исправится?! Но о том, чтобы играть это?! У меня активный протест. «Не будет! Не хотим! Не позволим!»