ичем скорее поэзии, чем прозы. Конечно, при желании можно вспомнить рассказ Эдгара Алана По «Без дыхания», в котором заживо (предположительно) погребенный герой встречается на сельском кладбище с его обитателями, или недавний роман Фэнни Флэгг «О чем весь город говорит», где благожелательные мертвые с любовью наблюдают из могил за жизнью своих потомков. Но всё же именно поэты – Эмили Дикинсон, Эдвин Арлингтон Робинсон и, конечно, Эдгар Ли Мастерс – создали наиболее впечатляющую портретную галерею душ, застрявших на полпути от бытия к небытию. Собственно, в том самом месте, которое буддисты называют «бардо», и которое прошлогодний лауреат Букеровской премии Джордж Сондерс вынес на обложку своего романа.
Линкольн, упомянутый в названии, – это вовсе не президент США Авраам Линкольн, как можно было бы подумать, а его одиннадцатилетний сын. Круглолицый Уилли, такой трогательный в своем неуемном веселье, умирает в самый тревожный для его родины час. Отец мальчика недавно развязал гражданскую войну, в которой Север пока несет колоссальные потери, энтузиазм первых военных дней угас и на смену ему приходят тягостные сомнения в оправданности кровопролития. Маленький Уилли мечется в бреду в своей спальне, покуда внизу, в Белом доме, его родители устраивают роскошный прием, призванный укрепить боевой дух нации, а несколькими днями позже отправляется на кладбище, сопровождаемый проклятиями в адрес его отца – черствого тирана, равнодушного к страданиям сограждан.
Сраженный горем и угрызениями совести президент не может отпустить сына, и тот, даже за гробом покорный воле отца, отказывается покинуть кладбище и перейти в неведомый край, который покойники деликатно именуют «другим местом». «Папа сказал, что он вернется», – твердит Уилли, и принимает решение задержаться на тесном пятачке между жизнью и смертью в обществе таких же бедолаг, как он. Все обитатели кладбища убеждены, что на самом деле не умерли, а просто «хворают», и тешат себя ложной надеждой, будто рано или поздно вернутся на землю, к родным и близким. Взрослые могут без всяких последствий пребывать в бардо сколько угодно, но для детей это место гибельно: в силу какого-то неясного закона мироздания застрявший здесь ребенок рискует погибнуть навеки. И кладбищенские старожилы – в первую очередь троица друзей-протагонистов (юный самоубийца, разочарованный супруг, так и не успевший консумировать свой брак, и отвергнутый богом священник) – решают во что бы то ни стало убедить мальчика двинуться дальше. Но для этого им нужно привлечь на свою сторону единственного человека, который может повлиять на Уилли, – его отца, безутешного президента Линкольна.
Роман Сондерса продолжает поэтическую американскую традицию не только содержательно, но и формально. В книге нет собственно авторского текста, всё повествование собрано из обрывков речи мертвецов и псевдо-документальных свидетельств, написанных от лица живых. Полифоничный и обманчиво нестройный «Линкольн в бардо» поначалу воспринимается как равномерный утомительный гул, вызывающий желание заткнуть уши, однако если перетерпеть пару десятков страниц, понемногу в этом хаосе звуков проявится структура и завораживающий ритм, из тьмы проступят призрачные контуры незримого мира, а общий хор разделится на отдельные яркие и чистые голоса. В сущности, книга Сондерса – это поэма (чтоб не сказать оратория), написанная свободным стихом, и рассказывающая обо всех бедах Америки. Кровь, льющаяся на полях гражданской войны, мешается с кровью замученных рабов (даже мертвые, они не смеют приблизиться к своим бывшим господам), страдания угнетенных женщин переплетаются со страданиями подавляемых сексуальных меньшинств, и сквозь всю эту глобальную драму красной ниточкой тянется история сильного мужчины, потерявшего свое дитя.
Пожалуй, единственное, что несколько сбивает с толку в случае с романом «Линкольном в бардо», – это присуждение ему Букеровской премии. На протяжении многих лет – собственно, до 2012 года, когда премию решили вручать в том числе американцам, – британский Букер оставался премией по-хорошему предсказуемой. По большей части ее получали традиционные романы, обладающие приятным свойством универсальности, то есть понятные читателю из любой страны без специального комментария. Ни одна из этих характеристик не применима к роману Джорджа Сондерса – специфически американскому по духу и проблематике и радикально модернистскому по форме. Словом, в данном случае не стоит полагаться на стикер «Лауреат Букеровской премии» на обложке – это очень любопытная, очень поэтичная и мало на что похожая книга. Но совершенно точно не то, чего мы привыкли ждать от классического букеровского романа.
Марлон ДжеймсКраткая история семи убийств[128]
Первое, что важно знать о книге прошлогоднего букеровского лауреата Марлона Джеймса, – это что несмотря на слово «краткий» в названии, она является какой угодно, только не краткой, и насчитывает без малого 700 страниц. Вопреки многообещающему слову «убийство» на обложке, на детектив надеяться тоже не приходится: роман Джеймса – это историко-социальная драма с элементами мистики (некоторые персонажи обращаются к читателю из потустороннего мира), а никак не роман-расследование. Даже на аннотацию, сообщающую, что «Краткая история семи убийств» строится вокруг неудачного покушения на Боба Марли в 1976 году, не стоит слишком уж полагаться: событие это время от времени и в самом деле всплывает в разных ракурсах (как и сам Марли, именуемый в романе «Певец»), однако назвать его центральным будет заведомо неточно. Пожалуй, проще всего охарактеризовать роман Марлона Джеймса как полифоничный эпос, описывающий историю Ямайки (спойлер: драматичную, кровавую и преимущественно трагичную) последней трети ХХ века.
Обычно букеровские романы дружелюбны к читателю, однако «Краткая история семи убийств» – редкое исключение из этого правила. По крайней мере, на первых 50 страницах понять, о чем же идет речь, затруднительно: десятки спорящих, перебивающих и дополняющих друг друга голосов (всего в книге около семидесяти героев) рассказывают какие-то обрывочные истории – по большей части без начала и конца, изобилующие нецензурной бранью, физиологическими подробностями, малоизвестными ямайскими топонимами и именами собственными. Отдельная прелесть состоит в том, что разговаривают все герои по-разному – кто-то на относительно конвенциональном английском, а кто-то на диковатых разновидностях ямайского диалекта (к чести переводчика Александра Шабрина следует признать, что ему удалось если не передать особенности речи отдельных персонажей, то во всяком случае явственно обозначить различия между ними).
Однако постепенно из всего этого многоголосого хаоса начинают складываться отдельные сюжеты – простые и бесхитростные, вращающиеся вокруг таких естественных вещей, как любовь, похоть, уязвленное самолюбие, материнский инстинкт, зависть, честолюбие и желание лучшей доли. Сюжеты в свою очередь сливаются в ручейки побольше, и как результат через некоторое время бесконечно дробная поначалу картинка преобразуется в по-толстовски масштабный роман-эпопею. Камера в руках Марлона Джеймса то взмывает в поднебесье, демонстрируя, к примеру, всю сложнейшую структуру ямайско-американской наркоторговли, то вдруг пикирует на уровень асфальта, чтобы зафиксировать предсмертные стоны подростка из уличной банды.
В принципе, подобный размах не может не внушать уважения, однако бесконечное мельтешение лиц (просто запомнить всех героев по именам – уже подвиг) не лучшим образом сказывается на вестибулярном аппарате. Ну, а если вы имеете хотя бы самое общее представление о российских девяностых, то едва ли вы узнаете из «Краткой истории семи убийств» так уж много нового.
Вьет Тхань НгуенСочувствующий[129]
Роман американца вьетнамского происхождения Вьет Тхань Нгуена «Сочувствующий» в 2015 году получил Пулитцеровскую премию и стал самой обсуждаемой книгой в Америке, после долгого перерыва и в принципиально новой трактовке вернув тему войны во Вьетнаме в пространство общественной дискуссии. Впрочем, для российского читателя, которому вьетнамская война по большей части представляется чем-то бесконечно чуждым и далеким, это обстоятельство едва ли послужит достаточной мотивацией к чтению. Поэтому, пожалуй, в наших реалиях о романе Вьет Тхань Нгуена уместнее будет говорить и думать в контексте вечного интеллигентского проклятия – привычки смотреть на вещи сразу с нескольких сторон, и тех опасных последствий, которые подобный стереоскопизм способен повлечь за собой.
Безымянный главный герой «Сочувствующего» – вьетнамский интеллектуал и двойной агент. Днем он не за страх, а за совесть служит в тайной полиции проамериканской Южновьетнамской республики, а по ночам передает секретные сведения своему названному брату и связному Вьетконга Ману. Беда героя в том, что, будучи полукровкой, или, как говорят его земляки, ублюдком (его отец – католический священник, соблазнивший тринадцатилетнюю девочку-прислугу), он уже и сам не вполне понимает, кто он на самом деле и кому служит. Он, вроде бы, верит в идеалы коммунизма – но в то же время не может не сочувствовать людям, которых предает. Он слишком сложно устроен, чтобы с чистой совестью принять одну сторону, и этим он разительно отличается от обоих своих побратимов, истинного коммуниста Мана и убежденного антикоммуниста Бона. Его душа, таким образом, становится сценой трагедии в гегелевском понимании этого термина, где не правда противостоит неправде, но одна правда сражается с другой.
Война катится к закату, остатки разбитой южновьетнамской армии поспешно эвакуируются в Америку, и герой отправляется с ними. По замыслу его коммунистических кураторов он должен следить за реваншистским подпольем и докладывать о настроениях среди вьетнамских эмигрантов, однако на практике всё оказывается куда сложнее – и хуже. Дорога двойного предательства и сложных душевных метаний сначала толкает героя на преступление, а после в качестве своеобразного искупления он вместе с Боном оказывается в отряде эмигрантов-диверсантов, пытающихся проникнуть на территорию Вьетнама в надежде устроить там государственный переворот. И единственной относительно светлой (а заодно гомерически смешной) интерлюдией на этом темном пути становится участие героя в съемках фильма о вьетнамской войне, судя по всему, пародирующего фильм «Цельнометаллическая оболочка» Стэнли Кубрика.