— Игорь, он не может тебе ничего рассказать, — негромко проговорила девушка.
— Не может или не хочет?
— Не может. Ему запрещено.
— Кем?
Сан Саныч медленно побрел к выходу из кафе.
— Что происходит? — Тареев пристально посмотрел на девушку.
Она не отвела взгляд, но ответила не сразу, видимо, пыталась подобрать правильные слова:
— Игорь, я… Я не знаю, кто я и кто мои родители. У меня нет дома, нет семьи, нет документов. Единственное, что связывает меня с миром, — Сан Саныч.
Психолог на пенсии. А она? Бывшая пациентка? Или нынешняя? Тареев жестко посмотрел на девушку, на надкусанное пирожное, на испачканный красным бокал. Снова на девушку — помады на ее губах не было.
— Что ты ешь?
— То, что принес Сан Саныч. — Ее голос дрогнул. — Он ворует и кормит нас украденной едой. Ничего другого нам нельзя.
— Вас? Кого вас?
— Меня и… Нас четверо, сейчас четверо…
Настя наконец решилась, собралась с духом и заговорила быстро, торопливо, словно боясь, что Игорь поднимется и уйдет. Оборвет ее монолог. Не дослушает. Рассмеется. Она говорила быстро, но убежденно, без малейшего сомнения в словах:
— Самое сильное проклятие на Земле — материнское. Самое тяжелое, самое ужасное. Ни одна мать не должна желать вреда своему ребенку. Ни при каких обстоятельствах! Это главный закон. Вечный закон. Один из принципов мира. И если его нарушить, последствия будут страшными.
— Что за сказки? — пробормотал сбитый с толку Тареев.
— Люди делали все, чтобы забыть слова проклятой формулы. Никто, ни темные колдуны, ни ведьмы, ни шаманы, никто не рисковал связываться с этим страшным заклинанием. Материнское проклятие бьет по всем, кто к нему прикоснется, и его формула давно исключена из книг. Но иногда ее произносят. — Настя всхлипнула. — По незнанию, случайно. Я верю — случайно! Иногда, в пылу ссор, матери невольно озвучивают древнюю формулу, не понимая, что она работает! Не думая… — Губы девушки дрожали все сильнее, но она старалась не сбиваться. — Ребенка, на которого легло материнское проклятие, ждет страшная участь. Особенно некрещеного ребенка, за которого совсем некому заступиться. Проклятый родной матерью, он становится отверженным, парией.
— Настя, Настя! — Игорь потянулся и взял девушку за плечо. — О чем ты говоришь? Что за ерунда? Какие колдуны? Какая формула?
— Моя мать прокляла меня, — бесцветным голосом продолжила Настя. — Случайно! Конечно, случайно, она не понимала, что творит, но теперь никто не в силах отменить действие формулы. Я помню этот день. Я помню, как испугалась, услышав ее слова. — Девушка взяла бокал, на котором остался след чужой помады, и сделала глоток сока. — Я плакала всю ночь. — Еще один глоток. — Я плакала очень тихо, под одеялом, чтобы никто не слышал. — Настя поставила бокал на стол. — А утром пришел старик, Сан Саныч, и увел меня с собой. Ребенку, носящему материнское проклятие, запрещено оставаться в родном доме.
— При чем здесь старик? — нахмурился Тареев.
— Сан Саныч обязан заботиться о нас. Таково его наказание.
— За что?
— Он подарил формулу людям. — Девушка помолчала. — За это ему никогда не будет прошения.
Тареев покачал головой, огляделся — к счастью, слова Насти не долетели до соседних столиков, и переспросил:
— Вечно?
— Сан Саныч дает нам кров, ворует для нас еду и одежду. Он обязан заботиться о детях, которые прокляты из-за него.
Игорь посмотрел на красный ободок на стекле бокала.
— Ворует еду?
В памяти всплыла вчерашняя сценка в кафе: «Официант, где мой бифштекс?» А взгляд Тареева нашел надкусанное пирожное.
— Мы имеем право только на проклятую пищу, только на проклятую одежду… — Настя опустила голову. — У меня никогда не было платья, купленного для меня, понимаешь, именно для меня! Все, что приносит Сан Саныч, — чужое. Проклятое воровством. Мы не имеем права ни на одну чистую вещь. — Она подавила рыдания, глубоко вздохнула и совсем тихо закончила: — Прости, что я к тебе пришла.
Бред, бред, девчонка явно больна! Шизофреничка! Плюнуть и бросить! Как там говорил Сан Саныч:
«Когда встретите свою вторую половинку, бегите изо всех сил!»
Тареев закурил сигарету и посмотрел на Настю. На недопитый сок в бокале, испачканном чужой губной помадой, на надкусанное пирожное, на дешевое платье.
«Моя вторая половинка?»
Вчера он равнодушно наблюдал за истерикой Марины, а сегодня всерьез выслушивает идиотский рассказ Насти.
«Моя вторая половинка? Бросить ее?»
Игорь понял, что не уйдет, что не оставит девочку. И вряд ли Настя больна. Судя по всему, ей искусно внушили эту историю. Внушили качественно, профессионально, чувствуется рука опытного психолога. Сан Саныча, например.
— Ты мне не веришь? — Девушка в упор посмотрела на Игоря.
Он нежно провел пальцами по ее щеке.
— Я не уйду.
И увидел, как вспыхнули ее глаза. Можно ли подделать ТАКОЙ огонь?
— Я хочу во всем разобраться. — Тареев понял, что не только не уйдет, но никогда больше не отпустит Настю. Больна она или обманута — он хочет смотреть в ее глаза всю жизнь. Вторая половинка.
— Сейчас поймаем такси, и ты поедешь ко мне домой, — приказал он, торопливо царапая на вырванном из записной книжки листке. — Вот ключ. Записку отдашь охране, и тебя пропустят.
Она безропотно взяла ключ, обрывок бумаги. Кивнула.
— Хорошо.
— Я приеду вечером, поужинаем и решим, что делать дальше.
— Я не могу есть то…
— Да, я помню… Я украду для тебя еду.
— Не волнуйся, Гарик, если за девочкой что-нибудь есть — узнаем в два счета. — Петр Круглов, когда-то однокашник Тареева, а теперь майор милиции, весело посмотрел на старого друга. — А все-таки, к чему такие сложности? Раньше ты досье на подружек не собирал.
Игорь задумчиво посмотрел на бокал, с которого эксперты Круглова сняли отпечатки пальцев Насти. Посмотрел, помолчал и коротко ответил:
— Странная она.
— Наркотики принимает?
— Вроде нет.
— Ключи от квартиры просила?
— Э… Я сам их дал.
Круглое удивленно поднял брови:
— А как же Марина?
Петр был хорошим другом, очень хорошим и достаточно близким, но сейчас Игорь не испытывал желания рассказывать о своей личной жизни кому бы то ни было.
— Марина… э-э… все знает.
От более развернутого ответа Тареева избавил мелодичный перезвон компьютера — пришел ответ на запрос. Круглое, понявший, что Игорь не собирается откровенничать, выразительно покрутил пальцем у виска и уставился в монитор.
— Та-ак, Анастасия Крючкова. — Резко замолчал. Быстро пробежал глазами текст, нахмурился и жестко посмотрел на Тареева. — Откуда ты знаешь эту девочку?
— Она преступница?
— Она числится среди пропавших без вести.
— Мне передали визитку, Игорь Александрович. — Елена Крючкова внимательно посмотрела на Тареева. — Конечно, я слышала о ваших успехах, но, если мне не изменяет память, у нас не было совместных проектов. — Она чуть улыбнулась. — И не будет.
Крючкова держалась с потрясающим самообладанием и великолепно выглядела: ухоженное лицо, идеальная прическа, тщательный маникюр и немножко драгоценностей. Дорогая женщина в дорогом санатории, дорогая женщина в косметологической клинике… Но Тареев знал правду: дорогая женщина безнадежно больна. Из ЦКБ ей не выбраться, и развязка может наступить в любой день, в любую минуту.
— Елена Сергеевна, я просил о встрече, чтобы поговорить о вашей дочери.
— О Вере?
— О Насте.
В глазах Крючковой мелькнуло недоумение, затем — боль. Острая боль. А потом боль сменилась враждебностью.
— Я ждала кого-то похожего на вас, — медленно и очень холодно произнесла женщина. — В меру известного, энергичного, с незапятнанной репутацией.
«Ждала? — Игорь насторожился. — Что значит „ждала“? И не слишком ли быстро она поняла, что речь идет о пропавшей двенадцать лет назад девочке?»
— При чем здесь моя репутация?
Искреннее недоумение, прозвучавшее в голосе Тареева, произвело впечатление на Крючкову. Елена Сергеевна внимательно посмотрела на Игоря, выдержала короткую паузу и все еще холодно, но уже без агрессии сообщила:
— Две недели назад ко мне приходили из милиции. Интересный такой молодой человек, примерно вашего возраста. Он сказал, что появились новые обстоятельства… Правда, не уточнил, какие. Сказал, что расследование может быть возобновлено.
— Вы против? — Тареев удивленно посмотрел на Крючкову. — Если обстоятельства действительно существуют…
— Я слишком цинична, чтобы верить в совпадения, а эти обстоятельства появились очень вовремя, — жестко перебила Игоря женщина. — Я умираю, молодой человек. Я стою восемнадцать миллионов долларов, но вряд ли дотяну до конца месяца. Все, что у меня есть, завещано моей старшей… моей единственной дочери — Вере. Настя умерла.
— Пропала без вести.
— Она официально признана умершей, — отрезала Крючкова.
И Тареев вновь восхитился ее самообладанием. Сам бы он давно вызвал охрану.
— Россказни о том, что Настя чудесным образом воскресла, на меня не подействуют, — презрительно продолжила Елена Сергеевна. — Завещание составлено и находится у юриста. У очень хорошего юриста — не рекомендую с ним связываться.
И взяла с маленького столика хрустальный бокал со свежевыжатым соком, всем видом показывая, что аудиенция окончена. Тареев поднялся со стула, чуть поклонился — Крючкова не шелохнулась, — но не удержался от еще одного вопроса:
— Мне важно знать, что произошло перед тем, как пропала Настя. Очень важно, поверьте! — Женщина с любопытством посмотрела на Игоря. — Вы ругали ее? Что вы ей говорили? Ответьте, просто ответьте: вы ее ругали? Да или нет? Она провинилась, и вы ее ругали?
— Это важно?
Тареев кивнул.
— Очень.
Крючкова поколебалась, затем пожала плечами:
— Я не помню, действительно не помню, что случилось тем вечером. Это удивительно, но это так: иногда мне кажется, что я бранила Настю, но совершенно не помню, что при этом говорила.