Он пил молоко за завтраком, за обедом и за ужином. Он пил его всегда. Я ни разу не видел Вальку с кофе, очень редко — с чаем, все остальное время — или молоко, или спиртное.
Но при этом Гостюхин терпеть не мог ту жидкость, что разливают по пакетам на современных комбинатах. Во время одного из первых наших визитов в студенческую столовую Валька попробовал то, что подавалось под видом молока. Его стошнило. Я не шучу — действительно стошнило. Вывернуло наизнанку прямо в зале. Гостюхин позеленел, на его лбу выступили крупные капли пота, и он едва доковылял до комнаты, где сразу же бросился к кувшину с молоком. С настоящим, как вы понимаете, коровьим молоком. Глиняный кувшин Валька поставил на свою тумбочку в первый же день, и в нем всегда находилось молоко. Я пробовал — настоящее, только что из-под коровы.
Как Гостюхин ухитрялся его доставать? Где брал?
Я ломал голову почти месяц, пока однажды не вернулся домой чуть раньше, чем следовало.
Вечером я собрался в библиотеку, но по дороге в читальный зал у меня разболелась голова, и намерение погрызть гранит науки улетучилось. Я решил не издеваться над собой и отправился в общагу. Открыл своим ключом дверь, услышал, что Валька плещется в душе, и вошел в комнату.
И остановился как вкопанный.
Не потому, что услышал:
— Стой!
На Валькин голос я среагировал позже.
Я остановился, потому что увидел.
Глиняный кувшин стоял на полу в самом центре очерченного мелом круга. Тряпочка, которая обычно прикрывала горлышко, лежала на тумбочке, и я увидел, как кувшин медленно наполняется белой жидкостью.
НАПОЛНЯЕТСЯ.
То есть уровень поднимался.
— Как ты здесь оказался? — угрюмо спросил появившийся за моей спиной Валька.
Или не спросил. Просто бросил в сердцах. Но я все равно ответил:
— Голова… заболела…
— Какие мы нежные. Ну, заболела, ну и что? Сиди и читай учебник — сама пройдет.
Я обернулся, секунд пять разглядывал зеленые глаза приятеля, сглотнул и осведомился:
— Что происходит?
— Корову дою, — отрезал Гостюхин.
— Чью?
Тем временем молоко добралось почти до самого края кувшина. Валька оттолкнул меня, прошел в комнату, остановился у круга, прошептал несколько слов, наклонился и выдернул торчащий из пола нож. Затем осторожно поднял наполненный кувшин, поставил его на тумбочку и накрыл тряпочкой.
— Хочешь?
— Обойдусь.
— Как знаешь.
И он спокойно направился обратно в душ.
Так, будто ничего не произошло.
Я же плюхнулся на свою кровать и закурил.
Разговор продолжился минут через двадцать. Валька, одетый лишь в повязанное вокруг бедер полотенце, вошел в комнату, молча уселся на стул, вздохнул и проворчал:
— Мне нужно настоящее молоко. Я не могу без него обойтись.
— Понятно, — тихо ответил я.
— Из пакетов я пить не могу, ты видел, чем это заканчивается.
— Видел.
— А то, что продают на местных рынках, тоже не лучшею качества. — Он помолчал. — Приходится добывать самому.
Обыденность его тона меня потрясла. Черт побери. Валька говорил так, словно мотался каждое утро в деревню! Словно платил огромные деньги за доставку парного молока в общагу! Но нет! Оно само появлялось в кувшине!
Я видел!
— Как ты это делаешь?
— Есть специальное заклинание, — спокойно сказал Гостюхин. — Я ищу подходящую корову, рисую круг, вонзаю в пол нож, ставлю кувшин и… дою ее.
Пару раз мне действительно казалось, что в глиняном сосуде находится парное молоко. Я отмахивался от этих мыслей. Теперь выяснилось, что я был прав.
«Рисую круг, вонзаю в пол нож…»
А на полу, между прочим, линолеум. А под ним — бетон. Но нож — я видел! — вонзился в него почти на треть лезвия.
— Ты колдун?
Валька помолчал, затем улыбнулся и ответил:
— Я — ведьма.
— Ведьмак?
— Нет. Ведьма.
Совсем непонятно.
— Что значит ведьма? — буркнул я. — Ты что, женщина?
Он запустил пятерню в рыжие кудри, вздохнул, размышляя, с чего начать рассказ, и произнес:
— Все довольно запутанно, Серега. Дело в том, что в моем роду испокон веков все женщины были ведьмами. Столетие за столетием сила передавалась по наследству, от матери к дочери. Рождались в нашей семье только девочки. И вдруг — аномалия.
— Ты?
— Угу, — кивнул Валька. — Все признаки указывали матери, что она ждет дочь. Все шло так, как положено. Мне даже имя подобрали…
— Валентина?
— Нет, — поморщился Гостюхин. — Другое. Настоящее имя. Но тоже женское. — Он вздохнул. — А когда пришел срок, появился я. Вот и получается, что я — ведьма.
— Да почему ведьма? Не колдун, не ведьмак, не чародей, а именно — ведьма?
— Потому что в нашей семье рождались только ведьмы, — терпеливо, как маленькому ребенку, объяснил Валька. — Не колдуны, не ведьмаки и не чародеи. А против наследственности не попрешь.
Послышался мягкий удар, и в форточке появился Шаман. Секунду котяра оценивал ситуацию, а затем, видимо, сообразив, о чем шла речь, уставился на меня.
Ведьма и ее кот.
Великолепно.
Я поднялся с кровати и вышел из комнаты. Мне хотелось покурить и побыть одному.
В ту ночь мне снится, что Валька — женщина.
Крупная, рыжая и развратная.
У нее большие груди, широкие бедра и узкая талия. А еще у нее большой рот и манящие зеленые глаза. И волосы до талии. Густые. Пахнущие горькой травой.
В окно светит полная луна, и в ее свете женщина кажется совершенной статуей. Она столь прекрасна, что от желания у меня дрожат пальцы. Умоляя ее побыть со мной, я готов валяться в ногах, готов целовать ее туфли, готов стать ее рабом… но этого не требуется. Она пришла, чтобы побыть со мной.
Она ложится рядом и разводит в стороны ноги.
Я оказываюсь сверху.
Я вхожу в нее.
Она улыбается и молчит.
Мои первые движения медлительны и мягки. Ей нравится.
Постепенно я становлюсь напористее. Она закрывает глаза.
Мы улетаем…
Когда я просыпаюсь, Валька пьет молоко и смотрит на меня. Он сидит за столом. На нем тренировочные штаны и футболка. Он пьет молоко и смотрит на меня.
А на подоконнике, перед блюдцем с молоком, сидит Шаман. Черный как уголь. И смотрит на меня.
Они знают, что мне снилось.
Но стыда нет. Только злость.
Я говорю:
— Ты — урод.
Валька пьет молоко. Я говорю:
— Ты — урод.
Валька пьет молоко.
Я говорю:
— Ты — урод.
Шаман отворачивается и начинает изучать уличный пейзаж.
Валька ставит кружку на стол. Опускает ее резко, раздается громкий стук, и я вздрагиваю.
Он говорит:
— Я не виноват.
Он говорит:
— Ты оказался чересчур восприимчивым.
Он говорит:
— Я просил, чтобы мне дали отдельную комнату, но мест в общежитии не хватает. Меня подняли на смех.
Валька не оправдывается. Он говорит как есть. И смотрит мне прямо в глаза. А Шаман не смотрит. Я говорю:
— Ты сука и извращенец.
Он говорит:
— Будь я извращенцем, ты бы занимался сексом со мной.
Я говорю:
— Ты должен был снять комнату в пустом доме.
Он молчит.
Я говорю:
— В доме, где нет жителей.
Он отводит взгляд.
Я говорю:
— Чтобы никому не мешать.
Он молчит.
Я устаю ругаться.
Я беру с тумбочки пачку сигарет, вытряхиваю одну из них на одеяло, подбираю и крепко сжимаю губами. Затем я возвращаю пачку обратно, беру зажигалку и прикуриваю.
Какое-то время мы молчим.
Между нами танцует дым.
Потом он говорит:
— Я не хочу жить один.
Потом он говорит:
— Одному мне плохо.
Потом он говорит:
— Я должен с кем-нибудь дружить.
Он не врет. Я вижу — он не врет. Я знаю — он не врет. Я ему верю. Но мне страшно. Я говорю:
— Мне страшно.
Я от них не сбежал: от Вальки и от Шамана.
Остался.
Почему?
Потому что к тому времени я уже считал Вальку своим другом. Еще объяснения нужны? Нет? Я так и думал.
Видеть во сне Вальку-ведьму я перестал. Несколько дней он давал мне на ночь горячее молоко с какими-то травами, после чего объявил, что мое восприятие притупилось до безопасного уровня. По всей видимости, так оно и было, потому что сны с тех пор я вижу крайне редко.
Однако восприятие восприятием, но какая-то связь между нами возникла.
И однажды весной…
Я вскапываю огород.
Приличный, надо сказать, огород, пятьдесят на пятьдесят метров, не меньше. Он окружен старым, но еще крепким забором и расположен сразу за деревенским домом, сложенным из толстых, потемневших от времени бревен.
Я вскапываю огород.
Плохо, что у Федьки полетел трактор. Если бы механизатор запил, поставить его на ноги не составило бы труда: особый отвар на ночь, и утром Федька пахал бы как проклятый. Но со сломанным трактором не справиться, на холодное железо отвары и заговоры не действуют, а время уходит. Вот и приходится махать лопатой.
Я вскапываю огород.
Полоску за полоской.
Я работаю всю ночь. У меня ломит спину, а на руках появляются мозоли. Парочку из них я умудрился сорвать, и они неприятно болят.
Очень яркий сон.
Очень отчетливый.
Как будто все происходит на самом деле.
Когда Валька будит меня, я просыпаюсь совершенно разбитым, усталым и злым. От меня пахнет потом. Спину ломит. На руках — сорванные мозоли.
В форточке появляется вернувшийся с ночных бдений Шаман. Увидев меня, котяра удивленно замирает.
Валька спрашивает:
— Что тебе снилось?
Я удивленно разглядываю кровавые мозоли. Я с трудом заставляю себя подняться и присесть на кровати. Я почти умер.
Я отвечаю:
— Мне снилось, что я вскапываю огород.
Валька бурчит одно-единственное слово:
— Бабушка.
Сначала я не понимаю:
— Что бабушка?
Но догадываюсь раньше, чем он успевает ответить.
— Я отказался ей помогать, — объясняет Валька. — И она решила припахать тебя. Весна, старик, понимаешь, надо огородом заниматься…