XII
Лихтенбах сидел перед камином в собственном обширном кабинете и слушал своего маклера, молодого Верто, который говорил торопливо:
– Барадье и Граф будут не в состоянии долго поддерживать свою игру на акциях Общества по производству взрывчатых веществ. На бирже и так удивляются, что они не меняют тактику. Ну а если они заупрямятся, то могут сразу обанкротиться… Или им придется уступить… Во всяком случае, какое позорное фиаско!..
Тонкая улыбка заиграла на губах банкира.
– Да, я жду этого с нетерпением…
– Не стану скрывать от вас, что говорят в деловом мире. Эту борьбу все называют поединком между банкирским домом «Барадье и Граф» и банкирским домом Лихтенбаха… И один из них потерпит крушение…
– Мне это известно, но я ничего не боюсь…
– Ну, я-то хорошо знаю ваш способ вести дела. До сих пор вы действовали превосходно… Но, собственно, все, что вы продали, купили Барадье…
– Да, друг мой, и у меня – их деньги, а у них – мои акции… Теперь, дорогой Верто, будьте внимательны… В настоящее время акции Общества достигли высшей цены, скоро они упадут до самого низкого уровня.
– Вы уверены в этом? Но почему?
– Совершенно уверен. Потому что на днях образуется новое общество, имеющее патент на производ– ство такого взрывчатого вещества, которое в ближайшее время вытеснит и минный порох, и всякого рода динамит, употребляемые по сей день, так как будет стоить вдвое дешевле… Что вы на это скажете?
– Скажу, что это поразительно!
– Совершенно верно. Возьмите сегодняшний вечерний номер моей газеты – вы найдете там статью, оповещающую о сделанном открытии. Это первая из серии ряда подобных статей. А затем и другие газеты, которым за это будет хорошо заплачено, поднимут страшный шум по тому же поводу. Это послужит сигналом к падению акций, скупленных Барадье. Я хочу, чтобы за два месяца Барадье были полностью разорены.
– О, у них солидные капиталы.
– Посмотрим!
– Следовательно, вы разрешаете продавать акции Общества?
– С завтрашнего дня продавайте сколько сможете. Есть шанс нажить по пятьсот франков с акции. Вот увидите, что понижение их курса скоро начнется… Что касается меня, то я поручил исполнение своих приказов иностранным биржам… Пользуйтесь случаем!
– Не премину воспользоваться.
– Ну, теперь уходите, мне некогда.
– Весьма благодарен за указания. Ваш покорнейший слуга.
Маклер ушел. Лихтенбах даже не встал, чтобы проводить его. Он глубоко задумался. Только что он получил письмо из Венеции, которое, с одной стороны, доставило ему большое удовольствие, а с другой – внушило некоторое беспокойство. София Гродско писала: «Порох для военных целей имел блистательный успех. Опыты, проводимые в Специи и Триесте с морскими пушками, дали чудовищные результаты: броня из прочнейшей стали толщиной в 39 сантиметров была пробита насквозь, будто лист простой бумаги. Мы уже получили в уплату два миллиона. Остальное придет само собой. Дело это обещает блестящие доходы в будущем.
Далеко не так хорошо обстоит с порохом для коммерческих целей. Ганс уже две недели работает в Швальбахе с Ирюнье из Цюриха, но пока испытывает сильное разочарование. Все предпринятые до сих пор попытки оказались неудачными. Они различным образом манипулировали с материалами, но добиться хороших результатов не удалось. Новое взрывчатое вещество не лучше простого динамита. Правда, оно стоит немного дешевле, но мы еще очень далеки от осуществления наших надежд и стремлений. По-видимому, есть какой-то секрет в самом изготовлении. Ганс ищет его и пока не отчаялся отыскать. Впрочем, не теряйте мужества и будьте благодарны за то, что я сказала вам всю правду. Агостини шлет искренний привет, он поручил передать, что вы скоро получите столь желанный титул барона…»
Лихтенбах проворчал:
– Барона! Очень мне это нужно, если дело прогорит!
Он встал и отрицательно покачал головой.
– Нет, оно не прогорит! Ганс – искусный химик. Он найдет секрет… ну а в случае неудачи я отступлю. Меня ведь не так легко застать врасплох.
Он улыбнулся – в кабинет входила его дочь. Она была уже не той робкой пансионеркой в форменном платье, теперь это была настоящая парижанка, элегантная и грациозная. Банкир посмотрел на нее удовлетворенно.
– Ты готова?
– Да, отец. Ведь мы условились выехать вместе в четыре часа.
– Верно. А куда ты меня повезешь?
– На благотворительный базар, устроенный в пользу эльзасских и лотарингских сирот. Ты непременно должен там побывать.
– Я мог бы просто послать туда некоторую сумму денег…
– Но я-то должна там показаться… Там принимает участие матушка Сент-Аликс с моими прежними подругами по монастырю… И я обещала прийти во что бы то ни стало…
– Ну так едем…
Базар устроили в помещении французского Земледельческого общества. Уже у самого входа слышался шум множества голосов. Зал был украшен флагами, и в глубине его среди массы зелени стояла мраморная статуя Эльзаса, украшенная траурным крепом. Посетителей встречала супруга председателя совета министров, депутата Вогезов, окруженная комитетом из дам. Молодежь, исполняя обязанности распорядителей, суетилась около продавщиц, подводила к ним наиболее почетных гостей. В середине, меж двумя рядами павильонов, где происходила продажа, устроено было что-то вроде салона. Продавщицами состояли дамы лучших семейств из Эльзаса и Лотарингии, начиная с совершенно седых старушек, которые в знак протеста покинули родину, когда та попала в руки немцев, и кончая изящными молодыми дамами, родившимися уже в изгнании и находившими, что Франция прекрасна, а жизнь хороша – даже вдали от родины.
Лихтенбах с Марианной, встреченные очень приветливо, на минуту остановились возле группы официальных лиц. Тут на долю Лихтенбаха выпадали одни лишь улыбки. Робкая Марианна с беспокойством искала глазами павильон, где продажей заведовала матушка-настоятельница Сент-Аликс.
Один из молодых распорядителей, сгорая от желания поухаживать за богатой наследницей, предложил ей свои услуги, и Марианна прошла с ним в толпе покупательниц мимо продавщиц, занятых пересудами, до того павильона, где ее прежние подруги под руководством монахини продавали различную одежду для бедных, сбывая без всякого затруднения детские платьица стоимостью двадцать девять су за пять и более франков. Женевьева Тремон, в трауре, заведовала продажей чулок. Увидев Марианну, она поцеловала ее.
– Ты одна?
– О нет, со мною отец, но он остановился на минуту поговорить с одной сенаторшей.
– Он позволит тебе остаться здесь на некоторое время?
– Не знаю. Ему, возможно, неудобно будет прийти за мной.
Она обратилась к монахине, которая заведовала кассой:
– Довольны ли вы, матушка? Как идут дела? Какова выручка?
– С полудня мы собрали около трех тысяч франков, дитя мое… Через час все кончится, а у нас на руках еще около трети товара.
– Так, матушка, все, что вы не успеете продать, пришлите потом мне, – просто сказала девушка.
– О, дитя мое, как мы вам благодарны… Но что скажет ваш отец?
Марианна кротко улыбнулась:
– Мой отец? О, он никогда мне ни в чем не отказывает, к тому же я богата…
И она показала вязаный кошелек, туго набитый золотом.
– А если этого не хватит, я возьму у папы вперед в счет будущих выплат.
– Ну-ка, посмотри напротив, – шепнула вдруг Женевьева Тремон, – по ту сторону прохода. Там павильон госпожи Барадье, и Амели с ней.
Марианна покраснела в замешательстве – она вспомнила слова отца. Тотчас в ее воображении вспыхнули лицо Марселя Барадье, его улыбка, вся его тонкая, изящная фигура. Значит, неприязнь, существовавшая между родителями, не перешла на детей, раз он так любезно обошелся с дочерью Лихтенбаха, когда она была с визитом у них, на улице Прованс. Она направила взор в ту сторону, куда указывала Женевьева, и около павильона, где торговали госпожа Барадье и Амели, увидала того, о ком думала. Марсель стоял, прислонившись спиной к павильону, и улыбался, разговаривая с каким-то стариком, покупавшим чрезвычайно некрасивую фарфоровую вазу. Наконец, он взял ее у него из рук, поставил обратно на место, и Марианна услышала, как он с веселым видом сказал:
– Дядя Граф, нам удалось уже трижды продать ее, и всякий раз нам ее оставляли. Деньги за нее платят охотно, но она так безобразна, что никто не решается унести ее с собой.
Старик спрятал кошелек в карман и сказал:
– А теперь покажи, где павильон, в котором торгует мадемуазель Тремон?
– Пойдемте туда вместе. Там, дядя Граф, вы найдете именно то, что вам нужно: и приданое, и детские пеленки… Ведь именно это необходимо холостякам!
– О, злой мальчишка!..
Они пересекли зал. Увидав мадемуазель Лихтенбах, Марсель вдруг стал серьезным. Она тоже смутилась, заметив, что он приближается. Дядя Граф со своим обычным добродушием подошел к Женевьеве:
– Ну, мадемуазель Женевьева, что же мне у вас купить? Чепчиков и рубашонок для младенцев? А почем дюжина?
– Шестьдесят франков, и то только для вас… Но, конечно, вы их не унесете с собой и оставите нам.
– Это мне подойдет, иначе покупки мои причинили бы мне сильное беспокойство.
– Мы же все оставленное вами отдадим в детский приют. Ну, а если после вас у нас еще что-нибудь останется, то весь товар приобретет одна из наших подруг.
– Кто это? – спросил дядя.
– Марианна Лихтенбах.
Граф быстро выпрямился и пробормотал:
– Дочь этого…
Он сделал было шаг назад, но тут услыхал кроткий голосок:
– В деле благотворительности, господин Граф, не может быть врагов, существуют только соперники в желании сделать побольше добра.
– Вы совершенно правы, сударыня, – быстро ответил старик с поклоном, – и я немедля применю ваше правило на деле.
Он наклонился к монахине и холодно спросил:
– Сколько стоит весь ваш товар?
– Но, сударь… – пробормотала матушка Сент-Аликс в нерешительности.
– Двух тысяч франков достаточно?