Воскресенье
Сегодня «Мизантроп». Днем мы втроем были на Кунцевском кладбище у Эфроса, свежие цветочки поставили в банки. Как-то разглядел я наконец, где он успокоился. С Трифоновым[29] они глядят друг на друга, через могилу — Арбузов. Господи! Царствие небесное вам, милый Ан. Вас.! Я постараюсь сегодня играть, я всегда стараюсь, однако для Альцеста требуется особая система трагического настроя. А я нервничаю. Сегодня еще по телевизору эта муть субботинская. Говорю «муть», а сам думаю: вдруг Тамара скажет «ничего!» — и я буду счастлив.
Понедельник
Ночью Матрене Ф. сделали операцию и удалили грибообразный аппендицит. Температура стала падать. Господи! Спаси и помилуй нашу матушку. Надо же, в каком возрасте он настиг ее.
Так мне не хотелось звонить Полоке! Каждый разговор стал в тягость — все считаем, кто кому больше должен. Но Полока был деловит, спокоен, сообщил то же самое — он пишет сценарий, на три четверти готово, отдает на машинку. Он не может никуда выходить, ни с кем общаться, а завтра — «раз у тебя свободная первая половина, сходи к Тараненко (и в мою бытность было так, то есть все граждане фильмы про себя пробивали сами) и держите меня в курсе».
Мы опять ездили на кладбище, теперь уже в Переделкино к Пастернаку, зашли к Чуковскому. Почему-то я раньше не обратил на это внимание, а нынче «заело»: много места, мощное укрепление, фамильный участок и сделано со вкусом и большой лавкой. И люди идут, идут…
«Сильно, до кровоподтеков на левой половинке, избил вчера Сережку, потом говорил «прости, сынок!», и плакали оба и все втроем. Оттого, что не по нотам играет, не смотрит в ноты совершенно. А мальчишка музыкальный. В общем, нервная жизнь.
«Стряпуха» Софронова и «Гамлет» Шекспира.
После вчерашнего кино не хотелось утром просыпаться и вставать, включать телефон и ждать сочувствующих звонков доброжелателей: «Что ж это вы, друг Высоцкого, в таком дерьме снимаетесь? До чего же вы дожили и так опустились». И я подумал: Володя начинал в кино с Пчелки у Софронова, а кончил Дон Гуаном у Пушкина, а я? «По келиям скитаюсь…» Читая «Живаго», я понял, светом озарилось сознание, что Губенко не сможет быть главным. «Я бросил любимую работу (любимое дело), кино, — часто повторяет он. — Кино — промысел куда более благодарный». Если в нем еще подфартило.
Вторник
В театре выходной день и завтра тоже.
Волина:
— Ой, Валера! Спасибо тебе огромное за фильм… так здорово… Удивительный фильм… И ты там такой прекрасный… Такой роли у тебя не было, такого характера. Какие-то черточки были в разных ролях… Твардовский… на Новодевичьем, там, где Коненков, рядом с Коненковым. Для меня в жизни Твардовский так много… Ведь я по нему диплом защищала, у меня есть его книжка с автографом. У него были падения, но это были падения другого порядка… как человек и поэт он шел в гору… Возьми меня с собой на кладбище. Мне обязательно надо к нему попасть, я обязана ему многим…
Сегодня хорошая репетиция «Годунова» — голос у меня звучал. Вчера целый день превосходное радостное настроение, оттого что Жукова сообщила: Любимову дали визу. Поехать в военкомат я с тобой не могу, у меня новое задание — дозвониться до Ю. П. А сегодня как снег на голову — визу задержали по техническим причинам, а Коля уже телеграмму послал. Но, кажется, все обошлось. Завтра последний разговор с Ю. П., и Николай будет инструктировать коллектив, как вести себя и т. д.
«Утром он встал другим человеком». Как часто я слышу и читаю эту фразу. Вот и у Пастернака прочитал. А я-то думаю, почему каждый день я скорее хочу лечь спать. Да потому, что так скорее придет утро, то самое утро, когда я проснусь другим человеком. Как я хочу проснуться однажды другим человеком. Нет, не молодым и резвым… А просто не ленивым. Вчера, уж разобравшись ко сну, сидел минут 10 на кровати, решая — слабо мне сейчас сесть за стол и мелким почерком гениального человека на трех страницах изложить историю, как я посылку сдавал и как внес нравственный раздор между двумя клиентками-старушками. Одна пропускала меня без очереди и позвала на этот подвиг другую, а та — ни в какую.
— Вы нам так много добра делаете, хоть что-то для вас сделать.
Пахло молодым тополем из окна. Вдруг та, что уступила мне свою очередь, стала помогать другой, уж совсем неприспособленной старушке, заворачивать и заклеивать посылку. В ответ:
— Дай Бог, чтобы вам всегда помогали, как это приятно, что тебе помогают, сама бы я ни за что не справилась, кто это придумал — самообслуживание…
Затем моя благодетельница увидела, что какой-то мужчина сдает посылку вне очереди.
— А почему вы без очереди?.. Ведь никого народа, можно было бы и подождать.
Мужчина стал показывать удостоверение участника войны.
— У моей хозяйки давление нулевое, я бы подождал.
Теперь другая старушка стала поправлять свою нравственность:
— Сдавайте спокойно, не волнуйтесь…
— Я бы постоял, да у меня жена больная ждет…
— Ничего не случится с вашей женой за три минуты.
— Не обращайте внимания, спокойно оформляйте.
А всему виной я. Так когда же я утром встану другим человеком?
Суббота
Отче наш! Иже еси на небеси! Боюсь и писать что-нибудь. В эти часы решается вопрос визы. Самый страшный сон — Любимов приходит в наше консульство за паспортом, а ему говорят:
— Вам отказано во въезде на Родину!
Что с ним будет!!! Какое чудовищное измывательство, ведь у него на руках билет и телеграмма Губенко (чихнул кто-то — приедет наш дорогой странник), с заверением, что виза получена и все в порядке. Сообщите рейс, встречаем и пр. Через два часа после первой, разрешающей, в Штутгарт ушла телеграмма другая: «Задержать исполнение».
Репетиции вчера практически не было — Николай сидел на телефоне, с которым творилось что-то неописуемое. Телефонистки с междугородки заявили в конце концов: не звоните, такого телефона не существует. Дозвонились до Израиля, Катя не договорила фразы — связь была кем-то прервана. А она сказала: «Я не могу отпустить Юру одного…» Наконец соединили с Любимовым. Коля повторил ему все самые обнадеживающие слова. Любимов просит вызвать Катю. Они в Испании договорились о приезде его одного. Оформление Кати по частному приглашению займет еще два месяца. Под разрешением Любимова стоят две подписи членов Политбюро, не хватает третьей — Горбачева. Боже мой, какая идет борьба, игра и черт его знает что еще… Боюсь звонить в театр, все равно туда надо ехать — смотреть «Федру». Симонова Евгения Рубеновича встретил. Приехал с дамой на просмотр несостоявшейся «Федры». «А я вас тут видел в „Мизантропе“. Очень вы мне понравились… Это было талантливо. Вообще правильный спектакль. И, представьте себе, захожу в букинистический — лежит „Мизантроп“ 1912 года издания, я покупаю его за 10 рублей и вдруг обнаруживаю, что это не 1912, а 1812 год, с вложенной программкой, где Альцест — Щепкин. Это первый Мольер в России, перевод не помню чей. Я в комиссионку — сколько это стоит? Две тысячи!!»
Странное дело — я поправляюсь на глазах, настроение от этого еще гаже. Что такое — не могу ни читать, ни писать, ни думать… Свалим все на ожидательный момент Любимова-«Годунова».
Понедельник
«Мизантроп» — шефский. Почему?!
Любимов в Москве! Мы встретили его в Шереметьево. Белого коня достать не удалось, но швейцарское радио было, да и наш Ракита заснял на видео. Но на зеркале у меня портрет Анатолия Васильевича, и надо этот шефский спектакль для воинов сыграть хорошо. Господи! Благослови нас на удачу и чтоб голос не сорвать, сбереги меня, Господи, для «Годунова»! И моим партнерам пошли удач и здоровья.
— У тебя месячник здоровья?!
— Да, Юрий Петрович.
— Можно работать?!
— Да, Юрий Петрович!
Встреча была суматошная. Ю. П. кричал:
— Не разбейте водку в желтой сумке!..
Вторник
Объявил семье, что я сегодня встал другим человеком, поэтому им надо быть начеку и не удивляться моим неформальным поступкам.
Солженицын встретил Ю. П. словами: «А вы знаете, какой сегодня день? Ровно 12 лет назад после нашей с вами встречи меня забрали в Лефортово».
Ю. П. ночевал у него, и хозяин был весьма приветлив и любезен. Он знает все… Он знает, где и как я себя вел в какой ситуации и пр. А разговор о Солженицыне начался с телеграммы, которую А И. прислал Любимову на 70-летие. Там было сказано, что «это Бог вас надоумил выбрать для жительства Иерусалим. Именно ни Париж, ни США, а Иерусалим». Ну, он человек глубоко верующий… хотя по другим сведениям закоренелый или, как говорят, убежденный антисемит, исходя из христианской идеи и пр.
Среда, мой день
По этим нервным коротким записям я потом соображу, как говаривал Эфрос, свою нынешнюю жизнь. Прихожу с репетиций от общения с гением Любимова совершенно опустошенный и как бы несчастный. Но с затаенной внутри бомбой медленного разрушения. Когда-то мне это важно было и я часто повторял себе: «Только бы не озлиться, иначе потеряешь талант и самоуважение». К этому я возвращаюсь и сейчас. Вчера у меня день был сравнительно легкий, но сегодня судьба рассчитается со мной… как-то. «Береги, Валерий, голос», — говорит мне внутренний мой голос. А все остальное — от папы с мамой и от Бога.
В очередной раз заполнил я анкету на звание. И опять хотел залупиться, дескать, сколько можно, это унизительно в конце концов, Ну и что и кому я этим докажу?!! Себе?! Ах, себе! А себе я звание хочу добавить. Вот и пиши свою автобиографию в сотый раз и не вы… И напишу, а вдруг простят мне мадридское пьянство и звание прибавят, а это уже большая надежда на два метра и холодильник с гвоздями. Одна забота, чтоб в будущем выделили землю на Кунцевском кладбище. Ни на Ваганьково, ни на тем более Новодевичье не рассчитываю.