Словосочетание «сексуальное насилие» сразу же настраивает читателя, знакомого с «Маленькой жизнью», на определенный лад, но на самом деле лейтмотив «Людей среди деревьев» иной. Бо́льшая часть повествования относится не к тому времени, когда герой насиловал (или не насиловал – ответ на эту загадку Янагихара прибережет напоследок) своих приемных детей, а к более раннему этапу его биографии.
Нобелевская премия была присуждена Перине за открытие так называемого синдрома Селены, который встречается у крошечного туземного племени на острове Иву’Иву в Микронезии и связан с употреблением в пищу мяса реликтовой водной черепахи. Носители этого синдрома фактически обретают телесное бессмертие, которое, однако, чаще всего сопряжено с тяжелой деменцией. Перина прибывает на остров в составе антропологической экспедиции, и покуда его товарищи – профессор Пол Таллент (к слову сказать, выпускник того же сиротского приюта Сент-Фрэнсис, где позднее окажется Джуд из «Маленькой жизни») и его помощница – бережно исследуют быт, традиции и обряды таинственного племени, герой совершает свое революционное открытие в сфере медицины. Однако обнаружив на Иву’Иву «эликсир бессмертия» и обнародовав этот факт, Перина обрекает и сам остров, и его обитателей на уничтожение. Фармацевтические компании за считанные годы превращают цветущий уголок первобытного рая в пустыню, а после, осознав, что сенсационная находка не имеет практического применения, без сожалений уезжают, оставив уцелевших аборигенов доживать свои никчемные жизни на пепелище.
С этой точки во времени и пространстве для самого Нортона Перины – прямого виновника всего произошедшего – начинается тягостный и безысходный цикл вины, искупления (все усыновленные им дети – оставшиеся без попечения взрослых уроженцы Иву’Иву и соседнего островка У’Иву, тоже затронутого «лихорадкой бессмертия»), новой вины и новой расплаты.
Всё описанное выше могло бы стать основой для романа, буквально сочащегося чувствами и драмой, однако Янагихара словно бы сознательно сглаживает эмоциональный диапазон своего текста. Нарочито бесстрастный, бессердечный рассказчик отбрасывает длинную тень на собственную историю, и она в свою очередь тоже оказывается до странного выровненной, лишенной сколько-нибудь заметных пиков и спадов. Если в «Маленькой жизни» Янагихара мастерски работает на контрапункте – ровный, приглушенный голос автора против кровоточащего объекта описания, то в «Людях среди деревьев» повествовательная манера идеально гармонирует с содержанием. Как результат, даже в самых душераздирающих и болезненных моментах читателю удается без труда сохранять внешнюю позицию, с интересом, но без горячей персональной вовлеченности наблюдая за тем, что происходит внутри текста.
Внутри же происходит немало любопытного: Янагихара размышляет об ответственности и разных ее аспектах, о множественных путях, которыми развивается наука, и о возможности выбора между ними, о постколониальном сознании, о глобализме и локальной идентичности, об относительности ценностей, кажущихся нам незыблемыми, и тому подобных важных вещах. Словом, в своем первом романе писательница, намеренно или нет, но удерживает себя в пространстве собственно литературы, не прибегая к тем подлинно магическим практикам, к которым, как мы все знаем, она обратится в «Маленькой жизни». С этой – сугубо литературной, культурно-интеллектуальной – задачей Янагихара справляется неплохо (пожалуй, даже очень неплохо), но всё же, надо признать, колдовство удается ей значительно лучше.
Эмма КлайнДевочки[146]
Проще всего описать дебютный роман двадцативосьмилетней американки Эммы Клайн как историю о секте – и это, в общем, будет почти правдой.
У четырнадцатилетней Эви, внучки голливудской звезды, только что развелись родители (отец смылся с молодой красоткой, мать судорожно пытается построить на руинах прежнего брака новую «личную жизнь»), она поссорилась с единственной подружкой, парня не было и нет, а за окном стоит знойное калифорнийское лето и прощальным костром догорает эпоха шестидесятых. Однажды в городском парке измаявшаяся от одиночества Эви встречает трех диковатого вида девушек – грязные, оборванные и истощенные, они в то же время выглядят невыразимо свободными и горделивыми – настоящие королевы в изгнании. Через несколько дней фатум, принявший облик сломавшегося у обочины велосипеда, сводит Эви с девушками снова. Оказывается, они живут на полузаброшенном ранчо по соседству и входят в коммуну, вождь которой, целитель душ и будущий великий музыкант Рассел, учит своих последователей (преимущественно последовательниц) любить друг друга и презирать насквозь прогнившие общественные нормы. Понемногу Эви втягивается в жизнь коммуны, но, в отличие от остальных «девочек», ее влечет на ранчо не столько преклонение перед Расселом, сколько полудетская и практически бесполая влюбленность в Сюзанну – самую яркую и дерзкую из девушек, которых она увидела в тот день в парке. Наркотики, секс, веселая нищета и абсолютная свобода – опьяненная всем этим Эви не сразу замечает, что над ранчо сгущаются тучи, что Рассел никогда не станет великим музыкантом (да и вообще никому, кроме его «девочек», он, похоже, не кажется таким уж особенным), и что в воздухе очевидно пахнет большой, страшной бедой, а еще кровью и смертью…
Словом, формально роман Клайн в самом деле рассказывает о секте, причем секте вполне конкретной: в «девочках» Рассела читатель без труда узнает «Семью» Чарльза Мэнсона, на счету которой по меньшей мере семь жестоких убийств, совершенных в Калифорнии летом 1969-го. Однако есть в «Девочках» и вторая (а на самом деле, конечно же, первая и главная) история, и это история о любви – или, вернее, о ее трагической недостаче, и о том, на что мы готовы пойти, чтобы выцыганить у мироздания хоть каплю сверх отмеренной нам нормы.
Героиня «Девочек» – подросток, недолюбленный, одинокий, беззащитный перед чужим взглядом, и потому вечно рассматривающий себя чужими – как правило, равнодушными – глазами («В том возрасте я была в первую очередь предметом оценки, и только, поэтому в любом общении сила всегда была на стороне моего собеседника»). Ее слепая жажда быть увиденной по-настоящему, быть принятой и понятой так неодолима, что позволяет ей успешно игнорировать многочисленные предупредительные сигналы: испорченные продукты, которыми питаются обитатели ранчо, и грязь, в которой они живут («гниль» и «вонь» – чуть ли не самые частые слова в романе), постоянный наркотический туман, полупринудительный грубый секс, унижения, угрозы, вымогательство… За один внимательный взгляд, за одно ласковое касание Эви готова отдать всё, что у нее есть, и украсть недостающее, чтобы внести плату сполна. Клайн с едва ли не физиологической достоверностью воссоздает это щемящее подростковое ощущение, которое зудом отдается в душе любого читателя, независимо от возраста (читатели младше двадцати лет, вероятно, вообще почувствуют, что им засунули руку в сердце и немного пошевелили там пальцами).
Беспощадная, как героиновая ломка, потребность в любви, и сосущая внутренняя пустота, требующая заполнения, становятся двигателем романа, а секта, затягивающая героиню в свои сети, – метафорой «всего плохого», что может случиться с человеком, оказавшимся во власти этого демона. Поэтому, оставаясь романом о секте и цементирующих ее механизмах, «Девочки» Эммы Клайн – это в первую очередь роман о чувствах, о юности и муках взросления, точный, глубокий и универсальный.
Тони МоррисонБоже, храни мое дитя[147]
Американка Тони Моррисон, лауреат Нобелевской премии по литературе и любимая писательница телеведущей Опры Уинфри, – известный мастер понажимать на болевые точки своих читателей. Однако если в прежних книгах она двигалась, так сказать, широким фронтом, надавливая то в одном месте, то в другом, и в конечном итоге «пробивая» практически каждого, то на сей раз Моррисон действует более сфокусированно. Вся ее книга – исследование разных аспектов насилия над детьми, при этом насилие понимается достаточно широко – от банальной нелюбви и отвержения до насилия сексуального и физического.
Главную героиню, черную, как ночь, красавицу Брайд из-за слишком темного оттенка кожи с детства не любит мать, и, страстно желая, чтобы та хотя бы взяла ее за руку (уж не говоря о том, чтобы обняла или позволила называть мамой), Брайд возводит страшную напраслину на ни в чем не повинную женщину, молодую учительницу, искренне любящую своих воспитанников. Бойфренд Брайд, молодой интеллектуал Букер, не может пережить давнюю потерю брата (конечно, брат стал жертвой насилия), и всё его дальнейшее существование – одна затянувшаяся попытка остановить время, превратить собственную жизнь и жизнь окружающих в мемориал погибшего мальчика. Куин, любимая и мудрая тетушка Букера, его верная наставница и опора, похоже, когда-то давно проворонила насилие в отношении собственной дочери. Маленькая Рейн, которую подобрали и привели домой добрые хиппи (потом они точно так же подберут на горной дороге Брайд, отправившуюся искать сбежавшего Букера, но попавшую в аварию), с кривоватой усмешкой рассказывает о жизни, которую вела с мамашей-проституткой, охотно сдававшей дочку «в аренду» клиентам. Даже двуличной и отталкивающей Бруклин, подруге Брайд, есть что вспомнить о собственном детстве такого, о чем лучше бы никогда не вспоминать…
Все эти истории у Моррисон переплетаются в тягостную, удушающую паутину, вяжут героев по рукам и ногам, не дают дышать, любить – да что там, попросту жить. Детские травмы тянут в прошлое (порой не метафорически, а совершенно буквально – в какой-то момент Брайд замечает, что ее тело становится всё более подростковым, а потом и детским) и, барахтаясь в этом чернильном омуте, каждый из героев романа обречен на одиночество – свое горе невозможно ни с кем разделить, в чужой беде каждый видит лишь отголосок собственной и, вроде бы, оплакивая другого, на самом деле плачет только о себе. Парадоксальным образом травма не объединяет, но разъединяет, а ее осознание не очищает, но изолирует каждого человека в тесной клетке пережитого страдания, создавая опасную иллюзию собственной исключительности.