И все яснее различал,
В эпохе Пушкина, как в фокусе, узнал!
На рубеже столетий все искусства
О красоте заговорили - до беспутства.
Театр и жизнь сливались, как игра,
В чаду, в тумане, с ночи до утра.
И живопись высокая явилась, -
Вся жизнь к мечте вселенской устремилась.
Прочь небылицы, россказни пустые!
Я знаю ныне: Ренессанс в России
Был явлен - со времен Петра,
Не узнан нами, но теперь пора:
Оглянемся вокруг без шор и суеверий, -
Эпоха классики, как свет из поднебесья,
Сияет вечностью. Нетленна красота.
Мы ж видим лишь ее пылающий закат.
Для сердца нашего заветные места:
Михайловское, Ясная Поляна,
Где тишь и гладь, родная красота
Сквозь бури лет приветливо проглянет -
Отрадой вековечной старины,
Далекой, пламенной весны,
Отрадой юности и детства,
Как наше вечное наследство,
И с ними Русь жива,
Как песенный напев и вещие слова,
Что прозвучали здесь. Но ныне на примете
У нас Абрамцево - на рубеже столетий,
Именье Саввы Мамонтова. С ним
Знакомство свесть мы посмешим.
Все удивления достойно здесь: отец -
Друг ссыльных декабристов и купец.
А сын, эпохой Пушкина взращенный,
В промышленники вышел он, делец,
Артист непревзойденный
На сцене жизни и певец.
Он брал в Италии уроки пенья
И лепки - полон вдохновенья.
И скульптор славный мог бы выйти из него,
Когда б не мецената торжество,
Единого во многих лицах, всех из круга,
Кого привлек для вдохновенного досуга.
Ценя классическую древность, он хранил мечту
И звал друзей любить родную красоту.
И ставил он превыше не мое, а наше,
Чтоб жизнь была для всех все краше.
Портрет его писали многие, Серов,
И Цорн, и Репин, - всюду он таков,
Каков и был, эдоров и весел. Только Врубель
Запечатлел могучую натуру в бурях
Ума и воли, точно он и впрямь артист,
Иль русский ренессансный тип.
Лоренцо Медичи в нем видели недаром,
Понять великое пытаясь в старом.
Он не правитель, а купец,
Влюбленный в красоту мудрец,
Взрастил художников, чья слава -
Его величию ярчайшая оправа.
Веселый, бесподобный гений, славой
Был осенен, но счел ее он не забавой,
А силой, отвращающей от зла,
С чем жажда веры в муже возросла.
Художник чистый, преданный искусствам,
Вдруг в ужасе не внемлет больше чувствам,
Склоняясь перед Богом, вымыслом седым,
С его могуществом, как благовоний дым.
Так убивался Гоголь в Риме,
Не находя спокойствия в прекрасном мире
Для изысканий и труда,
Как Гете, устремившийся туда
Не для стенаний - вдохновенья,
Души и тела возрожденья.
Богов языческих отринув скопом,
В великом страхе он вступил в боренья с чертом,
Желая высмеять его, такой-сякой,
Как будто черт не шарж на род людской
С его могуществом и склонностью ко злобе
Творить и уничтожать живое.
Не хочется мне верить, черт с ним совладал,
И душу бедную унес он прямо в ад.
Но Русь жива в его поэме дивной,
Где все земное в грусти неизбывной
Под небом голубым
Сияет вечностью, как славы нимб
Из чистого эфира,
Что осенил поэтов мира.
Другой художник, граф, всемирный гений,
Во дни сомнений,
Что благо в мире и соблазн,
Отринув красоту, послал ее на казнь.
Сократ о том, поди, не догадался.
Боккаччо, говорят, весьма засомневался,
Зачем с веселостью беспечной он
На радость дьяволу писал “Декамерон”.
О чем печаль, я знаю, уж поверьте,
У нас надежды мало на бессмертье,
Будь граф ты, гений, старость гнет,
И веры, как безверья, тяжек гнет.
Но красота ль повинна? Жизнь земная
Прекрасна, коль была, и увядая.
А было время, молодость, язык Гомера,
Для мифа исстари классическая мера,
Страницы эпоса “Война и мир”,
Где жизни вдохновенный пир
На сцене мировой впервые
Явила дерзновенная Россия.
Свободой насладившись всласть,
На императорскую власть
Наполеон прельстился
И в ослеплении с Россией он сразился.
Весь героизмом упоен и красотой,
Как век Перикла,
Возьмем пример из мирового цикла,
Взошел в России век золотой!
Как долго я носился с томиком стихов,
Простых, таинственных, вне смысла слов,
Мне близких почему-то,
Как город и река, как утро,
Как грезы юности и как любовь,
Что будит мысль, волнуя кровь.
И весь я полон озарений
Из детства моего и устремлений
До бездны звезд,
Когда падение - полет
С мечтою дерзновенной
Достичь конца Вселенной,
А там, быть может, и вожделенный край,
Над Адом вознесенный Рай?
Студент влюбленный вещими стихами
Поет, как Данте, о Прекрасной Даме,
С предчувствием миров иных
И бедствий роковых.
По-детски простодушен и серьезен,
Как соловей, томился он по розе,
И пел высокую любовь,
И нежен, и суров.
Храня, как бедный рыцарь в сердце,
Прекрасной даме верность,
Влюбленный в женщин, как в мечту
Он пел любовь и красоту,
Петрарке вторя,
Ликуя и стеная, как от горя.
В семействе Мамонтовых принят, как родной,
Серов любил, как мать, хозяйку дома,
Из барышень тургеневских была, - весь строй
Ее души и облик - все мне здесь знакомо.
Моих учительниц я в ней узнал,
Из чьих и уст, и взоров постигал
Язык я русский как родной, с природой,
Как и людей с их новою породой.
Венок мой запоздалый вам несу,
Как розы, окуная их в росу,
Весь уносясь в края родные,
О, женщины прекрасные России!
Мой дар - ваш дар, как и мечты,
Язык любви и красоты.
Погиб поэт! Да есть ли правда в небе?
В высоком благородном гневе
Гусара-молодца,
С таинственным призванием певца,
Он речь ведет “На смерть Поэта”
И дань последнего привета
Несет - поэзии венок
От Феба
И молнией сверкающий клинок
От голубого неба.
Так он возрос душою в ясный вечер,
Взойдя на высшую ступень,
Где, просияв, погас прекрасный новый день.
Да будет в небесах он вечен!
Душа мятежная и нежная, как детство,
А жизнь его - трагическое действо
В четыре акта - и венец
Терновый озарил его конец.
Как в молниях от гнева
Разверзлось над землею небо,
И дивный женский лик
Там, в небесах, возник,
С такою лучезарной скорбью,
С нездешнею любовью,
Что он и мертвый содрогнулся весь,
Как если бы упал сейчас с небес,
Где ангелом носился во Вселенной
В красе могучей и нетленной.
Среди картин эпохи Возрожденья,
Всесилья жизни, блеска красоты,
Серов, столь сдержанный, в порыве вдохновенья
Воскликнул, осознав художества мечты:
“Хочу отрадного!” Какое слово -
От радости, как эхо или зов,
Как красота или любовь, -
В нем вся эстетика сурового Серова,
Пленительно простая, яркая, как снег,
Природы праздник, с нею человек
Среди вещей и дум своих весь светел,
Каков ни есть, и не потонет в лете,
Живую вечность обретя,
Княгиня чудная или дитя.
IV
Во встречах лучезарных глаз сей жизни краткой
На женщин я глядел всегда как бы украдкой,
Как с детских лет привык,
В смущеньи постигая знаки и любви язык.
И ныне я таюсь, боясь упрека
В назойливости старца иль порока,
Да и по следу новомодной красоты
Я не несу свои печали и мечты.
То старость ли? По внешности, возможно,
Но это впечатленье, знаю, ложно.
Душа моя, как чистый, ясный свет.
А свету сколько лет?