Сын таксиста, шестой и последний ребенок в семье Ли Александр Маккуин появился на свет не в лучший для своей семьи момент: сразу после его рождения отец будущего модельера лишился работы и загремел в психушку из-за серьезного нервного срыва. Чтобы как-то прокормить родных, старшей сестре Ли (в семье мальчика предпочитали называть первым именем) пришлось бросить школу и пойти работать. В пять лет Ли упал лицом вниз, повредил челюсть и, по образному выражению одного из его будущих бойфрендов, приобрел «зубы как Стоунхендж». Дальше – школа в пролетарском районе (любимая забава – кидаться камнями в фургоны, где жили цыгане), мелкое воровство, лишний вес, домогательства учителя, сексуальное насилие со стороны мужа старшей сестры. В перспективе – какая-нибудь «честная и простая» профессия, которой желал для своих детей Маккуин-старший. Единственное утешение и отдушина – ковыряние в генеалогии собственной семьи, частично воссозданной, частично выдуманной матерью Маккуина Джойс, архивистом-любителем («Прошлое влекло Ли; ему казалось, что там интереснее и безопаснее. Наверное, там он находил убежище от суровой реальности и боли настоящей жизни», – глубокомысленно замечает биограф). А потом – стремительный, как взлет ракеты, рывок за рамки этой серой обыденности: сначала в консервативный мир мужской моды на Савил-Роу, а затем выше, выше – на «самый топ грот-мачты», как сказал бы Герман Мелвилл. Признание, награды, дружба и восторг знаменитостей, богатство, череда экзотичных любовников, наркотики, новые коллекции, еще награды, еще любовники, еще восторги, депрессия, смерть матери, смерть.
Как можно понять даже из приведенной короткой цитаты, «Кровь под кожей» Эндрю Уилсона – книга очень простая и местами наивная. Все авторские интерпретации подчеркнуто прямолинейны и бесхитростны, а бездна порока и отчаяния, в которую погружается (или, если угодно, в которую взлетает) его герой, вызывает у автора не столько священный ужас, который он довольно безуспешно пытается эмулировать, сколько доверчивое любопытство. В трагической же развязке биографии Маккуина Уилсону видится не величественная и мрачная поступь рока, но повод для разочарования и едва прикрытой досады – эх, сколького парень добился, а порадоваться-то толком и не сумел.
И тем не менее, при всех недостатках в «Крови под кожей» Уилсона есть одно важное достоинство: это очень честная книга. Несмотря на то, что биография писалась при поддержке и с благословения семьи Маккуинов, в ней нет попытки противопоставить добродетели рабочего класса декадансу и праздности светского истеблишмента. Автор явно симпатизирует герою, но вовсе не стремится оправдать его в любой ситуации – впрочем, и в морализаторство не пускается. А еще Уилсон очень вдумчиво и профессионально работает с источниками: сопоставляет версии, с сожалением отбрасывает одни красивые гипотезы в пользу других – куда менее привлекательных, а когда не может докопаться до истины, не пытается подменить ее своими реконструкциями, а честно говорит: «Не знаю». Словом, определенно не последнее слово о великом модельере, но первое и при этом небесполезное – что тоже важно.
Джулиан БарнсШум времени[171]
Удивительным образом в России «Шуму времени» Джулиана Барнса – биографическому роману о Дмитрии Шостаковиче – приходится труднее, чем на родине. Английский читатель ожидает от этой книги исключительно эмоциональной и психологической убедительности: уместность цитаты из Пушкина или загадочного русского выражения «уши вянут» ему куда менее важна, чем возможность сопереживать герою как универсальному человеку, как представителю одного с ним биологического вида. Российский же читатель помимо этого (серьезнейшего, на самом деле) требования предъявляет книге еще одно, не менее тяжкое – верность описанной эпохе, достоверность деталей, абсолютная, практически недостижимая для иностранца точность интонации. Для англичанина «Шум времени» – это книга о неком абстрактном художнике в плохое время. Для нас – роман о нашем родном Шостаковиче в нашем кровном, родном аду ХХ века, и горе чужаку, который, взявшись говорить об этом, хоть раз сфальшивит. Одна легчайшая неточность, один жалкий тост «на здоровье», – и никакая «внутренняя правда» уже не спасет роман в наших глазах: он превратится в развесистую «импортную клюкву».
Скажу сразу – с этой второй задачей Барнс (бережный и влюбленный знаток всего русского) справляется на удивление чисто. Пословицы, поговорки, а также цитаты из Пушкина, Ахматовой или постановлений ЦК, может быть, и относятся к самому очевидному для нас, верхнему слою эрудиции, но тем не менее безукоризненно уместны, а главное – заведомо и многократно превосходят ожидания. Даже единственный по-настоящему смешной ляп (Анапа, куда Шостакович едет отдыхать с первой возлюбленной, внезапно оказывается в Крыму) – и тот на совести переводчика: в оригинале значится Кавказ.
Иными словами, с облегчением переведя дух – нет, неловко нам за Барнса не будет, можно приниматься за первый – универсальный, общечеловеческий и, собственно, единственно важный – уровень «Шума времени». Называть эту книгу романом, пожалуй, не совсем точно: в действительности это скорее очень личное, почти интимное эссе, диковинная (и при этом весьма успешная) попытка внутреннего перевоплощения англичанина Барнса в русского Шостаковича, успешного писателя – в композитора и музыканта. Несмотря на то, что формально повествование в книге ведется от третьего лица, практически мгновенно читатель перемещается внутрь головы Шостаковича, тонет и растворяется в его нервной, дерганой рефлексии и перестает различать границу между собой, автором и героем, а заодно и между реальностью и художественным вымыслом. Нерасторжимость этого тройственного союза – читатель, автор, герой – приводит к странному и волнующему эффекту: места для внешней, рассудочной критики не остается, и сочиненный, насквозь искусственный текст – не дневник, не воспоминания, не исповедь, вообще не документ – становится какой-то высшей, единственной возможной правдой. Да, конечно, Шостакович был именно таким. Да, именно так – только так – он и думал. Иного и вообразить нельзя.
Роман делится на три разнесенные во времени, но одинаково статичные части. В первой из них Шостакович размышляет о себе и мире, стоя ночью 1937 года на лестничной клетке с чемоданчиком в руке (внутри – смена белья, зубной порошок и две пачки папирос «Казбек»). После казни своего многолетнего покровителя Тухачевского и разгрома в прессе оперы «Леди Макбет Мценского уезда» композитор и сам ждет ареста. В наивной надежде обмануть рок и уберечь от опасности жену и годовалую дочку, он топчется на площадке, рассчитывая перехватить ангелов смерти возле лифта, а попутно думает, вспоминает, спорит с собой и с воображаемыми оппонентами… Во второй части (действие ее отнесено к 1948 году) Шостакович летит из Нью-Йорка, со всемирного культурного конгресса, где ему пришлось публично и позорно отречься от своего великого современника – Стравинского. И, наконец, третья часть посвящена старости Шостаковича в относительно «вегетарианские» хрущевские или брежневские времена: композитор едет в персональном автомобиле, продолжая в душе анализировать, обкатывать пережитое. Лейтмотив первой части – страх, второй – стыд, третьей – горечь и тоска. Относительно безбедная (не посадили, не сослали, никто из близких не пострадал, ордена, личный водитель, шесть ленинских премий, дача, квартира в центре…) биография Шостаковича в интерпретации Барнса оборачивается глубинной и многогранной трагедией художника, у которого эпоха под страхом смерти вымогает вещи, ему органически не свойственные – «оптимизм», простоту, предательство, двоемыслие…
«Шум времени» – безусловный оазис для филолога. По-тыняновски устроенная композиция (открывающий книгу случайный на первый взгляд эпизод потом повторяется еще раз, ближе к концу, и уже с другого ракурса), двух-, а то и трехслойные цитаты, умная и аккуратная игра со структурой – неслучайно же, например, статичность повествования противопоставлена подвижности декорации (лифт, самолет, автомобиль). «Шум времени» – рай и для меломана: очевидно, что рваный, атонический и сложный ритм текста напрямую отсылает к симфониям Шостаковича, цитирует и воспроизводит их стиль в слове. Словом, великолепная, тонкой выделки книга, допускающая – более того, настойчиво предлагающая – множество вариантов осмысления и прочтения.
Однако, пожалуй, главное, чем ценен «Шум времени» Джулиана Барнса здесь и сейчас – это его пронзительная, почти болезненная актуальность для российского читателя. Как соотносится честность человеческая и честность художественная и есть ли между ними граница? Чем мы готовы заплатить за комфортную жизнь для себя и близких? Есть ли этическое оправдание для иронии? (Спойлер: нет, по мнению Барнса, ирония – это убогое и постыдное оружие слабых, разъедающее общество хуже раковой опухоли.) Можно ли писать – стихи, музыку, да хоть что-нибудь – в стране, где всё давно и прочно поставлено с ног на голову?.. А жить в такой стране – можно? Нет? А что же делать, если ты родился русским – именно русским – композитором?.. Даже по этому, очень краткому списку вопросов понятно: «Шум времени» – исключительно русская книга, куда более русская, чем английская, и дело тут не только в фактической и интонационной точности. Что-то такое Джулиан Барнс вдохнул вместе со своей любимой музыкой нашего Шостаковича – что-то исключительно русское, глубинное, корневое. И вот теперь оно проросло наружу.
Бен МакинтайрШпион среди друзей. Великое предательство Кима Филби[172]
Российскому читателю английский историк и журналист Бен Макинтайр известен главным образом по документальному роману «Операция “Фарш”», рассказывающему о головокружительной афере британской разведки накануне высадки союзников в Нормандии. В «Шпионе среди друзей» его редкая способность трансформировать большую, глобальную Историю в историю как литературный сюжет, а потом обратно, ни на дюйм не отступая при этом от истины, проявляется, пожалуй, еще ярче. Судьба Кима Филби становится в исполнении Макинтайра одновременно и емким пособием по истории шпионажа в ХХ веке, и мощным сюжетным романом, в котором каждое слово не случайно, а каждый проходной на первый взгляд эпизод влечет за собой роковые последствия (иногда с отсрочкой в тридцать лет), и россыпью феерических микросюжетов, которые вам захочется хранить в памяти и пересказывать друзьям.