Ноги повели Нику наверх по скрипящей лестнице. И на секунду она дернулась, потому что почувствовала, словно бы прикосновением, дуновение ветра на щиколотке. Вскрикнула, вцепившись со всей силы в перила. Позади стукнула ставня — и она выдохнула с облегчением. Сквозняк, это всего лишь сквозняк. Она предпочитала в таких вопросах прочно стоять двумя ногами на земле. Потусторонний мир казался ей ни чем иным, как мифом, забавной сказкой для детей, чтобы манипулировать их поведением или отвлекать от прозы жизни, которая часто накрывала чад гораздо раньше, чем хотелось бы их родителям.
Наверху ее встретила лишь одна большая комната с красивыми высокими потолками, уходящими в небо треугольником и задрапированными мягкой тканью на восточный, шатровый, манер. Посередине стоял стул и виолончель. В приглушенном свете из окна ей сначала показалось, что это ее инструмент, но она подошла ближе и… Сердце пропустило несколько ударов. Все виолончелисты знали… Все восхищались… Неужели это Она? Дрожащие пальцы потянулись к инструменту. Тронули струны, разлетевшийся по комнате звук которых был подхвачен ее возгласом изумления, неверия, восторга.
— Ты узнала ее, Ника? — послышался позади голос Адама.
— Виолончель Дюпора. Не может быть… — тихо проговорила девушка, осматривая инструмент. — Как… Как она здесь… оказалась?
— Я купил ее для тебя, — хриплый ответ. Уже ближе… Она не поворачивалась к нему, но незримо чувствовала, что его мощная энергетика присутствовала рядом.
Ее пальцы нежно оглаживали мягкие изгибы инструмента.
— Как… Никто ведь не знал ее местонахождения. Поговаривали, что после смерти Мостроповича, которому она принадлежала с 1974 года, инструмент продали за астрономическую сумму анонимному покупателю… Двадцать миллионов долларов…
Она перевела взгляд на Адама, который стоял и улыбался. Пораженно вздохнула…
— Расскажи мне, Ника, за что мне пришлось отвалить такие деньги.
Девушка снова со всей силы зажмурилась. Поверить в то, что он отдал такую сумму… За инструмент. Вернее, нет. Он наверняка отдал больше, он ведь перекупщик. Боже… В голове попросту не укладывалось.
— Виолончель была заказана у великого Страдивари примерно в 1709 году неким врачом из Лиона, который хотел иметь лучший в мире инструмент. Мастер ответил: «Не гарантирую, но попробую — у меня есть замечательное дерево». Когда доктор приехал в 1711 году, Страдивари показал ему свою работу и назвал за нее сумасшедшую по тем временам сумму. Заказчик, сыграв на инструменте, заплатил вдвое больше. Эта виолончель была продана на аукционе за 30 тысяч золотых франков, став собственностью виолончелиста и композитора Жана-Луи Дюпора. Именно он дал ей свое имя. Но столь огромная ценность за инструмент установлена не только за уникальные музыкальные свойства. Посмотри…те, — добавила она осторожно окончание к последнему слову, показывая на две симметричные царапины по бокам, — согласно легенде, которую активно пиарил французский историк Антуан Видаль, Наполеон Бонапарт подошёл после концерта к Дюпору и со словами «как у тебя получается так держать», отобрал у него виолончель и попытался сесть с ней, удерживая инструмент между ног. Царапины от шпор наполеоновских ботфортов остались на корпусе. Звучание они не испортили, зато стоимость повысили… В узких кругах даже шутили, что эта виолончель — последняя из ныне живущих любовниц Бонапарта. Даже сам Мостропович называл ее «любовницей», но это было по другой причине. Просто у него уже был его, родной, инструмент работы Сториони. Восхитительный. И он говорил, что после полученного подарка иногда изменял ему с «любовницей» — виолончелью Дюпора.
Она села за инструмент и начала перебирать струны пальцами, словно бы прощупывая, изучая. Он смотрел на нее, чуть заметно улыбаясь, скрестив руки на груди и облокотясь о стену.
— Почему музыканты дают инструментам имена? — спросил он.
Ника пожала плечами.
— Потому что это твой партнер… Музыка — это всегда дуэт. Даже когда играешь соло. Инструмент живой. Он не даст того звука, если ты не найдешь с ним общего языка.
— Не приручишь… — бросил на нее острый взгляд с чуть заметной усмешкой.
— В правильном понимании этого слова, шейх Адам, — сделала упор на последних словах, — потому что подчинить инструмент невозможно.
— Как ты называешь свою виолончель?
— Это секрет…
— Виолончель Дюпора твоя, Ника. Документы лежат на столе, — кивнул головой в сторону консоли у стены, — ты в праве распоряжаться ею так, как посчитаешь нужным. Когда вчера я приглашал тебя «на вечеринку», это было мероприятие только для нас двоих, в этом зале. Я позвал тебя, чтобы вручить этот подарок.
Она нервно сглотнула, отведя глаза.
— Это слишком дорогой подарок, шейх Адам. Я не могу его принять.
Он подошел ближе. Совсем близко. Встал над ней, все еще сжимающей в руках столь ценный трофей.
— Никогда не говори такие слова мужчинам, Ника. Мужчина знает, что дарит женщине. Он рассчитывает свой подарок, исходя из ее ценности для него. Нет, не стоимости. Именно ценности… если он не дарит подарки, проблема не в женщине. Просто он сам дешевка. Этот подарок достоин тебя. А еще он доказывает факт того, что я держу свое слово. Я заключил с тобой контракт, пусть и на словах. Я обещал сделать тебя всемирно известной виолончелисткой. Считай, что это первый козырь в твои руки в подарок от меня. С твоим талантом и с таким инструментом все двери будут для тебя открыты.
— Мужчина может быть беден. Но при этом ценить женщину. И что тогда ему дарить? По Вашей версии все снова упирается в деньги…
— Нет, девочка… — нагнулся к ней, нежно провел по ее щеке, — деньги здесь совершенно ни при чем. Можно подарить гораздо больше, чем эта виолончель за тридцать миллионов, — Ника невольно ойкнула, потому что он только что озвучил реальную сумму, которую ему пришлось отвалить, — красивый закат, щебетание птиц, проникновенные строки, написанные собственной рукой. Это намного ценнее, если подарено со смыслом.
Он развернулся и направился к дверям. На выходе бросил ей через плечо.
— Мне нравится, что ты приняла правила игры и называешь меня правильно. Мы на верном пути, Ника. Наслаждайся своим подарком и хорошенько повспоминай все другие мои обещания, которые я тебе давал. Я не бросаю слов на ветер…
— Вы обещали, что не прикоснетесь ко мне, если я не попрошу…
Он обернулся и посмотрел на нее так, что внутри все сжалось…
— Именно. Ты ведь правильно поняла мои слова, да?
— Речь о сексе. О моей девственности, ведь так?
— Именно, Ника. Ты, разумеется, не можешь запретить мне прикасаться к тебе, в том числе и там, где я захочу. Но… без проникновения, если ты понимаешь, о чем я…
Ее щеки на его словах порозовели. Но она продолжала стойко держать его взгляд.
— Повторяю, Ника, ты сама попросишь меня сделать тебя своей. И при этом назовешь меня своим господином…
Девушка усмехнулась в ответ.
— Не дождетесь. Я сама не попрошу и уж тем более не назову. Если Вы и правда не изменяете своему слову, то эти сто дней окажутся самыми простыми в моей жизни. И самыми прибыльными. Надо было раньше соглашаться.
Он снова усмехнулся. Порочно, знающе. Пробирающе до столь пугающих Нику спазмов между ног…
— Сто дней? — скептически приподнял бровь. Посмотрел на часы, — сегодня вторник. Ты сделаешь это не позже этой пятницы, Ника. Если нет — вот тебе еще одно мое слово — я отпущу тебя не через сто дней, а через десять…
Глава 20
Нике показалось, что всё возможно. Что появился свет в конце туннеля, что, действительно, удастся вырваться из этого пугающего плена, спасти себя. Нужно всего лишь продержаться, всего лишь выдержать эти десять дней. И тогда, возможно, он и правда даст ей свободу. Отпустит.
Неужели она сможет забрать этот инструмент с собой? Виолончель Дюпора была настоящим произведением искусства — идеальное звучание, идеальное ощущение лака под руками, когда она нежно обнимала ее корпус. Неужели получится обставить его…
Чувство эйфории и надежды, однако, сменилось на тревожное волнение, стоило только к ней зайти служанке в районе полудня, принести приготовленное для нее платье вместе с ланчем — и сообщить, что в районе шестнадцати часов Его высочество будет ждать ее у входа в дом для прогулки…
Ника понимала, о какой «прогулке» шла речь. На душе заскребли кошки, и в то же время… она невольно зажмурила глаза от удовольствия, когда кожи коснулась идеальная на ощупь шелковая ткань розового платья, красиво подпоясанного на талии и разлетающегося вдоль ног до щиколоток в пышную, невесомую юбку. Девушка заколола волосы в жгут и… стала ждать. Разве был у нее другой выход? Потерпеть… Нужно всего лишь потерпеть. Не разозлить его раньше времени.
Она вышла наружу, аккуратно ступая по гравию на также принесенных ей горничной серебряных босоножках на высоком каблуке и невольно охнула, когда подняла глаза. Ника всего ожидала от Адама, но конной прогулки?
— Нравится? — спросил он, слегка улыбаясь, смотря на нее сверху вниз, с вороного скакуна, нетерпеливо переступающего с ноги на ногу и только и ждущего команды наездника пуститься галопом.
— Скажи еще, что это еще один твой подарок мне, — пробубнила Ника себе под нос, подходя ко второй лошади — белоснежной красавице, трясущей на ветру своей шикарной гривой.
— Хочешь-подарю. Ее зовут Шитаа (араб — зима), — моя мать очень любила эту лошадь.
Когда Ника подняла глаза на Адама, ей показалось, что в его взгляде было нечто большее, чем он хотел показать. Это «большее» загорелось вспышкой воспоминаний, и тут же было спрятано им самим подальше, за броней высокомерия и надменности.
Нике пришлось воспользоваться помощью Адама, чтобы забраться на коня. Ее платье было слишком для этого неудобным. Руки мужчины, естественно, дольше, чем требовалось, задержались на ее бедрах, а сама она почувствовала себя жутко неловко, когда пришлось садиться на скакуна, перекинув ногу через седло.