Высоцкий: — Он тут запутался. Я воткнул его.
Любимов: — Нет, второй. Его надо воткнуть в пол, Веня.
Гамлет
Он молится. Какой удобный миг! Удар меча — и он взовьется к небу.
Любимов: — Нет. Без текста вынь. «Он молится…» — и бесшумно вытащил меч.
«Он молится. Какой удобный миг! Удар меча — и он взовьётся к небу…»
Гамлет — В. Высоцкий. Фото А. Стернина
Высоцкий: — Бесшумно не получается никак.
Любимов: — Ну вот, вот уже получилось.
Гамлет
Удар меча — и он взовьется к небу,
И вот отмщенье. Так ли? Разберем.
Любимов: —Так, стоп, стоп. «И он взовьется к небу…» — теперь медленно поднимай свет на обе решетки, где он раньше стоял.
(Высоцкому): Входи неслышно совершенно, бесшумно.
(Алику): Теперь чуть высвечивать начинай Володю. (…)
Давайте повторим все сначала. Пожалуйста, Веня, переход на вашу молитву. Занавес в угол. Последняя реплика. Ушли Розенкранц и Гильденстерн. И переход. «Удар мечом» — и вынул меч, и можно занавес поставить поперек. Да. Ну ладно, это деталь. Пошел занавес. Крест закрывай. Да не сюда. Да, наоборот. Вот.
Король
Нет, так нельзя, я не могу молиться.
Любимов: — Пошел занавес. «Удушлив смрад злодейства моего» — можешь сказать. Потом сел мощно. Только занавес опускай, как бы сильно. Вот.
Король
Помилованья нет такой вине.
Любимов (Алику): — С пояса свети, ноги не надо.
Король
Когда бы кровью брата
Был весь покрыт я, разве и тогда
Омыть не в силах небо эти руки?
Любимов: — Да не надо руки показывать, а просто кисти. Ты вывернул их так и посмотрел мрачно на ладони. Как будто руки у него все в крови. Вот и все.
Король
Что делала бы благость без злодейства?
Кого б тогда прощало милосердье?
Мы молимся, чтоб Бог нам не дал пасть…
Любимов: — И клади большой кусок на это: «Что делала бы благость без злодейства?» — и пошел, и пошел. Надо укрупнить всю мысль. Ведь тут аллегория есть: «Когда бы кровью брата весь был покрыт я. Разве небо не в состоянии омыть эти руки?! Что б делала бы благость без злодейства?»
Король
Когда бы кровью брата
Был весь покрыт я, разве и тогда
Омыть не в силах небо эти руки?
Любимов: — И говори дальше.
Король
Что делала бы благость без злодейства?
Любимов: — Ну, иди, иди по мысли.
Король
Кого б тогда прощало милосердье?
Мы молимся, чтоб Бог нам не дал пасть.
Любимов: — Да зачем опять дробишь-то? Как хорошо, начал же уже и пошло живое, так нет, все начинаешь резать, как шашлык. Зачем? Вот и хорошо и пошло, и пошло, и пошло!!! До того, как тебя: раз! — и пригвоздили в пол. Тогда ты испугался и начал говорить: «Колени, гнитесь!..»
Король
Я пал, чтоб встать.
Любимов: — «Я пал, чтоб встать» — и пусто, ничего не выходит. Тогда и есть ирония в кавычках.
Король
Какими же словами
Молиться тут?
«Прости убийство мне»?
Любимов: — А тут смотри, какая перемена. Надо даже усесться как-то по-другому. «И ничего у меня не вышло. Глупость. Я уже себя обманываю. Какими же словами молиться мне? Прости убийство мне? Нет. Так нельзя. Я не вернул добычи. Все это глупость», — надо каяться, надо признавать, тогда есть смысл сцены, а так — нет.
Король
Нет, так нельзя. Я не вернул добычи.
При мне все то, зачем я убивал:
Моя корона, край и королева.
Любимов: — Закинешь голову, как шапка Мономаха. «Ох, тяжела ты, шапка Мономаха»: «Моя корона…» А попробуйте: «За что прощать того, кто тверд в грехе?» — пихайте его на колени. Только осторожней, сам сделай.
Король
За что прощать того, кто тверд в грехе?
Любимов: — Вот, вжался он — бах! Ты можешь акцент ударить?
Смехов (всхлипывая)
Там наверху, ведь в подлинности голой
Лежат деянья наши без прикрас,
И мы должны на очной ставке с прошлым
Держать ответ…
Любимов: — Да не надо хулиганить. Это все умеют. Тут, я считаю, верно валить тебя — ах! — и ничего у тебя опять не вышло. Тогда ты и начинаешь: «Там, наверху…» — не выходит ничего — там не обманешь. «Тут я обманул всех, а там не обманешь, не выходит это».
Король
Так что же? Как мне быть?
Покаяться?
Любимов: — Опять, хорошо когда вжимаешься, и там на трон вжимался, а тут — «покаяться», — голову вжимай назад.
Так, давай, Володя, скажи: «Он молится, какой удобный миг…» (Высоцкий говорит) И потом вынь меч.
Теперь, пожалуйста, поставьте боком занавес. Вот, прямо назад и боком. И тут музыка, Лида, будет.
Он вытащил меч — «Он молится, какой удобный миг», — раз! — Володя, и ты стоишь. И поперек занавес поставьте, прямо решетку разрубите. Понятно? Теперь стоп. Уводите его назад до конца, прямо до стены, упирайтесь. Уперли? Вот. Вы видите весь зал или нет?
Смехов: — Нет.
Любимов: — Вперед тогда выползешь, чтоб вас все видели. Давай.
Гамлет
Удар меча — и он взовьется к небу,
И вот отмщенье. Так ли? Разберем.
Любимов: —Теперь стойте профилями — «нет отмщенья». Веня, чуть назад.
Король
Нет, так нельзя, я не могу молиться.
Гамлет
Назад, мой меч.
Любимов: — Веня, встаньте спиной к занавесу, как были. Ракурс только измените. Занавес не трогать, чтоб он висел спокойно.
Смотри, Володя, ты вынул меч, и когда переход, ты замахивайся, а занавес вас разделяет. Понимаешь? На какой фразе ты вынимаешь меч?
Высоцкий: — «Удар мечом…»
Любимов: — «Удар мечом, и он взовьется к небу».
Высоцкий: — «И вот отмщенье…» — я замахивался. Повернулся занавес.
Любимов: — Нет, только вытащил его, а потом, когда все повернулось, ты поднял его. И как ты поднял меч, занавес между вами встал. В общем, «остановись мгновенье», — растянули миг.
Высоцкий: — Понятно.
Любимов: — Давайте попробуем.
Гамлет — В. Высоцкий. Фото В. Ахломова
Гамлет
Удар меча — и он взовьется к небу,
И вот отмщенье.
Любимов: — Теперь попробуй, Володь, замахнись сейчас. Высоко поднял меч.
Высоцкий: — Так не убивают. Вот как убивают. Я его ткну просто.
Любимов: — Теперь, Геннадий[164], пожалуйста, когда Веня свалился вниз, возьми его занавесом, поверни на Гамлета чуть-чуть. Раз — и на место встал. И после этого говори: «Так ли? Разберем». Понял, Володя?
Высоцкий: — Да понял, конечно, Юрий Петрович.
Любимов: — И тихонько опять отошел: «Да это же награда, а не мщенье». Вот, нет тебя, но чувствуется, что ты стоишь.
Король
Скорей колени гнитесь! Сердца сталь,
Стань, как хрящи новорожденных, мягкой!
Любимов: — Совсем его убивать нельзя, видишь, он рыдает.
Гамлет
Назад, мой меч.
Любимов: — И опять ты слушаешь и видишь, что он в полном раскаянии плачет. «Назад, мой меч».
Король
Слова парят, а чувства книзу гнут,
А слов без чувств вверху не признают.
(Удар, музыка)
Любимов: — И тебя смоет, стой.
Смехов: — И ушел из комнаты, может быть, я вошел в нее перед началом молитвы.
Любимов: — Подожди, сейчас это я придумаю.
Высоцкий: — Юрий Петрович, для того, чтоб это вышло, сейчас длинновато получается второй раз. Нужно мой текст не распределять на тянучку эту, а — он попробовал, сказал: «нет, не могу», — и увел занавес.
Любимов сидит на стуле за режиссерским столиком в зрительном зале, в середине центрального прохода[165]. Настольная лампа освещает его лицо. Вокруг разместились приглашенные члены художественного совета театра — поэты, писатели, общественные деятели. Слева, рядом с Любимовым, в зрительском кресле сидит поэт Евгений Евтушенко. Справа поодаль театральный художник Энар Стенберг, рядом с ним театральный критик Борис Зингерман. Чуть позади — помощник по литературной части Элла Левина, артисты и работники театра.
А. АНИКСТ. Я был весной, а потом долго не видел эту работу. Должен сказать, что это уникальный случай, потому что во время репетиций создано фактически два спектакля — весной и сейчас. Это редкий случай, просто феноменальный, потому что и выдержки хватило и фантазии. И это другой спектакль не потому, что Юрий Петрович сделал занавес, но и потому что, как-то все стали более зрелыми, что-то пережили, и это просто замечательная вещь. Во время репетиций вы сами стали немножко другими и уже можете делать варианты не через 5 лет, не через 10, а вы сделали их за один скромный промежуток.
Я хочу коснуться одной проблемы, не говоря обо всем. Проблема состоит в том, что стиль спектакля, как он задуман, прозаический, антипомпез-ный, чтобы не было бородатых фигур, привычных в шекспировском стиле; и задача состоит в том, чтобы сохранить этот принцип, чтобы спектакль был обыденный даже в чем-то, но создать трагический стиль. Во второй половине кажется, что это получается у некоторых актеров, а иногда это не соблюдено достаточно. И тут дело не в принципе, а в том, что сделать это чисто и сохранить, сыграть, где стиль простой трагический переходит в простой стиль разговорный, чересчур современный, такую семейную драму, и я бы даже сказал, мещанскую в некоторых моментах. Вот задача чистоты принципа, ее соблюдение очень важно. И в пластике, и в голосе. Я бы сказал, что первая часть спектакля по музыкальному решению, актерскому, проходит под знаком Полония, и его интонации довлеют и определяют общую тему, что неправильно. Ну, дилеммы такой нет, что или трагедия, или простота, но надо, чтобы в этой простоте все было соблюдено.
Конечно, в «Зорях» прозаический текст, там больше внутренняя возвышенность, а здесь стихи, и есть опасность некоторой позы, поэтому происходит заземление текста. Надо сохранить грань и сохранить точность. П