Замыкая концептуальную окружность, Слёзкин постулирует следующее: большевистская партия в действительности была не партией в привычном нам смысле слова, а классической апокалиптической сектой, и ее жизненный цикл повторяет жизненные циклы большинства подобных институций. Изредка, переосмыслив изначальное пророчество как метафору, переместив «Царство Божие» из ближайшего будущего в туманную перспективу, сектам удавалось пережить кризисный этап, но куда чаще великие эксперименты по переустройству мира демонтировались руками второго послереволюционного поколения. Обещанную коммунистами мировую революцию невозможно было переосмыслить как метафору – слишком уж она была конкретной и прагматичной, и потому большевики закономерно проследовали в небытие путем других сектантов-неудачников: их идеалы были похоронены и забыты их же собственными детьми, исповедующими уже совсем другие ценности. И единственное отличие большевиков от предшественников состояло в том, что «они завоевали Рим задолго до того, как вера стала привычкой, но не сумели превратить привычку в традицию, которая могла бы стать наследственной».
Парадоксальным образом именно эта эффектная концептуальная закругленность может быть воспринята как единственный недостаток книги Юрия Слёзкина, во всех прочих отношениях если не великой, то во всяком случае выдающейся и уникальной. Любуясь своими героями, вчуже восхищаясь ими, историк видит в палачах и мучениках революции в первую очередь не живых людей, но фрагменты своего безупречного паззла. Лишние элементы (а таковыми оказываются, по сути, все прочие жители Страны Советов – те, которым не посчастливилось войти в ряды советской элиты) просто исключаются из области наблюдений, и метаморфоза, произошедшая с первым поколением большевиков и их детьми, повисает в воздухе, как огромный пузырь, практически не связанный с трагедией всей огромной страны в целом. Как результат, книге Слёзкина недостает подлинной человечности: рассказ о великом эксперименте сам становится в некотором роде литературно-академическим экспериментом, блестящим, холодноватым и рассудочным.
Впрочем, едва ли это торжество разума над чувством можно поставить автору в вину: эмоционально, персонально и человечно про трагедию русского ХХ века писали и продолжают писать десятки, если не сотни авторов. В этом ряду «Дом правительства» Юрия Слёзкина становится едва ли не первой масштабной книгой на ту же тему, написанной с глубоким пониманием произошедшего и в то же время отстраненно и без надрыва, с относительно комфортной и для автора, и для читателя дистанции.
Михаил ЗыгарьИмперия должна умереть[183]
На дворе 1901 год, и газета «Церковные ведомости» публикует постановление Священного Синода об отлучении Льва Толстого от церкви. Семейство Толстых запирается в своем особняке в Хамовниках, небезосновательно опасаясь травли, петербургское общество негодует, сам старый граф тоскует и тревожится. Давний враг Толстого, наставник молодого царя и духовный вождь всех ультраконсерваторов России Константин Победоносцев потирает руки. А параллельно с этим петербургские «хипстеры» Дмитрий Мережковский, его жена Зинаида Гиппиус и их молодой любовник Дима Философов (кузен и соратник Сергея Дягилева по эпатажно-эстетскому журналу «Мир искусства») устраивают в своей квартире мистико-эротический ритуал – учреждают так называемую «Церковь на троих», а по сути – практически неприкрытый брак втроем. Полтавский священник-толстовец Георгий Гапон едет в столицу учиться в Духовной академии, вливается в ряды борцов за права неимущих, а после попадает в сети охранки. Ловушку для простодушного Гапона расставляет самый странный жандарм России – романтик политического сыска Сергей Зубатов. Горький с Чеховым – оба чахоточные, оба сверхпопулярные – гуляют по Ялте и спорят о судьбах родины. Савва Мамонтов проматывает отцовские миллионы в частном оперном театре, империя бряцает оружием на Востоке, а на противоположном, западном, ее конце двое молодых еврейских интеллектуалов, миллионерский сынок Михаил Гоц и скромный фармацевт Григорий Гершуни, создают новую партию, призванную сплотить все революционные силы России – партию эсеров…
Едва открыв 900-страничную книгу Михаила Зыгаря «Империя должна умереть», наследующую его же онлайн-проекту «1917», читатель словно бы оказывается в очень шумном, прокуренном помещении, где множество людей разговаривают одновременно и на очень повышенных тонах, бесконечно перемещаются с места на место и бурно жестикулируют. Россию девяностых годов девятнадцатого века, а также нулевых и десятых годов века двадцатого Зыгарь превращает в эдакий ретро-фейсбук: десятки сквозных персонажей, у каждого из которых с любым другим найдется изрядное количество общих «друзей», переплетающиеся судьбы, хрупкие альянсы, скандальные разрывы, пылкие примирения… Поначалу текст производит впечатление наэлектризованного и потрескивающего хаоса голосов, имен и эмоций – в сущности, примерно как фейсбук на неподготовленного человека.
Однако смысл, порядок и структура внутри этого хаоса обнаруживаются уже на 20-й странице – собственно, как только появляются авторские сноски. Зыгарь пишет о том, как упомянутый уже Победоносцев уговаривал Александра III ни в коем случае не отменять смертную казнь для убийц его отца, Александра II, ссылаясь при этом на «волю простых людей», и тут же аккуратно поясняет – да-да, вот и сегодня власть узурпирует право вещать от имени народа. Дальше – больше: ты, читатель, и правда подумал, что автор рассказывает тебе историю несчастной беременной цареубийцы Геси Гельфман, которую весь цивилизованный мир во главе с Виктором Гюго пытался спасти от казни? Ну право слово, что ж ты такой доверчивый – это же на самом деле про Pussy Riot: за них так же мировая общественность заступалась, а толку-то…
Впрочем, и без этих навязчивых параллелей общая мораль книги прозрачна до невозможности. У нас сегодня точно такой же 17-й год, так что нам надо срочно извлекать уроки из опыта столетней давности. Вот если бы тогда власть чуть меньше завинчивала гайки и вовремя дала стране достаточно либеральных свобод, глядишь, и обошлось бы без потрясений, революций и кровопролития (эта часть послания явно адресована собственно нашей сегодняшней власти). Ну, и либеральной общественности надо было более слаженно за эти свободы бороться, а не заниматься глупостями – стихи эти, ритуалы, болтовня, балет… Словом, – обращается Зыгарь к условным интеллектуалам – не будьте как Бакст, Толстой, Горький, Гапон и Гершуни, а то сами видите, чем кончилось.
Именно эта, с позволения сказать, дидактическая заостренность (так драматически несхожая с прекрасной безоценочностью «Всей кремлевской рати», предыдущей книги автора) и составляет основной недостаток «Империи», из которого растут все прочие. Настойчивое стремление смотреться в прошлое, как в зеркало, порождает бесконечную череду мелких, но раздражающих неточностей. В поисках актуальных сближений автору всё время приходится идти на упрощения, сопоставлять принципиально не схожие вещи и насиловать историческую реальность множеством иных способов. Мережковский с Гиппиус, конечно, ничуть не похожи на сегодняшних хипстеров ни по повадкам, ни по роли в обществе. Называть «бабушку русской революции», народоволку Екатерину Брешко-Брешковскую «известной диссиденткой» некорректно (трудно представить себе советского диссидента, половину жизни живущего на нелегальном положении). Объяснять знаменитый процесс Саввы Мамонтова через дело «ЮКОСа» просто неправильно – теряется смысл обоих событий.
Таких примеров можно набрать множество, но на самом деле проблема не в них: в конце концов, «Империя должна умереть» – не монография, а развлекательный нон-фикшн, в котором упрощения, параллели и аналогии вполне допустимы. Главная беда книги состоит в том, что автору совершенно не интересна описываемая эпоха как таковая и он не любит своих героев. Все они – и художники, и писатели, и революционеры, и министры, и члены императорской фамилии – исполняют у Михаила Зыгаря роль безвольных статистов, единственная функция которых – на разные лады подкреплять собственными словами и судьбами базовую идею автора о необходимости учиться, избегать ошибок и делать выводы. В принципе, всё верно – не поспоришь: и учиться надо, и правильные выводы не помешают. Но 900 страниц, написанных с единственной целью служить иллюстрацией к одному несложному тезису, производят впечатление тягостной и утомительной избыточности.
Судхир ВенкатешГлаварь банды на день[184]
Все, кто читал популярнейшую книгу Стивена Дабнера и Стивена Левитта «Фрикономика», наверняка помнят одного из ее героев, Судхира Венкатеша, – молодого и отважного американского социолога, в конце восьмидесятых годов прошлого века внедрившегося в чикагскую банду «Черные Короли». За несколько лет тесного общения со всевозможными «хаслерами» (так в Америке называют системных правонарушителей) Венкатешу удалось собрать сенсационный материал, перевернувший все тогдашние представления о жизни городского дна и легший в основу самой, пожалуй, известной главы «Фрикономики» – «Почему наркоторговцы продолжают жить со своими родителями?».
Дабнер и Левитт описывают Венкатеша эдаким развеселым сорви-головой, готовым на всё ради удовлетворения собственного научного любопытства. Это описание, в общем, соответствует тому образу, который в своей книге рисует он сам – по крайней мере отчасти. Однако слово «отчасти» в данном случае – исключительно важное.
В своих мемуарах («Главарь банды на день» – именно мемуары, а не научный труд) Венкатеш рассказывает, как заинтересовался жизнью чикагских низов, и, вооружившись самодельными анкетами, доверчиво отправился в самый опасный из районов, застроенных социальными многоэтажками. Чудом уцелев при первой встрече с местными головорезами (их до смерти оскорбило слово «афроамериканцы» – сами они именовали себя «ниггерами» и никак иначе), постепенно Венкатеш интегрировался в их среду и, оставив свои наивные вопросники, перешел к работе по методу «включенного наблюдения». Главарь крупного подразделения «Черных Королей» (хаотичный