Любимов остановился на самом простом варианте, который своей простотой подчеркнул необычное решение всего спектакля.
Лаэрт
Во всяком случае, до той поры
Приму предложенную вами дружбу
И дружбой отплачу.
Любимов: — Не надо тут дружбу акцентировать. Я просил только подготавливаться, а текст идет совершенно без интонаций. «И дружбой, — намазал ядом клинок, — отплачу».
Гамлет
Приступим. Где рапиры?
Мне одну.
Король
Стой, Гамлет. Дай соединю вам руки.
(Король соединяет руки Лаэрту и Гамлету)
Гамлет
Для вас я очень выгодный соперник.
Со мною рядом ваше мастерство
Тем выпуклей заблещет.
Лаэрт
Вы смеетесь.
Гамлет
Нет, жизнею клянусь, что нет.
Король
Раздайте им рапиры. Озрик — Гамлет.
Условья знаете?
Гамлет
Да, государь.
Вы ставите на слабость против силы.
Король
Неправда. Я обоих вас видал.
Хоть он искусен, но дает вам фору.
Лаэрт
Другую. Эта слишком тяжела.
Гамлет
Мне эта по руке. Равны ли обе?
Любимов: — Володь, опять ты тут начинаешь мне сейчас играть. «Равны ли обе», — зачем? Один кусок идет сплошь: «У меня предчувствие нехорошее, но это остановило бы женщину», — он даже с ним ведет себя не так, как всегда. Он говорит спокойно: «Вы ставите на слабость против силы».
Любимов (Смехову): — Давайте, Веня. И даже не надо «друзья, на помощь!» никакие. Ты можешь говорить текст только, пока они тебя волокут. Вы его толкайте к могиле. А ты наоборот, не иди.
А королева уже лежит. Да, да. Нет, ты сразу его толкай, как тебя освободили. Вот, вот. Спокойней, спокойней идите. Чуть-чуть занавес, чтоб он не перегибался. Вращайте занавес, мертвецы. Вращайте, вращайте. Вот уже там лежит король, теперь уже вы лежите все. Вот, второй раз. Вы до центра довели занавес — обратно вращайте. Они уже там все ложатся. Вот смотрите, вы довели короля и всех мертвецов, которые привели короля, теперь повернули их, они легли, тогда занавес отняли и к стене его. К началу спектакля. (Радисту): Аты все наращивай музыку.
Понятно? Сделайте мне это.
Ведете короля, медленней, спокойней ведите. Так же играй: «На выручку, друзья, я только ранен, есть еще спасенье. А!»
(Звучит заключительный хорал)
Ложитесь, ты ложишься, сползаешь, ты тоже валяешься. А занавес дальше пошел по каретке. Когда они легли, тут же отводите по каретке его назад. А он за трупы зацепится сам. Вот. И все валяются.
Выключи световой занавес, Алик. Он тут не играет. Решетки световые в полу выключи.
Только вы найдите позы, конечно. Сейчас вы безобразно лежите.
Выключи решетки, Алик!
Алик: — Сейчас, не кричите на меня, Юрий Петрович!
Любимов: — Да ладно тебе, в работе все можно, на это не обижаются, когда в работе. Я тоже тут сижу и думаю, как делать. А то как бабы все стали. Ты сам иногда орешь на других. Что я тебе, в сердцах, что ли говорю. Дай стену яркую! Найди свет. Нет, это не хороший. Блики такие. А, вот прострелы, вон тот угол левый.
Так. Где Иванов? Упал. Гамлет, давай текст. Горацио стоит. Ну, говори.
Гамлет
Все кончено, Гораций…
Любимов (Высоцкому): — Отступай медленно… Ну, хоть что-нибудь говори прозой. Да не тут — в центр ты уже с бокалом подошел, ему отдал — все с ядом было. Когда эти повороты, ты: «Так на же, душегубец», — когда король войдет, просто плесни… повернись спиной и спокойно отступай. Говори текст. Тихо, не наступи на него.
Алик, свет на стену! Отступай, отступай!
Так-с, теперь закрывайте занавес и на середину его. И он закроет Гамлета: «А дальше — тишина…»
Так. Хорошо. Мне все ясно. Благодарю вас. На сегодня окончено. Завтра — с поединка.
Идет репетиция. Артисты репетируют сцену поединка. В зале тихий разговор Любимов с неизвестным собеседником.
— Мне очень нравится, очень нравится. Абсолютно здорово. Только не надо, по-моему, к ним идти умирать. Мы ж не ползем к мертвецам умирать, мы наоборот, от них хотим уползти.
Любимов объясняет: — А он от них и уползает. Ну, мизансцена-то: он же от них уползает. И он не умирает с ними… — Он просто идет к ним умирать. — Нет-нет. — И один и второй идет к ним, а как же. — Кто? — И Гамлет, и Лаэрт. — Гамлет от них идет. Он проходит через них и прощается с ними. Он им говорит, не нам, а им: «И вы, немые зрители финала…» — А этот, Лаэрт? — К ним просто идет, чтобы лечь с ними умереть. — В конце, чем ближе к концу, тем больше смертей. Вы говорите, не надо умирать. Надо, надо, всегда пугали смертью…
Любимов возражает собеседнику: — Это другое дело. Я тут не согласен. Тут и есть расхождение. Аникст говорит, что надо было делать спектакль плечом к «Зорям…», что там есть хороший трагический финал, а мне кажется, тут совсем другое. Потому что Шекспир все время везде оперный — ряженые, оперные люди. А где же характеры Шекспира? Пушкин говорит: «Я учился у Шекспира характерам, жесткости». Монолог Бориса Годунова он брал от молитвы Короля, верно? И вот эти все: «Все тошнит…» — И последнее замечание такое, кто высказывался, я не помню, что надо трагизм довести до конца, это же все-таки трагический спектакль, трупы есть, надо довести до конца то, к чему шло, шло, этого ждали весь спектакль… — Юлий Ипатыч, это все же наизусть знают. Мы тут забываем, что вот в Маяковском мы тогда верно искали — все же знают эти стихотворения наизусть. Поэтому мы их вообще пунктиром давали. «И жизнь пройдет…» — и дальше просто вступала музыка: та-та-та, та-та-та-та, все же сидящие знают дальше наизусть. Так и тут, знают же все смерти. Эти монологи все знают наизусть. — Это верно. — А мы чего-то будем опять пугать. Поэтому и сделано это отсюда так, поединок. Поэтому был другой, но был и реальный ход в поединке, помните? — Да. — Может, кому-то и больше понравится, но здесь чисто условная сцена — обозначение смерти. Это кода, развязка, уже все кончилось, все ясно. Надо после похорон Офелии вообще играть коду. Условную коду. — Юрий Петрович, а вы не хотите похороны сделать, чтоб гроб выносили из-под занавеса, и занавес его увлекает?.. — Нет, мне больше нравится — на крышку гроба кладут землю, заколачивают крышку — это жестче и реальней, а там было условней. — Там было условней, но видно было, что это не толпа какая-нибудь. — А не надо, это должны быть одинокие похороны, никого нет. — Было очень здорово — вылезает гроб из-под занавеса… — Мне больше нравится реальный ход. По-моему, хорошо, когда землю на гроб кладут, забивают, лопатами. А? — Впрямую это. Это дело решения, тут советовать сложно. — Варианты были. Был вариант, где просто шла процессия, и потом они опускались. Мне кажется, нужно сознательно делать абсолютно условные вещи при безусловности воды, земли, черепа настоящего, на который смотрят они, копания, закусок, понимаете. — Когда пиво начали пить, было колоссально на репетиции. Очень хорошо. Вдруг начинают жрать. Знаете, Юрий Петрович, мне пришлось видеть одного могильщика действительно, я был на похоронах дальнего родственника. Красивый мужик, в красном свитере стоял, пузатый такой, толстый, и они говорили о жизни, а там идут речи все, а они тихо очень деловито обсуждали где сегодня были, как собраться, еще что-то. В красном свитере, красивый, импозантный гигант жизни стоит в могиле и делово так тихо-тихо между собой… Вот такой красивый человек, могильщик. Мудрость жизни — жизнь продолжается. Он — не гротеск, он — жизнь. Мне так понравилось это. Дико. И красиво. — Ну, тут несколько другая тема идет, у этих типов. А? — Он резанет здесь. Могильщик любит жизнь и смерти не видит. По-моему, и у Шекспира такое же. Главное, в красном.
Любимов: — Давайте, давайте.
Гильденстерн[162]. Почтенный принц, я вас очень прошу, введите свою речь в какие-то границы.
Гамлет. Не могу, я безгранично предан его величеству.
(Флейта)
Любимов: — Володь, встань на край, на уголочек. Вот сюда, на уголочек могилы. А вы с этой стороны.
Гильденстерн. Тогда не уклоняйтесь так упорно от того, что мне поручено.
Любимов: — Подожди, не высвечивай эту могилу.
Гамлет. Я весь внимание и слух.
Гильденстерн. Королева, ваша матушка… (Флейта) Королева, ваша матушка, в крайнем удручении послала меня к вам, принц…
Гамлет. Да, сэр. (Флейта)
Гильденстерн. Принц, она желает с вами поговорить у себя в комнате, прежде чем вы ляжете спать. Ваше поведение удручает и ошеломляет ее.
Гамлет. Удивительный сын, способный так удивить и ошеломить свою мать. (Флейта) Однако, чем еще могу быть вам полезен?
Любимов. (Дыховичному): — Вань, встань назад опять в решеточку. Отыграй текст, и он в решетке, тогда повернись, что «я больше с ним разговаривать не буду». Можешь отойти сразу, Горацио, любезно. Он вежливый человек. Проходит, поклонился — и отошел шаг — вот и все.
Розенкранц[163]. (подходит к Гамлету) Принц, вы когда-то любили.
Гамлет. (кладет свои руки на череп в руках Розенкранца) Как и сейчас, клянусь этими воровскими орудиями. (Флейта)
Любимов: — Теперь вам хорошо реагировать на лежащего, знаете, в рожу посмотреть этой сволочи, которая лежит. И потом перестраивайте тело обязательно к принцу. «Ему бы в гроб», — а дальше вежливо.
Ты трубу-то опускай, когда играть не надо. Трубу опустил и глазом на них смотришь. Вот. Хорошо сейчас улегся, прекрасно лежишь, естественно.
Идет сцена. На фоне Любимов тихо разговаривает с осветителем в микрофон: — Ну-ка, ну-ка дай стеночку, Алик, чуть-чуть.
Рядом сидит Давид Боровский.
Любимов: — Давид, посмотри. Стенку убери, Алик. Так лучше. А попробуй фон чуть больше сделай. Вводи фон. Стоп. Вот.