адициях не то Нила Геймана, не то Льюиса Кэрролла.
Если «Убийство Командора» – не первый роман Харуки Мураками в вашей жизни, то вы, несомненно, знаете, что ожидать от писателя успешного разрешения всех сюжетных коллизий неосмотрительно. Некоторые узелки развяжутся, некоторые (на самом деле, бо́льшая часть) – нет, самые многообещающие линии просто растворятся в тумане недосказанности, а завершающее роман мистическое странствие героя окажется не мощным финальным стаккато, но пустышкой – по сути дела, декоративной обманкой. Словом, аморфное, написанное словно бы без всякой структуры и предварительного плана «Убийство Командора» более всего похоже на пятно Роршаха, предполагающее, скажем деликатно, активное читательское сотворчество.
Однако – и это обстоятельство можно объяснить исключительно особым (и, как мы знаем, далеко не универсальным) обаянием Харуки Мураками – вопреки всему вышеперечисленному роман не кажется ни затянутым, ни рыхлым, ни разочаровывающим. Непростительные огрехи вроде бесконечной экспозиции и проваленной концовки в случае Мураками вовсе не производят впечатления досадных недочетов. В отличие от других интересных, но несовершенных книг, где недостатки балансируются достоинствами, в «Убийстве Командора» между первыми и вторыми фактически отсутствует граница. Длинноты, пустоты, сюжетные петли и самоповторы (внимательный читатель наверняка найдет в «Убийстве Командора» многочисленные отсылки и к «Хроникам заводной птицы», и к «Бесцветному Цкуру Тадзаки», и к знаменитой «Охоте на овец») – это именно то, за что поклонники Мураками любят своего кумира, не просто прощая ему отступления от любых жанровых канонов, но попросту их не замечая. И это в очередной раз заставляет задуматься об исключительной роли большого и самобытного писательского дарования, делающего допустимым и даже привлекательным то, что никогда бы не сошло с рук крепкому ремесленнику.
Лусия БерлинРуководство для домработниц[139]
Американка Лусия Берлин родилась в 1936 году в семье горного инженера и умерла в свой шестьдесят восьмой день рождения, сжимая в руках одну из любимых книг. Она жила в Калифорнии, Колорадо, в Чили и на Аляске, была красавицей, алкоголичкой и горбуньей, преподавала испанский в школе и убиралась в чужих домах, работала медсестрой в неотложке и оператором колл-центра, ютилась в трейлере, трижды выходила замуж и родила четырех сыновей. А еще Лусия Берлин писала рассказы – всего семьдесят шесть штук, которые время от времени публиковались, но так и не принесли своей создательнице ни славы, ни денег. Однако в 2015 году прозе Берлин было суждено повторить судьбу «Стоунера» Джона Уильямса: составленный популярным прозаиком и критиком Стивеном Эмерсоном сборник «Руководство для домработниц», в который вошла примерно половина всех текстов писательницы, стал бестселлером New York Times и вообще одной из самых обсуждаемых книг в англоязычном мире.
То обстоятельство, что при жизни Берлин – в шестидесятые, семидесятые и восьмидесятые годы – ее рассказы не пользовались спросом, пожалуй, не вызывает особого удивления. Жизнь, мастерски, с едва ли не болезненной точностью в них отлитая, способна зачаровывать только с определенной дистанции – то есть не раньше, чем она бесповоротно закончится. Точно так же не удивляют и сегодняшние восторги, потому что единственная метафора, которая приходит на ум при попытке описать прозу Лусии Берлин, – это идеальной чистоты бриллиант сложной огранки, отблескивающий сразу множеством мелких граней.
Вообще, граненая дробность, странная, ни на что не похожая фасетчатость авторского взгляда, одновременно поддерживающая автономию каждого рассказа и вместе с тем обеспечивающая всему сборнику смысловое единство, – чуть ли не главная характеристика «Руководства для домработниц». Все вместе тексты Берлин рассказывают одну и ту же историю – историю жизни самой писательницы, но в каждом из них отражается какая-то одна из возможностей развития событий – вовсе не всегда реализованная в жизни. И из сочетания этой кинетической и потенциальной энергии, из сложения сбывшегося с несбывшимся рождается невероятный стереоскопический объем, полнота и насыщенность прозы Берлин, которую если с чем и можно сравнивать, то разве что с рассказами Реймонда Карвера или Элис Манро.
Девочка-горбунья из протестантской семьи ходит в католическую школу где-то на пыльном американском Юге. Та же девочка – или уже другая, но очень на нее похожая – помогает своему полубезумному дедушке-дантисту вырвать самому себе все зубы. Женщина ухаживает за впавшим в деменцию отцом, который снова видит дочь маленькой девочкой и заново переживает их совместные скитания по миру. Та же – или другая – женщина не туда опускает монетку в прачечной самообслуживания, и теперь ей не на что купить стирального порошка. Она же, недавно потерявшая мужа и тщательно маскирующая горе болтовней, едет в автобусе и раздает советы таким же, как она сама, домработницам. Молодая мать четырех сыновей – возможно, та же домработница или ее двойник – впервые попадает в «нарколожку» с приступом белой горячки. Выросшая девочка преподает испанский в монастырской школе. Вот она же, только несколькими годами раньше или позже, – думает сделать аборт, потому что у нее на руках маленький сын, а муж – подающий надежды скульптор – ее бросил. А вот она, только в другом ответвлении той же истории, – бездетная вдова-учительница, которая едет лечить душевные раны на мексиканское взморье…
Пыль, скука, дряной виски, монотонно крутящиеся барабаны в прачечной, ненадежные мужчины, изнурительная работа, сыновья без имен и лиц, тоскливое ожидание, унизительная бедность, редкие всполохи радости… Рассказы Лусии Берлин – это обычный мусор и шелуха повседневности, без смысла, вывода и морали, которые каким-то дивным способом прямо на глазах у читателя собираются и трансформируются в высочайшей пробы искусство.
Йэн МакьюэнЗакон о детях[140]
Есть распространенное мнение, что рассказы Хорхе Луиса Борхеса – это и не рассказы вовсе, а свернутые, донельзя уплотненные романы. Примерно то же можно сказать о Йэне Макьюэне – английский классик пишет компактные романы, каждый из которых при желании можно развернуть в огромную, возможно даже двухтомную эпопею. Однако из раза в раз намеренно ограничивая себя в объеме, деталях и романном воздухе, Макьюэн достигает особого эффекта – эдакого контролируемого удушья, обладающего способностью порождать в читателе вполне сказочные видения. «Закон о детях» – из той же поджарой породы, что и другие тексты писателя. Сухой, тонкий и минималистичный едва ли не до прозрачности, этот роман, тем не менее, распахивает ворота для читательского сотворчества и, если так можно выразиться, сомыслия.
Шестидесятилетняя Фиона Мей, судья по семейным делам, переживает тяжелый кризис в отношениях с мужем. Но несмотря на внутренний раздрай, на работе ей придется пройти по лезвию бритвы и принять верное решение в очень сложном деле. Семнадцатилетний Адам Генри, красавец, умница, талантливый поэт, болен лейкозом, и для того, чтобы лечение подействовало, ему необходимо переливание крови. Но Адам и его родители – свидетели Иеговы, и правила их секты категорически запрещают подобные процедуры. Врачи настаивают на переливании, Адам противится, но он несовершеннолетний, и только Фиона может решить, жить ли юноше, лишившись поддержки близких и друзей, или умереть, сохранив верность идеалам.
Однако то, что кажется ключевым конфликтом романа, оказывается не более чем завязкой. Фиона спасает мальчика, и оказывается перед проблемой, знакомой каждому родителю, но совершенно непостижимой и неожиданной для бездетной героини: подарить жизнь – недостаточно. С теми, кто появился (или, как в данном случае, остался) в мире благодаря нам, мы навеки связаны куда крепче, чем нам самим хотелось бы. И вот в этой точке безупречную, как рыцарь в сверкающих латах, Фиону ждет катастрофическое, душераздиращее фиаско.
«Закон о детях» раскладывается на конечное число ясных интеллектуальных схем, каждая из которых не нова и многократно проработана в разных жанрах, однако из их сочетания и преломления у Макьюэна определенно рождается некое новое качество. Буква закона и принципы гуманности. Право на персональный выбор и поддерживающее тепло традиции. Ответственность и опека или уважение и невмешательство. Цена идеала и ценность жизни (надо заметить, что холодноватый и рассудочный Макьюэн не из тех, кто без колебаний делает выбор в пользу последнего). Обо всём этом мы, разумеется, много думали, говорили и читали раньше, но не в таком контексте, не этими словами, и, как следствие, совершенно не так.
Описания и флешбэки, вставные сюжеты и второстепенные персонажи, прилагательные и наречия – всё это в романе, конечно же, есть, но обозначено скупым функциональным пунктиром. Весь этот декор, все эти красивости и завитушки не самоценны, смысл романной плоти у Макьюэна исключительно в том, чтобы поддерживать каркас романа, не заслоняя при этом его стройную, немного выспренную структуру. Подобный литературный аскетизм определенно не придется по душе тем, кто любит литературу сочную, полнокровную, богатую, однако для тех, кто видит в тексте в первую очередь опорную точку для головокружительного самостоятельного прыжка, трудно представить чтение лучше.
Майкл ОндатжеВоенный свет[141]
Писательскую манеру Майкла Ондатже, канадского классика, автора знаменитого «Английского пациента», лауреата Букеровской премии и обладателя почетного «Золотого Букера», с некоторой долей условности можно описать как пуантелистскую: при взгляде с малой дистанции каждый его роман распадается на множество ярких и обманчиво самодостаточных эпизодов. Однако стоит сделать шаг назад и охватить взглядом всё полотно, как разрозненные цветовые пятна сложатся в гармоничные орнаменты, от красоты и стройности которых буквально захватывает дух.