И вот эпиграф к спектаклю нашему: «Я один, все тонет в фарисействе, жизнь прожить — не поле перейти», — вот о чем мы будем играть. Это эпиграф к спектаклю ко всему.
Ясно? Ну вот, надо делать это. Поехали.
Высоцкий начинает читать стихотворение. Однако в нем нет достаточной наполненности для начала спектакля. Любимов останавливает его после нескольких фраз, желая зарядить еще больше. — Я прошу, свободный чтоб ты был, смотри — вот, я выхожу…
Любимов режиссерски показывает, утрируя все движения. Высоцкий возражает: — Я же делаю так. — Не надо сейчас мне, Володь, говорить, я ж вижу все. — Я руки так же держал. — Ты сейчас их поднял, а все равно остался таким же. А мне хочется, чтобы ты выходил совершенно отрешенным… Поэтому, Володя, тут этюдней играй. Вот что мы делаем все — ловим, «я ловлю в далеком отголоске… — тут нужно прямое общение с залом, — …что случится на моем веку». Если перефразировать — как театр ловит, чтоб получилось, чтоб слышать, чтоб найти своего зрителя.
Тем более, ты сидишь там, как призрак, свет погасили, и ты видишь, как рассаживаются зрители…
Сзади должен гореть бордюр. Артисты тихонько вышли и сели на бордюр. Потому что публика, как всегда, будет рассаживаться еще несколько минут после начала спектакля. И потом погаснет бордюр, тогда все артисты начнут выходить…
И всех остальных артистов прошу общаться с ним, чувствовать, что вот он, — «но продуман распорядок действий, и неотвратим конец пути, я один, все тонет в фарисействе, жизнь прожить — не поле перейти… Я чувствую — играть мне». Тогда сразу будет пульс — ты должен как камертон дать всему спектаклю. И пульс твой сердечный должен быть резким…
Это очень важно, как начать, это камертон должен быть всему спектаклю. Ты сидишь, сидишь, насилу сидишь, потом вскочил и пошел…
Репетиция сцены начинается с налаживания театральной механики и света. Любимов переговаривается с осветителем по радио. Однако, не надеясь на технику, кричит прямо в рубку своим поставленным театральным голосом: —Алик, включи, пожалуйста, решетки, чтоб артисты в решетках были.
Пока осветитель налаживает свет, внимание Любимова переключается на рабочих сцены: — Вы вчера все время не доводили занавес до решеток. А? — Актеры отодвигают, — отвечают ему откуда-то из глубины сцены. — А я вам говорю, доводите до решеток!
Наконец доходит очередь и до артистов. В. Смехов выходит на свой первый выход Короля. Роль Королевы играет Алла Демидова. Они садятся на трон, который незаметно выдвигают из-под занавеса. Из зала видно, что они как бы сидят в занавесе. — Веня, нужно шаг вперед сделать, а потом садиться на занавес. Потому что когда ты садишься, занавес отъезжает назад. Ты сперва садишься, а потом тебе незаметно подставляют стул. И пожалуйста, на край решетки вставайте. Отодвинули собой занавес, а там поддержат.
Король. (В. Смехов) — Итак, Лаэрт! Что нового услышим?…
Лаэрт. (В. Иванов) — Дайте разрешение во Францию, государь.
Любимов обращается к исполнителю роли Лаэрта — В. Иванову: — Стойте три четверти, Иванов, как Лев Аркадьич.[144]
Иванов повторяет реплику:
Дайте разрешенье
Во Францию, государь.
Я сам оттуда прибыл для участья
В коронованье вашем, но, винюсь,
Меня опять по исполненьи долга
Влекут туда и мысли, и мечты.
С поклоном хлопочу о дозволеньи.
Любимов недоволен: — Сразу вы ритм теряете. Ты очень хочешь уехать.
Король
Отец пустил? Что говорит Полоний?
Любимов: — Веня, конкретней: «Отец пустил? Что говорит Полоний?» Это быстрые приемы дворцовые идут. Он речь сказал, теперь начинаются дела. Какие у нас дела сегодня? На сегодня каков распорядок? Ведь у них весь день расписан по минутам. Сейчас прием. Потом, значит, осмотр, потом заседание, потом банкет. У него в основном сейчас банкеты идут каждый день. Он утверждает меню, расписывает все.
Д. Боровский. Эскиз костюма. Гамлет
Д. Боровский. Эскиз костюма. Лаэрт
Свет довершает оформление сцены: — Из лож чуть прибавь свет, сейчас должно быть светлое королевство. Вот. И бока.
Король
Ну как наш Гамлет, близкий сердцу сын?
Гамлет
Родством я близок вопреки природе.
Королева
Ах, Гамлет, полно хмуриться, как ночь!
Взгляни на короля подружелюбней.
Жизнь такова: что живо, то умрет
И вслед за жизнью в вечность отойдет.
Так горевать противно естеству.
Гамлет
О, да, противно.
Королева
Почему ж тогда
Тебе столь тяжкой кажется утрата?
Гамлет
Не кажется, сударыня, а есть.
Ни хриплая прерывистость движенья,
Ни слезы в три ручья, ни худоба,
Ни прочие свидетельства страданья
Не в силах выразить моей души.
Вот способы казаться, ибо это
Лишь действия, а их легко сыграть.
Моя же скорбь чуждается прикрас
И их не выставляет напоказ.
Любимов: — Володя, вежливей, вежливей. Сейчас ты очень много раскрасил текст. Надо говорить внешне, чтоб нельзя было придраться. Там, где вырвется, это уж насколько у тебя будет внутри обиды и оскорбленья. А внешне это очень вежливо говорится: «И даже слишком близок стал. Родством я близок вопреки природе. Я совершенно не притворяюсь. Моя скорбь чуждается прикрас. Ведь это действие, вы же сами знаете, это же ритуал — вежливость. Это легко сыграть. Легко повесить повязку, легко ее снять, это все легко делается. И вы не хуже меня это, мама, знаете. Вам же легко было забыть отца. Прошел месяц, вы уже за другим».
— Не кажется, сударыня, а есть…
Любимов: — «Не кажется, сударыня, а есть», — все очень быстро говори, как вы иногда со мной. Я говорю, делайте, а вы: «А я не буду!» Тут королева забеспокоилась. Он на нее не обращает внимания. Она просила за него, но теперь она чувствует, что все время у него с Королем какие-то сшибки идут. А она между ними старается все урегулировать.
Тогда и нужно будет королю сказать громко: «Вот кроткий подобающий ответ», — вот молодец, только так мы можем существовать. У вас сейчас нет этого стыка. Вот что называется идти по пьесе. «Своей сговорчивостью Гамлет внес улыбку в сердце, в знак которой банкет будет за единение — все в порядке в королевстве». А были слухи, что он будет королем. Но стал ты.
Смехов: — И это лучше.
Любимов: — Ну конечно, лучше. Для тебя.
Король
Так своей сговорчивостью Гамлет внес
Улыбку в сердце, в знак которой ныне
О счете наших здравиц за столом
Пусть облакам докладывает пушка,
И гул небес в ответ земным громам
Со звоном чаш смешается. Идемте.
Любимов: — Резче надо. А то нет перехода. Ты можешь занавес встретить и вырвать меч. А он потом тихо встанет на место. Понял?
Высоцкий: — Там есть место одно хорошее…
Любимов: — Начинай тут говорить, а занавес идет. Пожалуйста. Давай переход с поворотом занавеса. Нет, подожди, подожди, подожди.
Занавес двигается, поднимая пыль на сцене. Пыль искрится в контровом свете. Любимов обращается к заведующему монтировочной части, который отвечает за занавес: — Каракаш[145]! Надо занавес вытрясать. Вы кладете его куда? — Мы вообще его не убираем. — Надо его трясти пылесосом или чистыми вениками.
Высоцкий: — Он по грязи по этой ходит, по земле из могилы.
Любимов: — Вот поэтому я и говорю, что надо у него выбивать низ. И потом класть.
Высоцкий: — Ну, пускай тогда переворачивается. Давайте сделаем это.
Любимов: — Давайте переворот. Давай, Лида[146], музыку.
(Акцент: удар грома. Переход. Монолог Гамлета)
Гамлет
О, тяжкий груз из мяса и костей,
Когда б ты мог исчезнуть, испариться!..
Высоцкий начинает монолог. Любимов останавливает после первой фразы: — Здесь надо избегать внешней театральности, то есть внешнего изображения чувства, что ты так возмущен — этого избегай. А важно вот что, Володя: в начале надо там — вдалеке — все говорить, а потом неожиданно перейти сюда — к авансцене — и нам сказать: «Два месяца, как умер такой король…» — Хорошо.
Высоцкий снова начинает монолог. Любимов, желая дать актеру немного продвинуться в монологе и почувствовать ритм стиха, переводит свое внимание на осветителя: — Поярче на него свет. Еще чуть прибавь процент. Вот. Зафиксируй.
Высоцкий продолжает:
Каким ничтожным, плоским и тупым
Мне кажется весь свет в своих движеньях!
Какая грязь! И все осквернено,
Как в цветнике, поросшем сплошь бурьяном.
Как это все могло произойти?
Любимов подхватывает: — «Как это все могло произойти?» — вытащил черную повязку, посмотрел, и от этого сказал: «Два месяца…» Но не надо тыкать в нее пальцем глупо.
Как это все могло произойти?
Два месяца как умер. Двух не будет.
Такой король! Как солнца яркий луч
С животным этим рядом. Так ревниво
Любивший мать, что ветрам не давал
Дышать в лицо ей.
Отбивая каждую фразу монолога, Высоцкий резко поворачивается. Любимов вновь обрывает его: — Володь, ты немножко заталму-дил это. У тебя нет неожиданности возникновения. И мягче делай повороты.
Высоцкий продолжает:
О женщины, вам имя — вероломство!
Нет месяца! И целы башмаки,
В которых шла в слезах, как Ниобея…
— Опять упустил, смотри, как хорошо, Володь: «Нет месяца», — (показывает движение) ведь тогда конкретность есть, и неожиданно будет, — «и целы башмаки», — вот ее повязка, вот ее башмаки. Тогда ты нам скажешь: что же творится, товарищи! «Зверь, лишенный разуменья, томился б дольше». Тогда ты будешь сдерживаться, чтоб не рассоплиться, не вспылить. Тогда ты будешь чувствовать, что сейчас случится.
Нет месяца! И целы башмаки,
В которых шла в слезах, как Ниобея,
За отчим гробом. И она, она…