о-моему, есть такое соединение, синтез простоты и внутренней поэзии у Высоцкого. Вообще, все лучше играют намного, чем весной. У Аллы Демидовой, тень отца прекрасно сейчас сделана и по-новому, у Смехова в главном монологе, еще не везде, но уже есть то, чего не хватало в начале. Он намного значительней.
Надо, чтоб не было выспренно, но чтоб было достаточно значительно. И мне кажется, что пока в первой части у Офелии этого нет. Понимаете, ведь тут один выпадает персонаж и сразу все обытовляется. Тот луч света, который вы должны поймать, и та световая энергия, которая в вас аккумулирована, должна быть. Здесь ее нет. Я недавно видел вас по телевизору в «Ленинградском проспекте», в современном фильме. Вы прекрасно играли, я думаю: как замечательно. А тут что-то другое нужно, понимаете, не хватает поэтической струны, накала, у вас немножко другой стиль. Потом, контраст ведь должен быть со второй половиной роли, а у вас не происходит слома. Чуть-чуть вы не дотянули, и сразу перекос всей первой половины. Ваша пробежка с отцом очень непластично сделана, когда со спектакля бегут, как Демидова вокруг занавеса. Это все-таки музыкальные вещи, трагический стиль, а вы бежите немножко по-мещански, это очень некрасиво, и сразу и голоса не слышно. Невнятно, плохо говорите в первой половине, а вы несете всё в первой половине, на вас весь груз лежит, понимаете? Вы здесь самое светлое пятно, и вся музыка, весь Шекспир в этом. Чем они все играют грубей, тем вы обязаны тянуть на себя больше поэзии. Это очень трудно, но выхода у вас нет, и вам надо подтянуться.
И так же Гильденстерн и Розенкранц. Вроде чуть-чуть у Гильденстерна есть — и современное и некоторая значительность, а партнер часто соскальзывает в чересчур студенческий разговорчик.
У Горацио есть это в меру, по-моему. Задача чисто звукового и пластического решения.
Ю. ЛЮБИМОВ. Так-с. Вы хотите?
Ю. ВАСИЛЬЕВ[166]. На два слова. Я скажу по оформлению немножко, на мой взгляд. Я впервые вижу, и у меня впечатление, что м-м-м, этот спектакль в области оформления немножко загармонизирован, если так можно сказать. Здесь слишком все в гармонии, мне не хватает контрастов. Когда говорили об Офелии, я думаю, что ее костюм для нее тягостен. Она как некая вдовица, понимаете. Этот однотональный занавес, очень красивый сам по себе, прекрасно пластически двигается, а она в эту тональность вливается и мало выстраивается силуэтом, образом.
Как прекрасна Гертруда, когда она ходит вот в белом, сам король — и один и другой, а здесь мне не хватало цвета. Или, например, второй план, слуги — они могут сливаться с занавесом, но главный, чистый, светлый образ — не обязательно ее в белое, но где-то все-таки я бы подумал об этом.
Ю. ЛЮБИМОВ. В голубой?
Ю. ВАСИЛЬЕВ. Ну, не обязательно, я не знаю, это дело художника, как это решить, но мне кажется, ей этот костюм не дает возможности выявить себя. Ну, и потом, насчет Гамлета. Мне кажется, что спектакль пошел немножко позже, чем начался. Для меня он весь прошел. Я был весь во власти, прожил в нем прекрасно. Но мне кажется, что оттого он и не шел сначала, что Гамлет, не таит в себе разгадки этой тайны, что ему суждено. Он коснулся такого, что только ему одному возможно. Он некий медиум, и его друзья тоже, он-то видит отца своего, а мать-то его не видит. Значит, он должен быть неким лицом, которое вдруг оторвалось от этого мира, вступило в новое измерение. И когда он все это увидел, это первая часть, это зарядка, а потом исполнение плана. Хотелось бы некоего начала, в котором он пребывает, когда он почувствовал, что сейчас его что-то посетит, а тогда все остальное, что вы делаете, сразу ложится. Мне не хватило немножко начала. Вот было такое у меня чувство… А так мне очень понравилось.
Ю. ЛЮБИМОВ. Гитару там брать?
Ю. ВАСИЛЬЕВ. Ах, насчет гитары. Может быть, я не знаю, как это будет. Атак мне очень и очень понравилось.
Б. МОЖАЕВ. Мне очень понравился спектакль. Я первый раз вижу. Мне трудно, может быть, до конца в этом разобраться. Но первое впечатление очень сильное. Очень хорошо современное прочтение. Возражения могут быть только по деталям. Не согласен с оценкой в отношении трупов. Знаете, для меня это ассоциируется с пародией, которую я видел в театре Брехта «Продажа меди», там есть такой спектакль. Вы видели?
Ю. ЛЮБИМОВ: Я видел, да. (Смеется)
Б. МОЖАЕВ. И занавес открывается, и те же трупы у вас на сцене, и общий хохот в зале. Вот. Так что подумайте. Вы же умеете смерть изображать без трупов. А вот не согласен с Евтушенко, когда он советует пересмотреть сцену с матерью. По-моему, очень удачно это сделано кульминацией спектакля, после этого антракт, и потом опять — то же самое, и действительно тут извлекаются некоторые проблемы, на первый план вытаскиваются, которые…
Ю. ЛЮБИМОВ: Антракт, по-моему, правильно сделан.
Б. МОЖАЕВ. Удачно, блестяще, блестяще то, что с этого начинается. Это действительно становится такой кульминацией. И вообще к роли Гамлета, к Высоцкому никаких претензий. Просто только одно спасибо за блестяще в отличном настоящем пафосе проведенную роль без крика. Очень здорово. Видел я Скофилда, видел я немцев всяких разных, наших актеров. И, по-моему, это лучший Гамлет, которого я видел, тут истинность Гамлета передана. Спасибо. Вот. Очень хорошо, что тут и не современные костюмы, и не шекспировские времена. Вместе с тем, действительно, поскольку у зрительного зала может возникнуть какое-то несогласие с трактовкой, то нужно видимо до деталей все продумать. Мне лично мешали два стража. В начале, Горацио — это блеск. Горацио меня всегда радовал, когда я на него смотрел. А вот Марцелл и Бернардо рядом — стоят два лабуха, вы понимаете. Как-то иначе они должны выглядеть. Одевайте их в лацканы, сделайте их просто поспортивней, повоинственней, все-таки стража, охрана, воины, а не какие-то случайные парни, забравшиеся сюда. Может быть, в костюм Гильденстерна или Розенкранца красненькое что-то добавить.
Ю. ЛЮБИМОВ. Это тебе что, Давид сказал, красненькое?
Б. МОЖАЕВ. Что-то мне не очень. Вот так, а все остальное здорово. И Офелию действительно немножко, может быть, иначе одеть.
Э. СТЕНБЕРГ[167]. Юрий Петрович, петуха надо в белых перчатках показывать.
Ю. ЛЮБИМОВ. Сразу принимаю. Великолепная штука, благодарю вас. Прекрасно, в белых перчатках.
М. ТУРОВСКАЯ[168]. Главное то, что вы сейчас играете прекрасно. Но есть вещь, которую я бы на вашем месте играла по-иному. А именно. Ну, например, Высоцкий отказывается оттого, что привычно в нем, и оттого, как его действительно знает весь Советский Союз. От этих интонаций он освободился полностью, может, за исключением одного единственного места, в котором я подумала, как прекрасно, что он вдруг сказал это так по-своему, как он говорит всегда. Не то что всегда, а как его привыкли знать — это в могиле Офелии, когда он на одну секунду сказал: «Ах, ты на горло, я тоже могу». То есть мне кажется, то, что вы очистились от всего этого, и сейчас все играется в очень благородном тоне, это прекрасно. Но есть какие-то секунды, быть может, когда это должно быть контрастней.
Предположим, условно я говорю. Приходят Розенкранц и Гильденстерн. Их вызвали как старых приятелей. И он с ними разговаривает так, как он разговаривал до смерти отца — есть секунда какая-то, когда он разговаривает так, как это было раньше. То есть надо ему где-то позволять себе другие интонации, как бы от прежнего, чтобы был контраст, чтоб было видно, что он стал другим, что не только Высоцкий стал другим, но и Гамлет стал другим.
Ю. ЛЮБИМОВ. Значит, два пожелания…
М. ТУРОВСКАЯ. Нет-нет, Юрий Петрович, я имею то же самое пожелание, мне кажется, что эти маленькие такие точечки, где он может позволить себе что-то от своего прежнего, они еще больше выиграют, если будет то, что сейчас в роли есть главное. Вот вы поставили гроб, могилу, и там все эти черепа. Он ведь ходит по сцене, когда все остальные заняты своими сегодняшними делами: кто кого подсидит, кто на какое место сядет и так далее. А он ходит по сцене в присутствии смерти. И в предчувствии собственного самоубийства. Это есть вещь, которая составляет вторую сторону того, как Гамлет сделан у вас. И это очень сильная сторона. И чем больше будут эти обертоны прошлого, тем сильнее будет эта вторая сторона.
Ю. ЛЮБИМОВ. Тут я с вами совершенно согласен. Будет страшнее — когда видно, как та сторона делает свои дела. По трупам к звездам идут. Свои дела они делают с тем же азартом.
М. ТУРОВСКАЯ. Да, да, да, вот. У Высоцкого, мне кажется, где-то контрастней нужно.
Это первое. То же самое, мне кажется, касается и остальных. На мой взгляд, очень хорошо играет Смехов. И за счет чего он очень хорошо играет: за счет того, что в сцене молитвы он позволяет себе это делать на полную железку, то есть не изображать человека, который что-то бормочет, а Гамлет в это время хочет его прикончить. Он молится по-настоящему, то есть по-настоящему не видит выхода из этой ловушки: с одной стороны, он прикончил брата и что с ним будет на том свете, а с другой стороны, он отдавать ничего не хочет. Как ни странно, у меня, вы знаете, есть одно предложение в порядке полного идиотизма и бреда. Очень хорошо и здорово сделано то, что в сценах, когда приходит Призрак, вы делаете полный свет на сцене, это очень здорово, очень интересно. И Призрак во плоти, а не что-то неопределенное. Но у актера, который играет тень отца, роли все равно нет. Физически невозможно сыграть это так, чтоб мы поверили Гамлету, что тот был бог знает что, а этот — мразь земная, в то время, как этого мы видим в действии, а того мы в действии не видим. Вот, в порядке полного бреда скажу такое предположение, вы можете его не принять, как угодно, что приходит тот же самый человек, то есть, иначе говоря, они братья, они похожи…
Ю. ЛЮБИМОВ. Было! Было позавчера, ха-ха-ха! — было. Начали говорить, что путает он все.
М. ТУРОВСКАЯ. Во всяком случае, сейчас нельзя сыграть тень отца. Вы ставите актера в условия, в которых он сыграть не может. В то же время, он же может сыграть две роли в одном спектакле.